— Сестра? — уточняет Аркаша и не моргает.
Наверное, я бы предпочел, чтобы он сейчас с криками полез драться. Я понимаю, что такое гнев.
Я понимаю гнев, потому что он мне близок и я его не боюсь.
Гнев — это очень простая эмоция, и за ней легко спрятать свою слабость и растерянность.
Закидал жену угрозами, порычал на нее и все: в тебе якобы нет страха и паники, что жизнь рушится.
А она рушится. Для Светы и Аркаши я могу стать врагом номер один в их жизни, а я их любил и люблю.
Я хочу, чтобы они мне звонили, хочу, чтобы приходили ко мне, когда им грустно и плохо, я хочу, чтобы они искали во мне защиту и тепло, как это было прежде, но я могу этого лишиться.
За третьего ребенка придется чуть ли не сражаться с Любой, которая отказывается от нашего многолетнего брака.
И имеет право.
Если честно, я сам уже вижу, что мы обречены.
Мой гнев, который был рожден в отчаянной надежде, что я могу сохранить свой брак хотя бы через угрозы, отступил, и я понимаю, что мы подошли к концу.
Многие ведь пары расходятся, да?
Мы же не первые? И не последние, да?
— Да, Аркадий, у тебя есть еще одна сестра, — подтверждаю я.
И пришло время признать то, что и перед Доминикой я виноват. Да, не знал, да, не хотел, да, не планировал и да, обеспечивал, но… я бы не хотел оказаться на ее месте. Не хотел бы быть внебрачным ребенком, которого никто не любит, а отец скрывает, потому что ты ошибка.
— И что? — Аркаша сглатывает. — Ты притащишь ее жить к нам?
— У нее есть, где жить и у нее есть мать, — закрываю глаза. — Не самая лучшая, конечно, мать, но… — медленно выдыхаю. — Аркаш, я не знаю… Понимаешь, я не знаю, что будет дальше. Со мной, с Доминикой…
— Имя-то какое выежистое, — фыркает Аркадий.
Я открываю глаза.
— Я тут ни при чем.
— Это я уже понял, — Аркадий смотрит на меня прямо и зло. — Ты только деньгами швырял.
Киваю. Аркаша молчит. Потом он встает и начинает ходить из стороны в сторону.
Кричать не собирается. Топать ногами тоже.
Это мой отец виноват в его напряженной собранности? Или я могу надеяться, что в самообладании Аркадия поучаствовало и мое воспитание?
Я удивлен, честно признаться. Мой мальчик умеет сдерживать эмоции в сложный стрессовый момент.
Не пропадет, даже если жизнь сильно ударит его по голове.
— А мама что? — резко разворачивается ко мне.
Щеки бледные, а глаза как угольки.
— Спросишь об этом маму, — подхватываю ручку со стола и несколько раз громко ею щелкаю. —
Скажу только, — поднимаю взгляд на сына, — она очень недовольна. И это мягко сказано.
Возможно, если бы я признался в измене сразу, то меня бы ждало прощение, но после стольких лет притворства, нет.
Я должен принять это, и это процесс уже запущен, раз мой гнев отступил. Принятие оно не про злость, про смирение перед неизбежным. Перед ненавистью детей, презрением жены.
— Ну еще бы недовольная! — Аркадий повышает голос и тяжело дышит, сжимая кулаки. — И
что?! Это развод?!
Я с трудом выдерживаю взгляд Аркаши, который раздувает ноздри и не моргает.
— Да, — тихо отвечаю я.
— Да вы офигели… — Аркадий судорожно выдыхает.
— Ты маму больше не любишь.
— Люблю, — честно отвечаю я, и в груди начинает ныть, а затем это тянущая боль начинает вибрировать злость.
Нет. Я же пришел к принятию и согласился с Любой, что готов быть цивилизованным мужчиной, который откажется от угроз, агрессии и спокойно разведется.
Не хочу я развода.
Поскрипываю зубами и щелкаю ручкой, глядя на Аркадия.
— Люблю, — повторяю я, — но…
Хочется стол перевернуть, а после кинуться прочь из кабинета и отыскать Любу.
Затем бы я доходчиво объяснил, что раз вышла однажды за меня замуж, то обратного пути не будет.
Не позволю.
— Послушай, Аркаша, — сжимаю ручку, которая начинает потрескивать в моем кулаке, — мы люди взрослые и ситуация… — ручка трещит громче и ломается на несколько частей, — ситуация не располагает… — да вашу ж Машу!
Я резко встаю и отбрасываю в стену обломки ручки с пружинкой и стержнем:
— Аркадий! — рявкаю на сына. — Подрастешь, то потом сам поймешь!
Отхожу к окну, и на выдохе медленно закрываю глаза.
— Капец, ты психованный.
— Да, а теперь можешь идти. Я все сказал.
— А раньше ты так не орал.
— Тогда был смысл, — рычу я, — не орать, а сейчас… Аркадий, ты провоцируешь меня. Я на грани.
— На грани от чего?
— На грани от того, что я запру твою мать в подвале до родов, — разворачиваюсь к Аркадию с низким рыком, — после отберу у нее ребенка и заставлю быть рядом, потому что без меня она твоего брата не увидит! А эту тварь Кристину отправлю куда-нибудь в глухую деревню вместе с ее дочерью, а если посмеют высунуться, то я их сотру в порошок!
— Так…
— Твоего дедушку Костю я повешу за ноздри в лесу и отобью все почки!
— Ясно, — Аркаша медленно кивает, не спуская с меня взгляда.
— Но я не буду этого делать! — вскидываю в его сторону руку и грожу ему пальцем, — потому, что по мнению твоей матери я не должен быть таким! Потому что, видите ли, замуж она выходила замуж за другого Богдана!
— Пап, без обид, но ты… козел, да, — Аркаша хмурится.
Меня начинает трясти. Мужской разговор должен был быть спокойным и уравновешенным, но у меня начинает срывать крышечку.
— Да, козел, и поэтому твоя мама больше не хочет козла в мужьях, — клокочу я. — Все логично, нет?
— Когда я порвал Катькины тетради, ты сказал, что любовь совсем не про логику, — Аркадий самодовольно хмыкает. — ты меня тогда так выбесил…
— Я с тобой закончил разговор, Аркадий, — я сейчас точно не только стол переверну, но и диванчик с книжным шкафом.
— Отдаю должок, папа, — прищуривается. — И так же оставляю на подумать, как ты меня тогда.
А затем он неторопливо выходит:
— Пойду к маме.