Приключения Бэзила Скуридайна

Глава VIII. Путь на Голгофу

Василий не мог понять, почему отложили его казнь. Между тем, его палачи, затеяли между собой самую настоящую перебранку. Наблюдая за ними, юноша пытался разобраться в сути происходящего, но у него ничего не получилось, так как испанского языка он не знал. Единственно, о чем смог он предположить, что его, возможно, повесят завтра.

На самом деле ранчеро решали вопрос о том, кто будет сопровождать англичанина, которого решили везти сразу в Веракрус, минуя Кампече. Каждый был уверен в том, что тот, кто доставит пленного в мэрию Веракруса, тот и получит обещанное вознаграждение — 100 серебряных песо. Изъявили желание поехать сразу все, кроме отца Игнасио, который в душе посмеивался над ними. Деньги чиновники мэрии, скорее всего не отдадут. Наобещают «с три короба», мол, деньги должны еще привезти из Мехико, а потом по прошествии времени присвоят их себе. Но разочаровывать охотников он не стал. Даже предложил бросить жребий. Жребий пал на небезызвестного Октавио, который воспринял его как должное. Англичанина решили отправить в Веракрус на следующий день, ранним утром, со шкотом торговца мануфактурой. Этот торговец раз в неделю снаряжал из Веракруса в Сан-Жуан судно, чтобы забрать купленные за гроши изделия местных ткачих и пополнить местную лавку, его же собственность, необходимыми предметами обихода для продажи.

Поскольку специального помещения для содержания преступников в Сан-Жуане не было, англичанина общими усилиями ссадили с лошади и пинками погнали к церкви, в подвале которой, опять же по предложению отца Игнасио, он должен был сидеть взаперти до утра.

Перед тем, как спихнуть Скурыдина во влажную прохладу церковного подземелья, кто-то решился на то, чтобы развязать ему руки. Сам дон Октавио, обеспокоенный состоянием носителя ста песо, потребовал, чтобы слуги отца Игнасио принесли ему воды, что и было исполнено ими. Один из мальчишек прислуги отца Игнасио, осторожно поставил глиняный кувшин на одну из каменных ступенек ведущих во влажную темноту подземелья. Едва металлические двери входа в подвал закрылись с продирающим кожу звуком, и ключ проскрежетал внутри замка, как Василий приник к горлышку кувшина. Он подсознательно испытывал жажду весь день, но только сейчас почувствовал ее по-настоящему. С утолением жажды в нем проснулось и чувство голода. «Эх, сейчас бы хотя бы маленький кусочек маисовой лепешки, которыми меня угощали в доме Матео! — грустно подумал он. — Где-то они сейчас? Удалось ли им оторваться от погони?» Его мысли прервал шорох за дверями. Чья-то маленькая рука, скорее всего детская, протолкнула сквозь щель между низом двери и каменным полом, что-то завернутое в пальмовый лист. От содержимого свертка вкусно пахло едой. Василий развернул лист. Так и есть! Внутри него лежали четыре лепешки и кусок жареной индейки. Василий приник к дверной щели, чтобы увидеть своего благодетеля, но его уже и след простыл. Чувство благодарности охватило Скурыдина. О нем заботятся! Не так страшно умирать, когда знаешь, что ты на свете не одинок! После еды Василия потянуло в сон. Мысли путались, не тревожило даже предположение, о том, что утром его могут повесить. Сев на пол и прислонившись к каменной кладке стены, он незаметно крепко заснул.

Разбудил его скрип открываемых дверей. Во влажной темноте тропического утра, Василий разглядел старика с ключами на поясе, очевидно церковного сторожа, и еще двоих. Один из них, в щегольской шляпе с длинными полями, с роскошной шпагой испанского идальго и в одежде, украшенной вышивками золотыми и серебряными нитями был ему знаком. Вчера он энергично руководил подготовкой его несостоявшейся казни. Брезгливо посмотрев на Василия, он что-то сказал своему спутнику, одетому проще простолюдину, по всей вероятности слуге. Тот, привычным жестом вытащив из сумы на поясе веревку, связал Скурыдину руки и подтолкнул его к выходу из подвала.

