Приключения Бэзила Скуридайна

Глава VI. На враждебной земле

Солнце жгло безбожно кожу на теле Скурыдина. Морская вода также не была его союзником. Раны и ссадины, полученные им в последнем бою, разъедаемые содержащейся в ней солью, вызывали невыносимую боль. Держаться за обломок реи мачты «Толстушки», не было сил. Три дня назад, он чуть не убил его, подброшенный в воздух взрывом и с шумом упавший рядом с ним. Тогда, все море вокруг горящего галеона испанцев было усеяно обломками его «Толстушки», живыми людьми, плывущими к ним, мертвецами и частями человеческих тел. К вечеру появились рыбацкие суденышки, которые занялись сбором оставшихся в живых. Скурыдин притворился мертвым, когда шлюпка с одного из них подошла к его обломку реи. Потрогав багром Василия и для убедительности, спихнув его с бревна, рыбаки несколько минут понаблюдали, как бесчувственное тело погружается в глубину. Удостоверившись в том, что он не подает признаков жизни, спасатели налегли на весла, направив шлюпку к следующему несчастному. Скурыдин, насколько смог задержал дыхание и всплыл только тогда, когда его легкие готовы были разорваться внутри. Тогда он был счастлив, видя удаляющийся от него транец шлюпки. А сейчас, спустя три дня после этого, он сожалел о своем поступке. За глоток пресной воды он был готов отправиться на виселицу. Но даже этого ему никто дать не мог. За трое суток его плавучую обитель отнесло далеко от места взрыва и море вокруг было пустынно.

Время от времени Скурыдин терял сознание, но обломок реи не выпускал из своих железных объятий. На четвертые сутки появилась еще одна напасть. Вокруг него, описывая сужающиеся круги, стал кружить плавник большой рифовой акулы. Приняв Скурыдина за мертвеца, она попыталась отхватить его ногу, свисающую с бревна в воду. Собрав все свои силы, Василий ударил пяткой по обнаглевшей хищнице. Ему повезло. Удар пришелся прямо в глаз акулы. Получив болезненный удар, подводная охотница взбурлила поверхность воды и покинула его.

Угроза исходила не только из-под воды. Его атаковали и с воздуха. Откуда-то прилетели огромные белые чайки, каждая из которых, пикируя на него, стремилась отщипнуть кусочек кожи.

Не в силах больше сопротивляться жестокой природе, Скурыдин решил, что акулу и птиц Бог прислал для того, чтобы поскорее закончить его мучения. Силы у него закончились, он смирился со своей судьбой и забылся, потеряв сознание. Как он заблуждался! Господь милостив к страждущим. И акула, и чайки были предвестниками земли, к которой течение несло его рею.

А Скурыдину виделся родной дом. Живые родители мать и отец, такие же молодые, как и он, стояли на крыльце. Матушка, протянув руки к нему, звала к себе:

— Васенька, дитятко! Иди ко мне на ручки!

Василий, наполненный великой радостью и счастьем, было бросился к ней, но кто удержал его от этого, схватив сзади за рубаху. Он неуклюже повернул голову назад и увидел напротив себя лицо страшного и уродливого бога индейцев, вроде того, что был нарисован на рубахе вождя из селения рядом с бухтой, в которой они нашли разбросанные штормом корабли. От вида этой рожи Васькино сердце бешено заколотилось. Он рванул прочь, но индейский божок не отпустил его.

— Маманя! Батюшка! Помогите мне! — заголосил Василий.

Родители не отвечали и не пытались ему помочь. Зато из-за его спины громоподобно неслось:

— Рано тебе к ним! Ты мне еще понадобишься!

Василию стало так страшно, что он проснулся и открыл глаза. Над ним нависло старое, высохшее, морщинистое лицо индейской старухи. Выцветшими, усталыми от жизни глазами она внимательно рассматривала его.

— Где я? — спросил Василий.

Естественно его не поняли, потому что Скурыдин сказал эту фразу по-русски. Голова пропала. В полумраке над собой, Василий увидел полукруглую крышу с каркасом из прутьев, который покрывали пальмовые листья. Слышался звонкий птичий разговор и квохтанье наседки, собирающей цыплят. Сквозь щели, плетеной из ивовых прутьев и обмазанной глиной стены внутрь проникали бодрящие солнечные лучики. За стенами хижины, похоже стояла жара, а здесь воздух нежил кожу приятной прохладой. Василий приподнялся. Вокруг никого не было. Он лежал на кровати из стволов небольших деревцев, опять же связанных между собой ивовыми прутьями, которые прогибались при его движениях как матрас. Поверх них лежала сплетенная из травы циновка. Его ноги прикрывал кусок хлопчатобумажной ткани.