Лучи солнца уже показались из-за горизонта, когда, подталкиваемый в спину Василий и испанец со слугой прошли просыпающуюся деревню и вышли на покрытый илом песчаный берег, справа и слева от которого виднелись заросли мангровых деревьев. Глазам Скурыдина открылся деревянный причал, на сваях, забитых в морское дно. К нему были привязаны покачивающиеся на голубых волнах утлые рыбацкие лодки, с копошащимися в них людьми, среди которых своими размерами резко выделялся двухмачтовый шкот, идущий в Веракрус. Их ждали. Едва они взошли на его борт по шатким сходням, как по команде загорелого бородача, очевидно капитана, в повязанной на голову красной косынке и золотой серьгой с крупным красным рубином в ухе, двое из команды, в живописных разноцветных лохмотьях, затащили их на борт. По зычной команде бородача с серьгой, матросы отдали швартовы и подняли паруса. Судно, медленно набирая ход, устремилось навстречу увеличивающемуся в размерах багровому шару солнца.

Со своим пленником моряки не церемонились. После непродолжительных переговоров идальго с капитаном, они загнали его через люк на палубе в душный и дурно пахнущий трюм. Там и сидел пленник целые сутки, пока попутные ветры гнали шкот в гавань Веракруса. Несмотря на свежую погоду наверху, в трюме стояла душная, гнилая атмосфера. Крысы обнаглели так, что затевали свои драки прямо под ногами Скурыдина. Два раза ему спускали вниз воду в глиняном кувшине, остатки матросской трапезы — объедки в виде вареных рыбьих голов и хвостов, надкушенные кусочки маисовых лепешек. Василий был не привередлив и рад им. Он долго, с наслаждением пережевывал мякоть лепешек, тщательно обсасывая и обгладывая рыбьи кости, которые бросал потом своим длиннохвостым соседям, шмыгающим вокруг него. Стая крыс с яростным писком кидалась на объедки, не оставляя от них ничего. После еды хотелось спать, но юноша как мог, упорно сопротивлялся этому желанию. Прожорливые соседи по трюму, могли приняться и за беспомощного во сне человека!

Утомительное плавание закончилось ночью следующего дня. О приближении к конечной цели плавания юноша догадался по зычным крикам капитана и беготне матросов по палубе вторгшимся в скрип такелажа и однообразный шум шлепков волн о борт судна. После швартовки к пирсу, Василий недолго оставался в трюме. Ему предложили подняться наверх, почти одновременно с толчком носа судна о берег. Дон Октавио спешил попасть в город к рассвету, так как дорога из порта в город занимала целый час. В Веракрус они вошли ранним утром, как и предполагал предусмотрительный идальго. Подгоняемый криками слуги Октавио, по улицам просыпающегося города, с красивыми белокаменными зданиями, Василий попал в его центр. Там, на площади, рядом с высоким каменным собором, купол которого, укрытый черепицей венчали крест с фонарем, находилось большое двухэтажное здание. Это был муниципальный дворца. Дон Октавио не раздумывая, вошел внутрь его через резную парадную дверь, надолго оставив перед ней слугу и Скурыдина.

Наконец он вышел к ним, вместе с полным, богато одетым господином, золотая цепь которого, толщиной в палец и ослепительно-белое жабо воротника на фиолетовом камзоле, резко бросались в глаза. Его сопровождали два солдата. Они были вооружены алебардами и настроены весьма серьезно. С любопытством, оглядев Василия, господин, перевел взгляд на солдат и одобрительно кивнул им. Солдаты восприняли его кивок, как сигнал к действию. Один из них, сделав шаг в сторону, рукой показал Василию, направление движения. Другой, для пущей убедительности грубо толкнул его в спину тыльной частью древка своего оружия. Скурыдин понял, что теперь он подчиняется им, и послушно последовал за своими новыми конвоирами.

На этот раз Василия вели в обратном направлении уже знакомой дорогой, пока он вновь не оказался на портовой набережной, к которой утром причалил шкот торговца. В конце нее стояло серое, трехэтажное здание, окруженное высоким белым забором с наглухо закрытыми воротами. За забором находилась тюрьма города Веракрус. Тюрьма была местом не только содержания преступников, но и временным пересыльным пунктом черных рабов, которых привозили из Старого Света. Рядом с забором тюрьмы, находилась неглубокая яма, в которую бросали трупы не перенесших дорогу чернокожих. Такова была их страшная судьба. Сладковатые запахи разложившихся человеческих тел гуляли по клеткам во дворе, в которых содержались невольники и каменным казематам внутри здания, в которых ожидали суда преступники.

Василия поместили в отдельную крохотную камеру, напоминавшую каменный склеп. В ней даже нельзя было лечь в полный рост. Вверху, под потолком, находилось крохотное отверстие, через которое в камеру проникал свет. Неопрятный, со следами от давних трапез на давно не стираной куртке, обросший волосами тюремщик принес ему еду — горбушку хлеба и напиток, напоминавший квас, в глиняной кружке. Не успел Василий сделать последний глоток, как у дверей его камеры опять послышались шаги. На этот раз другой тюремщик, открыв дверь, схватил Василия за рубашку, вывел его из камеры и что-то сказал. Увидев, что пленник его не понял, он жестом показал, на выход из мрачного и темного коридора, с рядами закрытых на замки дверей в камеры по обе стороны. Коридор закончился крутой винтовой лестницей. Лестница привела их в помещение, находившееся этажом выше. Солнечные лучи, проникавшие в него через высокие длинные окна в стене, освещали коридор, вдоль противоположной стены, которого располагался ряд дверей каких-то помещений. Открыв одну из них, тюремщик втолкнул внутрь Василия. Это была небольшая комната с зарешеченным окном. Посреди нее, напротив друг от друга стояли два стола с лавками. Тюремщик подвел Василия к одному из них и силой заставил сесть на лавку. Скурыдин не успел заметить, как на его руке щелкнув замком, сомкнулось стальное кандальное кольцо, цепь от которого тянулась к другому кольцу, накрепко вделанному в металлическую плиту в полу. Осмотрев узника и убедившись в надежности крепления, тюремщик, напевая что-то веселое под нос, удалился из комнаты.

Размышлять о том, зачем его привели сюда, Василию пришлось недолго. В комнату вошли двое. Один из них, высокий и стройный, несмотря на жару, был одет по испанской моде в туго облегающий тело колет темно-фиолетового цвета и черные штаны— буфы с чулками на подвязках. Стоячий воротник подпирал подбородок с остроконечной бородкой с аккуратными усами над ней. На принадлежность к важным персонам указывала его дорогая шпага, в украшенных драгоценными камнями ножнах и «собачкой» — клеймом знаменитого мастера на эфесе. Сев за стол напротив, он жестким взглядом оловянных глаз уставился на Василия. Второй, среднего роста толстячок, с сумой на плече, в длинном до пят черном плаще с капюшоном, блестя выбритой макушкой, также расположился за столом напротив, почтительно заняв самый его краешек. Из сумки он достал все необходимое для письма: пачку бумаги, гусиные перья и т. д.

«Этот явно монах! — сообразил Василий. — А кто сидит рядом с ним?»

Сидевший рядом с монахом, сам разрешил любопытство Скурыдина. Обращаясь к Василию, он что-то произнес по-испански. Монах, моментально перевел его речь на понятный Скурыдину английский.

— Меня зовут дон Кристиан Молинес де Сантос. В Веракрусе я занимаю пост альгуасила (начальник городской полиции). Как ты уже понял, я знаю, что ты англичанин. Ты должен ответить на кое-какие мои вопросы, а отец Мануэль перенесет их на бумагу. Готов ли ты отвечать?

— Да! — ответил Василий, решив, что запираться и не отвечать на вопросы бессмысленно и глупо.

— Это хорошо! — согласился начальник полиции. — Итак, как тебя зовут?

— Бэзил Скуридайн! — ответил Василий.

— Кто ты?

— Я простой матрос с английского корабля! — солгал Василий, решив, что с нижнего чина команды корабля и спрос меньше.

— Знаешь ли ты, Бэзил Скуридайн, что тобой убит мирный ранчеро дон Риккардо! — с металлом в голосе спросил дон Кристиан.

— Я всего лишь ранил его! — удивленно воскликнул Василий.

— Теперь это не играет роли. Дон Риккардо мертв. Ты, Бэзил, заслуживаешь за это сурового наказания — смерти. Я уже не говорю о незаконном вторжении на земли Новой Испании, которое также карается смертной казнью, — сказал испанец, пытливо вглядываясь в лицо Василия, надеясь обнаружить на нем появление следов страха и смятения, следствия его сообщения.