Где-то звякнули колокольчики. Приподняв полог, нагнувшись, в спальню неслышно вошел среднего роста, с удлиненной головой, мускулистый индеец в испанской одежде. Возраст его трудно было определить, но черные как смоль блестящие длинные волосы уже тронула седина.

— Кто вы, дон? — обратился он к Василию на чистейшем английском языке.

Поняв, что выдать ему себя за испанца не удастся, Василий чистосердечно признался:

— Я Бэзил Скуридайн, моряк, с английского корабля.

— Я сразу так и подумал. Не с того ли, который устроил в проливе смертельную трепку испанцам?

— Нет, я с торгового корабля, который потерпел крушение у ваших берегов, — попытался солгать Василий.

— Ну-ну! А я бы был очень рад, узнав, что это ваших рук дело! — глядя на Василия раскосыми черными глазами, усмехнулся индеец. — Пусть даже так! — Он махнул рукой. Меня зовут Карлос, Карлос Омечтотцина.

— А где я, дон Карлос? — спросил Василий, все еще не удивляясь английскому индейца.

— Вы, Бэзил, в деревеньке под названием Сан Жуан. По побережью в десяти милях к югу от Кампече. — Карлос тяжело вздохнул. — Когда-то на этом месте было большое богатое селение с населением около тысячи человек. После прихода испанцев осталось всего человек двести, да и те с трудом сводят концы с концами. Вас нашли на берегу почти без признаков жизни наши рыбаки. Если бы не донья Паула, наша знахарка, в доме которой вы находитесь, вы бы давно уже были на небе!

— Как вы догадались, что я англичанин? — поинтересовался Василий.

— Донья Паула слышала, как вы бредите на каком-то непонятном языке. На всякий случай она послала за мной мою племянницу Нинью, ведь я единственный в деревне, кто знает иностранный язык! Получается, донья Паула угадала!

«Угадала!? — скептически усмехнулся в душе Скурыдин, вспомнив сон. — Скорее всего, она приняла мои русские слова за английские!»

— Откуда вы знаете английский? — не удержался спросить Василий.

— Ооо! — Индеец закатил глаза. — Это долгая история. Я ее расскажу вам, после того как вы подкрепитесь. Наверное, вы очень ослабли. Давайте я помогу вам пройти в столовую. Донья Паула должна уже все приготовить.

Василий попробовал встать с кровати. В голове зашумело, руки и ноги перестали слушаться. Карлос вовремя подхватил его и помог встать на ноги. Поддерживаемый индейцем он прошел в на кухню. Там уже все было готово. На низком деревянном столике, вокруг которого располагались два таких же низких сиденья, лежали на пальмовом листе маисовые лепешки. Рядом стояло глиняное блюдце с какой-то красной жидкостью, кувшин, две кружки и две тарелки с деревянными ложками. Донья Паула, хлопочущая над очагом, жестом предложила сесть. Как только мужчины сели, она, сняв с очага, состоящего из трех камней, глиняный горшок, выложила из него на пустые тарелки вкусно пахнущее мясом варево. Перед тем как приступить к еде, Василий по примеру Карлоса совершил омовение, вымыл руки в деревянной лоханке, стоящей рядом со столом.

— Мясо у нас в большой редкости! — сообщил Карлос. — Только ради вас! Потому что враг испанцев всегда наш друг!

— Неурожай? — спросил Скурыдин.

— Урожай или неурожай — все одно! Половину забирает владелец энкомьенды, к которой мы прикреплены. А почти все оставшееся достается падре Игнасио, который проводит богослужения в нашем святом братстве, в которое входят все жители деревни, — ответил Карлос. — Такого алчного и жадного священника ни в одной округе не сыскать!

— Разве ему нельзя отказать? — поинтересовался Василий.

— Нет! — ответил Карлос. — Индейцы у испанцев бесправны. Хитрый падре предъявит ему счет за свои литургии, припомнит все грешки и обвинит в ереси. После чего приведет солдат, которые мало того, что накажут несчастного плетьми или упекут в тюрьму, но и лишат последнего его родственников. Вы дон Бэзил ешьте! Вам надо срочно набираться сил!

Василий понимающе кивнул головой. Взяв маисовую лепешку, он, как и Карлос, обмакнул ее в блюдце с красной жидкостью и надкусил. Нестерпимый жар охватил рот Скурыдина. Он не знал что делать. Карлос, смеясь, налил в кружку Василия воды из кувшина и быстро подал ему.

— К нашему «чили» нужно привыкать дон Бэзил!

— Дон Карлос, вы обещали рассказать, где научились английскому языку! — избавившись от жжения во рту, спросил Василий собеседника.

— История длинная, но у нас есть время до вечера. Правда, не знаю с чего начать. Сдается мне, что вы человек не простой. Поэтому я начну издалека, со школы.

Перед тем как начать рассказ, Карлос еще раз внимательно осмотрел Василия, словно проверяя себя, поймет ли собеседник его историю.

— Случилось это давно, лет пятнадцать назад. Тогда я был очень молод, мне было девятнадцать лет и не испытывал каких-либо невзгод. Я учился богословию в миссионерской школе францисканцев в Тлалтелолко, это район Мехико. Испанцы, чтобы привлечь на свою сторону индейцев давали некоторые привилегии индейским вождям-касикам. Мой отец, был касиком племени, которое проживало в этом селении. Ему сохранили власть над людьми племени и земельные наделы, разрешили ездить верхом на лошади и даже носить оружие, как дворянину.

Учеба мне нравилась, я все схватывал на лету и был на хорошем счету у руководства школы. Но в один из дней сентября, злополучного 1570 года меня вызвали к начальнику школы отцу Гонсалесу. Его лицо было искажено гневом. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял вооруженный алебардой солдат и двое монахов-воспитателей.

— Мерзавец, исчадие продажного отродья! — брызжа слюнями, закричал на меня отец Гонсалес, — Твое место не в обители веры, чистоты и добра, а в аду! Собирай свои вещи, пойдешь с ним! Ты арестован! — И он указал на солдата.

Я не успел слова сказать, как был вышвырнут воспитателями на улицу. Солдат повел меня из города. По дороге он рассказал, что мои соплеменники, доведенные до отчаяния издевательствами владельца плантаций сахарного тростника, на которого они работали, подняли восстание. В гневе они сожгли его имение и расправились с ним самим. Из города, на усмирение недовольных были направлены войска. Восстание подавили в крови. Испанцы бились об заклад о том, кто из них одним ударом меча разрубит человека надвое, или отсечет ему голову, или вскроет внутренности. Схватив младенцев за ноги, отрывали их от материнской груди и ударом о камни разбивали им головы. За убийство экомьендерос они, таким образом расправились со ста жителями моего селения. Оставшихся в живых пытали. Не было ни правых, ни виноватых! Кто-то, не выдержав пытки, оговорил моего отца, хотя он был ни в чем не виновен. Испанцы обернули его сухой соломой, привязав ее к телу, а затем, подпалив солому, сожгли его живьем. Не оставили без внимания и меня. Коррехидор приказал выкинуть меня из школы и направить на рудник, для принудительного труда. Неделю, вел меня солдат по горным дорогам к месту отбытия наказания. Голод и жажда мучили меня, а еще больше терзала горечь переживаний за мученическую смерть отца. Мне не хотелось жить.

На восьмые сутки мы дошли до места. Солдат сдал меня местным надсмотрщикам. Наверное, рудники ужаснее ада, который предрекал мне отец Гонсалес. Там, на горных тропах к шахтам, к хижинам, где ртутью от породы отделяли серебро, повсюду валялись кости людей, которые никто не убирал.

Работа на рудниках была тяжелой, пища скудной, наказания жестокими. Удары плетьми, не менее ста, потому что надсмотрщики не знали другого числа, полагались отравленным ртутью людям, за любой проступок. Поверьте, дон Бэзил, мои косточки могли бы тоже валяться на обочине какой-нибудь тропы, если бы не Джордж Раблей.

Карлос перевел дух.

— Вы не устали, дон Бэзил? — спросил он.

— Нет, рассказывайте! — попросил Василий.

— Однажды утром, из колонны работников идущих в шахту, меня вывел надсмотрщик и потребовал, чтобы я шел за ним. Мы зашли в управление и там, меня показали ему.