Но англичанин остался равнодушным к его словам. Не добившись нужного эффекта, дон Кристиан все же сообщил Василию, о том, что в случае чистосердечного раскаяния и правдивости ответов на вопросы, он может надеяться на снисхождение. Далее, начальник полиции приступил к допросу по существу. Его интересовали название корабля, количество человек, вооружение, имена капитанов, цели похода, один ли он скрывался у индейцев. Прикинувшись неграмотным матросом, Василий смог обойти многие неприятные вопросы де Сантоса. Начальник полиции чувствовал, что юный англичанин «водит его за нос», но ничего не мог доказать. Допрос закончился, когда на землю опустились сумерки. Свечей не было, и Василия увели обратно в камеру.

Следующие сутки Василий в одиночестве просидел в камере. На допрос его больше не вызывали. Только вечером его посетил отец Мануэль. В отличие от де Сантоса он был вежлив и приветлив. Священник принес даже угощение для узника: хлеб с сыром и флягу вина.

— Сын мой! — напутствовал отец Мануэль Василия, — завтра утром, под конвоем, тебе предстоит длинная дорога в Мехико, где согласно указанию вице-короля тебя передадут в руки членов святого трибунала. Не пытайся бежать по дороге. Этим ты только отяготишь свою участь. Тебя все равно поймают. Мне кажется, ты был не совсем искренен перед доном Кристианом. Не сделай такую ошибку в Мехико. Тебе ее не простят! Смири свою гордыню перед святой инквизицией, на допросах говори только правду. Тогда бог простит твои грехи, а святой трибунал смягчит наказание за них! Покайся сын мой, даже если тебе предстоит путь на Голгофу!

В ответ Скурыдин ничего не сказал. Не дождавшись раскаяния, святой отец, перекрестив юношу, покинул камеру, оставив его наедине со своими мыслями: грустными и безысходными. Его ждет судьба Джорджа Раблея, однозначно решил он. Убийство ранчеро ему не простят. Пытками его заставят признаться в какой-нибудь ереси, чтобы отправить на костер. В крайнем случае, могут отправить на галеры. Но он на это не пойдет. Лучше быть удавленным и сожженным, чем снова попасть в ад галерного быта. Так что пытки господам инквизиторам не понадобятся. Он сам признается во всем!

Черные мысли не повлияли на аппетит Василия. Все еще казалось далеким и не совсем реальным. Ведь он пока жив! Василий с удовольствием съел сыр с хлебом, принесенные священником и выпил все вино, к которому привык на корабле за время плавания.

Проснулся Василий раньше, чем в камеру вошел, встреченный в первый день своего заточения, неопрятный тюремщик. Он принес завтрак — кусок хлеба с медом и кружку вина. Дождавшись, когда Василий закончит трапезу, надсмотрщик показал ему рукой на коридор. Василий повиновался. По лестницам и коридорам надсмотрщик вывел его в помещение кузни. Кузнец, здоровенный бородатый мужик в кожаным фартуке, в свете пламени горна, со знанием дела приладил на его ноги кандалы. Василий, для того, чтобы иметь возможность идти, положил на плечо длинную цепь, соединяющую оба кандальных кольца. Или Скурыдин стал сильнее, или цепь была легче, чем у арабов, но он не почувствовал ее тяжести. Затем его вывели во двор тюрьмы. Еще стояли сумерки. Прохладный ветерок отгонял от тела омерзительный тюремный запах, наполняя легкие приятной свежестью. За забором тюрьмы слышался плеск морских волн. Хотелось выйти на морской берег, сесть и слушать песню прибоя без конца, вдыхая наполненный запахами водорослей и соленых брызг воздух. Но надсмотрщик подтолкнул его к открытым воротам тюрьмы. На улице Василия ждали двое: старый знакомый — священник Мануэль, держащий в руках видавшую виды широкополую шляпу с низкой тульей, и солдат — длинный и тощий, седоусый и седобородый ветеран в потрепанном стеганом камзоле неопределенного цвета с широкими плечами — валиками и фламандским воротником серого цвета. Голову его покрывал испанский шлем, из-под которого, равнодушно глядели на мир выцветшие, с красными прожилками глаза пожилого, уставшего от жизни человека. Низ воина облегали широкие полотняные шаровары, заправленные в кожаные остроносые сапоги со стоптанными каблуками. Камзол опоясывал потертый ремень с металлической пряжкой и зашитым в нескольких местах старым кожаным кошельком. На перевязи висела широкая и короткая шпага.