— А какой он? — поинтересовался Скурыдин.

— Такой высокий сухой англичанин с красным носом и розовыми щеками, от которых вниз опускалась белая библейская борода. Глаза у него добрые, добрые! Он выгнал всех из помещения и когда мы остались одни, сказал:

— Я знаю, кто ты и за что сюда попал. Мне нужен грамотный и верный человек. Думаю, что ты порядочный человек и не продашь меня!

Так я стал работать у Джорджа Раблея. Он был щедр. Мне жилось неплохо. У него я выучил английский язык.

— Понятно! А кто он такой этот Джордж Раблей? Как он попал в Вест-Индию? — спросил Василий, заинтригованный личностью англичанина. — Насколько я знаю, иностранцам доступ в Вест-Индию запрещен!

Карлос тяжело вздохнул.

— Опять придется начинать издалека. За три года, что я работал у Джорджа Раблея, я узнал про него почти что все.

Запив лепешку водой, он продолжил рассказ.

— За два года до нашего знакомства, в водах Антильского моря появились корабли английского капера Хоукинса. Он был успешным капером благодаря своему хитрому уму, отваге и отсутствием честности в определенных делах. Хоукинс занимался захватом рабов в Африке, а затем продажей их в Вест-Индии за золото и сахар. Это был его третий поход. Местным властям, свое присутствие в их водах он объяснял тем, что вынужден продавать рабов, чтобы отремонтировать свой корабль после повреждений, полученных во время шторма. Португальские и испанские власти негодовали из-за вторжения Хоукинса в их воды, а местные владельцы плантаций наоборот радовались. Африканские рабы для рудников и плантаций пользовались высоким спросом. Во время третьего своего плавания Хоукинс договорился о новых поставках с властями Санта-Марии и Картахены, продал рабов. Уходя, он совершил набег на местные фермы, чтобы пополнить запасы провианта на своих кораблях, оставив взамен ткани.

8 февраля 1568 флотилия Хоукинса, в составе четырех кораблей, отправилась обратно, в Англию. На борту его флагманского корабля «Джезус оф Любек» было много золота, серебра и жемчуга. Несколько десятков рабов были оставлены для продажи в Англии. Но ровно через четыре дня плавания, между Флоридой и восточной оконечностью Кубы пиратскую флотилию настиг ураган. Чудом не выброшенные на рифы, потрепанные разыгравшейся стихией пираты решили вернуться назад для ремонта. Поскольку, власти Вест-Индии вряд ли бы добровольно разрешили его провести на берегу, в голове Хоукинса созрел хитроумный план захватить один из портов. Для этого он выбрал ни много, ни мало Сан-Хуан-де-Ульоа, порт, который обслуживает крупнейший город атлантического побережья Новой Испании — Веракрус. Он расположен в двадцати милях от Веракруса и представляет собой укрепленный порт с хорошей гаванью, где стоят корабли. Несколько сотен африканских рабов обслуживают его сооружения.

Пират воспользовался ожиданием местными властями, прибытия из Испании флотилии нового вице-короля. По пути к порту, он захватил три испанских корабля и заставил их капитанов идти впереди его флотилии. Для полной достоверности, при входе в порт, он приказал дать салют. Его уловка удалась. Местные власти, приготовившиеся с королевскими почестями встретить испанские корабли, были потрясены, увидев сходящих на причалы бородатых и грязных, вооруженных до зубов пиратов. Они без всякого сопротивления сдались Хоукинсу и его людям. Это произошло 16 сентября. А на следующий день, в уютную гавань прибыл настоящий, а не мнимый испанский флот вице-короля Новой Испании Мартина де Энрикеса, в составе семи хорошо вооруженных галеонов. Его корабли заняли позиции напротив кораблей пиратов. Никто не хотел начинать сражение. Обе стороны вступили в переговоры. Хоукинс хотел отремонтировать свой флот при минимальных затратах. Для этого он потребовал невыполнимое: дать ему право на торговлю. Разве мог, только что назначенный вице-король, отменить королевский Указ, запрещавший Вест-Индии, под страхом смерти, самостоятельно торговать с другими государствами? Вице-король сделал вид, что согласился с условиями Хоукинса. Усыпив бдительность пиратов, де Энрикес при первой же возможности грохотом пушек своих кораблей изменил слову, нанеся значительные потери английской флотилии. Корабли англичан «Джезус оф Любек» и «Иисус» были захвачены испанцами. Бежать удалось только главарям пиратов — Хоукинсу и Дрейку.

— Это однофамилец сэра Фрэнсиса Дрейка? — прервал Карлоса, с интересом слушавший рассказ Василий.

— Нет, не однофамилец! — мотнул головой индеец. — Тот самый, известный в Англии и Европе сэр Фрэнсис Дрейк! Он тоже начинал свою карьеру с торговли рабами.

Скурыдин моча кивнул головой.

— Пираты уходили раздельно. — Продолжил рассказ Омечточтцина. — Хоукинсу пришлось взять на борт оставшегося у него корабля «Миньон» всех выживших, а затем попытаться совершить поход домой длиной в 3500 миль. Вскоре выяснилось, что на борту мало продовольствия для такого похода. 8 октября корабль пристал к берегу около Тампико, расположенного в 200 милях к северу от Веракруса. Многие из матросов, понимая, что если на борту останутся все, то придется под конец съесть друг друга, попросили высадить их на берег, чтобы попытать счастья, оказавшись среди индейцев.

Хоукинс согласился. Более ста матросов были брошены на произвол судьбы во влажных джунглях Новой Испании. Среди них был Джордж Раблей, парусный мастер с корабля «Иисус». Многие, оказавшись на пустынном диком берегу, изменили свое мнение. Но было поздно. «Миньон» под полными парусами быстро удалялся от берега.

Раньше эти места были усеяны поселениями местных жителей. Но конкистадоры, огнем и мечом покоряя Вест-Индию, истребили почти все население. Оставшихся в живых индейцев свели в могилу болезни, которые они принесли с собой. И только небольшая часть непокорных, не желавших подчиняться испанцам, ушла в непроходимые тропические леса. У англичан с ними произошла стычка, в которой погибли шесть человек. После этого отряд разделился на две группы. Одна из них, в составе семидесяти восьми человек, отправилась в Тампико. Этой группе не повезло. Мэр Тампико, собрав ополчение, окружил их. Он отобрал у англичан все золото и драгоценные камни, взял показания и, не решив, что делать с ними дальше, отправил под охраной в Мехико, по длинной дороге, через джунгли с перевалами и голые скалы, которую построили еще ацтеки.

Второй группе повезло больше. Люди предприимчивые, они решили направиться на рудники Сакатекаса, где у подножия горного хребта с остроконечными вершинами добывали серебро. Почти все они имели средства, чтобы начать свое дело и очень скоро стали богатыми и зажиточными людьми. Одним из них был мой спаситель, бывший парусный мастер. На имевшееся у него золото, Раблей закупил ткани и открыл в шахтерском городке мастерскую по пошиву дорогой одежды.

— А кому там нужны роскошные одеяния? — неожиданно прервал рассказ Карлоса, Василий. — Если почти все население шахтерского городка — черные рабы и пригнанные на работы индейцы?

— Да, им одежды из шелка не нужны! — согласился индеец. — Но кроме рабов есть еще хозяева. Добыча серебра приносит им огромные прибыли от легальной и контрабандной торговли серебром. А издержки по добыче серебра окупаются дешевизной рабочей силы. Поверьте, дон Бэзил человеку, который там работал. Жизнь раба в таких поселках не стоит ничего, а курица — 8 реалов! От заказов у Джорджа Раблея отбоя не было. Вскоре он открыл свои мастерские в других шахтерских городках. Вот тогда ему понадобился курьер — грамотный и преданный человек. Мою историю он услышал от хозяина рудника и сразу решил, что я ему подойду. У него был какой-то дар свыше не ошибаться в людях.

Я был очень доволен своей работой у него. Она мне нравилась, а самое главное, я мог помогать деньгами матери и сестрам, которые после гибели отца прозябали в нищете. Но мое счастье продолжалось всего 3 года. В начале января 1573 года, Раблея вызвали из Тампико, куда он, разбогатев, переехал из шахтерского городка, в Мехико. Я поехал вместе с хозяином. На следующий день после приезда в столицу Новой Испании, Раблей отправился в местный муниципалитет, куда ему надлежало явиться. Словно предчувствуя плохое, меня он оставил в гостинице, предупредив, чтобы я немедленно покинул ее и остановился у своих друзей, если он не вернется к вечеру. Так и получилось. Я переехал к своему однокласснику по миссионерской школе, который, окончив ее, работал писарем в местном органе самоуправления. На следующий день он сообщил мне, что мой хозяин арестован городскими властями и препровожден ими в монастырь монахов-доминиканцев, где располагался трибунал инквизиции. Мне он предложил немедленно покинуть его дом и уехать из Мехико. Что я и сделал.

— За что арестовали Раблея? — взволнованно перебил рассказчика Василий.

Карлос пожал плечами.

— За протестантскую веру, а еще, вернее, за его богатства, — ответил он.

— Его одного?

— Нет, арестованы были все английские моряки, брошенные Хоукинсом на берегах Вест-Индии и не успевшие к этому времени покинуть ее. Всего около 60 человек.

— Понятно! — согласился Василий, хотя ничего из ответа индейца не понял. В России ни лютеран, ни католиков, ни мусульман, за их веру не преследовали.

Откуда им обоим было знать, что все исходило от верховной власти. Что можно было ожидать от фанатичного Филиппа II, готового, по его собственному признанию, не только бросить в костер родного сына, будь он уличен в ереси, но и лично для его сожжения притащить дрова?

Филипп II, следуя учению инквизиторов-экстремистов, считал, что мелкие отступления от католической веры создают благоприятный фон для распространения лютеранской «скверны», и соответственно требовал беспощадно карать всех, кто был в них повинен. Он опасался проникновения протестанизма в свои заморские владения. О такой возможности его постоянно предупреждали тайные осведомители в Англии и Германии, сообщавшие о реальных и вымышленных планах протестантских проповедников пробраться в Вест-Индию и через распространение там «ереси» отторгнуть эти владения от испанской короны.

— Меня тоже искали, — продолжил свой рассказ Карлос. — Мне приходилось скитаться по шахтерским поселкам, в которых я раньше бывал. В конце концов, один из моих друзей посоветовал мне обосноваться в крупном городе. Там тебя не знают, и затеряться среди большого скопления людей нетрудно. Так я оказался в Веракрусе.

Веракрус — красивый город. Он расположен на реке в нескольких милях от побережья Атлантического океана. Город окружают леса и сады с апельсинами, лимонами и гуавами. На аллеях, обсаженных деревьями, своими кронами, образующими свод, находится огромное количество попугаев, хвосты которых кажутся столь же огромными, как у фазанов. В самом городе находится 300 хозяйств. Однако люди живут в нем только с конца августа до апреля. Окружавшие город болота, разрастающиеся в сезон дождей, способствуя возникновению в городе эпидемий малярии. Со временем жители Веракруса приспособились к этим обстоятельствам и на сезон дождей стали переезжать на роскошные зеленые холмы вокруг него.

Опять же по рекомендации одного из моих одноклассников по миссионерской школе, как знающий грамоту, я устроился помощником управляющего одного из хозяйств. Здесь я прожил почти полтора года. Я почти обжился на новом месте, но в начале февраля 1574 года получил весть, о том, что в Мехико состоится грандиозное аутодафе над протестантами. Она заставила меня пренебречь осторожностью, бросить все и отправиться в столицу вице — королевства. Я жаждал увидеть человека, который спас меня от смерти.

— Аутодафе, это что? — спросил Василий.

— Пышно обставленная церемония наказания еретиков! — пояснил Карлос. — Она должна была состояться 28 февраля, в четверг, за два дня до Христовой Пасхи. За три дня до этого печального события, я уже был в Мехико. Там в центре рыночной площади, напротив кафедрального собора, уже был построен огромный помост. За 14 дней до аутодафе по улицам стали ходить глашатаи с трубами и барабанами, призывающие жителей города явиться на базарную площадь в день аутодафе с тем, чтобы присутствовать при оглашении приговора священной инквизиции против английских еретиков — лютеран и при его исполнении. Наконец наступил четверг. Аутодафе началось рано. Каждое утро от двадцати до тридцати каноэ прибывали в город по каналу, привозя яблоки, груши, гранаты, айву и плоские маисовые лепешки, фураж для лошадей, известь и кирпич для зданий, уголь и дрова для очагов. Но в тот день каноэ не было. На площади и ведущей к ней улице от монастыря доминиканцев с утра собрались толпы людей. Стояла мертвая тишина, изредка прерываемая выкриками окликающих друг друга людей, плачем детей. Наконец кто-то крикнул: «Идут!». По улице от дворца инквизиции, раздвигая толпу, показались гарцевавшие всадники, так называемые «родственники» инквизиции. За ними, одетые в странные балахоны из желтой мешковины с вышитыми красными крестами, охраняемые солдатами, шли приговоренные англичане. На шее у каждого висела петля из толстой веревки, а в руках он держал потухшую зеленую свечу. Вскоре я увидел Джорджа Раблея. Его было не узнать. Он страшно похудел, такое впечатление, что шел живой скелет. Джордж был бледен как мел, невидящий взгляд устремлен поверх голов идущих впереди. Его желтый балахон дополнял колпак на голове, с изображением чертей и костров, языки пламени которых были направлены вниз. Тогда я уже знал, что означает такая одежда, которая называется «санбенито». Ее вид зависит от тяжести греха. Подозреваемые в ереси в «легких случаях» носили «санбенито» без креста, в «более тяжелых случаях» — с одной палочкой от креста спереди и сзади, а в случае «тяжких обвинений» — с полным знаком креста. Такую одежду обязывали носить несколько лет, иногда она сопровождалась поркой в определенные дни. Для тех, кого приговаривали к сожжению, предназначались особенные «санбенито», указывающие на их судьбу. Приговоренные к пожизненному заключению с конфискацией имущества одевались в наряд с крестами спереди и сзади, а также высокий колпак. Тем, кто не раскаялся и приговорены были к сожжению заживо, полагался колпак с изображением чертей и костров, языками пламени вверх. Еретики, повторно впавшие в ересь и приговоренные к сожжению, но раскаявшиеся, в виде «милости» должны были быть удавлены до сожжения. Им полагалось «санбенито», которое было на моем хозяине. Я ужаснулся.

На площади приговоренные взошли по двум лестницам на помост, где их усадили на лавки в том порядке, в каком их потом вызывали для объявления приговора. Вслед за этим, по двум другим лестницам на помост взошли инквизиторы, вице-король и члены королевского верховного суда. Когда они заняли свои места под балдахином, каждый согласно своему положению, на помост взобралось множество монахов — доминиканцев, августинцев и францисканцев, всего до трехсот человек, и заняли принадлежащие им места.

Затем наступил момент торжественного молчания, после чего стали зачитываться жестокие и строгие приговоры. Приговоры были разные — сто или двести ударов плетью и 6,8, и 10 лет галер. Семерых последних приговорили к работам в монастыре по 3,4 и 5 лет, без плетей и на обязательное ношение «санбенито» все это время.

Я стоял в толпе перед помостом и пытался поймать взгляд Джорджа Раблея. На миг наши взгляды встретились. Жалкая грустная улыбка мелькнула на его изможденном лице. Хозяин узнал меня.

Когда наступили сумерки, вызвали его и еще двоих несчастных, имен которых я не помню. Они были осуждены на костер. Их немедленно потащили на место сожжения на этой же площади, вблизи помоста, где быстро сожгли и превратили в пепел.

Я плакал всю ночь, а под утро незаметно пробрался к месту сожжения моего спасителя, чтобы сохранить для себя на память горстку его пепла.

Закончив рассказ, Карлос достал из кармана своего пончо маленькую перламутровую коробочку.

— Вот здесь я храню, все, что осталось от него, — с благоговением сказал он, поцеловав коробочку и прижав ее к сердцу. — А вам, дон Бэзил, надо как можно скорее убираться отсюда, чтобы я не носил при себе еще одну коробочку, с остатками вашего пепла. Вы согласны со мной?

— Согласен! — грустно произнес Василий, удрученный таким будущим. — Но, куда?

— Я думаю вам нужно перебраться в порт Сан-Хуан. Там вы сможете наняться моряком на уходящее в Европу судно. Завтра утром, с рыбаками, я отплыву в Веракрус, для того, чтобы найти вам надежное пристанище. А вы, дон Бэзил, до моего возвращения поживете у моего брата, Матео. Хижина его стоит в стороне от селения, так что будет меньше посторонних глаз.

Как только на землю опустилась ночь, Карлос провел Василия в хижину своего брата. Матео как две капли воды был похож на Карлоса. Такой же гордый и мускулистый. Семья Матео состояла из его жены Марии и младшей дочери Ниньи. Две старшие дочери, жили вместе с мужьями в соседних селениях.

Тяжела жизнь женщины индейской женщины. Она первой встает, между 3 и 4 часами утра, после чего раздувает огонь из тлеющих углей в очаге, чтобы разогреть мужу кукурузную похлебку. Накануне вечером, с помощью дочерей хозяйка должна приготовить сушеную кукурузу. Ее варят с золой, пока она не помягчеет, а затем лущат, после чего толкут в каменной ступе, пока она не превращается в густую пасту, из которой делаются лепешки. Муж уходит на заре в поле и берет с собой приготовленные женой несколько комков перемолотой кукурузы величиной с яблоко, завернув их в листья. Размоченные в воде приправленные жгучим перцем «чили», с добавленным кусочком высушенной оленины, они становятся его обедом. Глава семьи возвращается домой во второй половине дня и жене необходимо успеть согреть воду, для горячей ванны для него. Вечером надо приготовить ужин, в который обязательно должно входить рагу из мяса дикой или домашней птицы или рыбы. На закате дня, при свете лучин она прядет хлопок или занимается ткачеством. Кроме этого, необходимо ухаживать за домашней живностью и кормить детей.

Но тяготы хранительницы очага, словно не задели Марию. В свои уже не молодые годы она еще была грациозна и привлекательна. Имя полностью соответствовало ее дочери (Нинья-малышка), двенадцатилетней девочке-подростку, небольшого росточка, смешливой и капризной. Чувствовалось, что она любимица своих родителей.

Никто из них естественно не понимал язык англичанина, которого привел к ним Карлос. Семья Матео объяснялась с ним жестами. Впрочем, Карлос все рассказал Василию, как себя вести во время его отсутствия. Днем, Василий должен был прятаться в убежище, которое находилось на мощных ветвях, произраставшего посредине двора огромного вечнозеленого дуба. Никто не знал, сколько лет этому дереву. Забраться на него, по толстому гладкому стволу, можно было только с помощью каната, свисающего сверху. На ветвях находился плетеный из ивовых веток помост, на котором можно было сидеть и лежать нескольким человекам. Густая крона, надежно защищала его от наблюдателя находящегося на земле. Помост был отполирован человеческими телами до блеска. Очевидно, семья Матео пользовалась убежищем много раз! Василий должен был находиться на верху весь день и лишь с наступлением ночи спускаться вниз.

На следующий день Карлос отплыл с рыбаками в Веракрус, а Василий занял свое жесткое ложе наверху. Вечером, изрядно проголодавшийся Василий спускался по канату вниз, для того, чтобы поужинать, ночевал в хижине, а ранним утром, позавтракав, опять забирался наверх. Вся жизнь индейской семьи была у него как на ладони. Мария готовила еду, Нинья помогала ей по хозяйству, а Матео, до обеда пропадал на поле. Впрочем, это не все. Шаловливая девчонка умудрялась вовлечь в свои игры Василия. Прямо под деревом, на расшитой узорами тряпице, она раскладывала своих вязаных, деревянных и глиняных кукол в одеждах из разноцветной материи и показывала их, сидящему на помосте Василию. Потом мимикой и жестами предлагала Скурыдину ознакомиться с игрушкой поближе и бросала ее высоко вверх, прямо на помост. Василию ничего не оставалось, как поймать на лету куклу, долго рассматривать ее, изображая на лице довольную гримасу, после чего бросать ее девочке обратно. Так продолжалось четыре дня, а на пятый, невинная игра привела к непоправимому несчастью. Василий не уследив, за летящей в воздухе куклой, не смог поймать ее. Игрушка, пролетев сквозь листву дерева, зацепилась за какую-то ветку. Сколько не высматривал ее Василий, найти не смог. Расстроенная потерей куклы Нинья, заплакала. Не выдержав девичьих слез, несмотря на строгое предупреждение Карлоса никогда не покидать свое убежище днем, Василий спустился вниз, чтобы успокоить девочку. Но она продолжала плакать. Скурыдин все же нашел выход, для исправления своей оплошности. Попросив у Марии нож, из ствола акации он вырезал маленькую дудочку и сыграл на ней незатейливую мелодию. Дудка заинтересовала девочку, и она перестала плакать. Так он просидел с Ниньей до вечера, воспроизводя на нехитром инструменте, простенькие звуки. Знал бы он, что они привлекут внимание к хижине Матео, проходящего мимо жителя деревни Хорхе, индейское имя которого было Ах-Шошон (Игуана), известного доносчика и прихвостня отца Игнасио.