— Ола! — поздоровался Василий с отцом Мануэлем запомнившимся испанским приветствием.

Священник ответил ему, бросив взгляд на новую принадлежность юноши.

— Ты опасный убийца! Таков порядок! — тихо произнес он, оправдываясь.

— А это сержант Рамон Лусиано! Твой конвоир! — продолжил священник, показав на солдата. — Ветеран заканчивает службу и идет в Мехико хлопотать о назначении пенсии. Ни слова не понимает по-английски. Но других людей у нас нет. К тому же он заверил нас, что с заданием справится без знания английского! У него для этого все есть.

Словно догадавшись, о чем идет речь, солдат расплылся постной ехидной улыбкой и поднес к носу Василия большой жилистый кулак. Священник недовольно отвел его в сторону.

— Сержанту выданы деньги на твой прокорм. Так что голодным ты не останешься. Вдоль дороги полно харчевен и селений! — сообщил отец Мануэль. — Еще, Бэзил, я принес тебе свою старую шляпу, которая защитит тебя от солнца. Без шляпы не дойдешь, ты ведь не южанин!

Заботливо нахлобучив шляпу на голову Василия, священник что-то сказал солдату. Тот, хлопнув Василия по плечу, показал направление движения. Отец Мануэль на прощание по-отечески перекрестил обеих. Василию даже показалось, что с его щеки скатилась скупая мужская слеза. «Все-таки есть среди испанцев добрые люди!» — подумал Василий, расставаясь с отцом Мануэлем, скорее всего навсегда.

За полчаса, они с конвоиром прошли по тенистым улицам-аллеям, обсаженным деревьями, образующими над головой зеленый свод, весь Веракрус. За городом дорога была окружена лесами и садами с апельсинами, лимонами и гуавами. Солдат не спешил, уверенно и твердо идя по дороге, так, что Василию даже с кандалами не приходилось прикладывать больших усилий, чтобы идти вровень с ним. Казалось, что он на прогулке. Очень скоро Василий почувствовал тяжесть кандалов. За лесами и садами начался подъем, и дорога пролегла по пустынной местности, используемой малочисленными местными жителями под пастбища.

По этой дороге, длиной 250 миль, когда-то шли на завоевание Теночтитлана ослепленные блеском золота ацтеков воины Эрнана Кортеса. Как и им, Скурыдину с конвоиром пришлось преодолевать крутые перевалы Кордильер, испытать на себе силу холодных горных ветров, ледяных струи дождей с градом проникающих сквозь одежду. Правда, им не пришлось вступать в кровавые стычки с местными жителями, которые давно утратили свой воинственный пыл, карабкаться вверх по узким извилистым тропам, мерзнуть по ночам от мороза пронизывающего до костей и голодать от недостатка пищи. На всем протяжении дороги, от Веракруса до Мехико, через одинаковые расстояния — равные дневному пешему переходу, располагались гостевые дома. Часть дороги имела твердое покрытие, Там, где его не было, встречались бригады индейцев, привлеченных к ее строительству.

Руководил возведением дороги бывший старатель Никола Гусман. Он родился в Испании. Когда ему исполнился 31 год, мужчина услышал голоса, исходящие из-под земли. Они внушили ему мысль о переезде в Новую Испанию. Никола поверил им. Голоса не обманули его. Со временем Гусман стал владельцем многочисленных шахт с золотом и серебром. Счастливый обладатель несметных богатств решил употребить их на благо обществу, занявшись строительством дорог и производством карет.

Ночевали путники на постоялых дворах. Хозяева — креолы и индейцы, были бедны, но приветливы и добродушны. За еду, несмотря на выделенные для Василия деньги, солдат платил только за себя. Заключенному достаточно было отходов с кухни и столов. Василий копил зло и возмущение на жадного солдата, но ничего поделать не мог. Голод не тетка!

На десятые сутки им повстречался обожженный высокогорным солнцем городок Пуэбла. Здесь солдат, бросив своего заключенного в какой-то забегаловке на окраине городка, пропал почти на двое суток. Вернулся он ранним утром, сильно потрепанным и с крепким сивушным запахом. Туго набитый кошель на его поясе изрядно похудел.

Преодолев высшую точку горной цепи безлюдных Кордильер, путники достигли обширной плодородной равнины с тщательно обработанными полями, окруженными живыми изгородями из кактусов. Все говорило о близости жилья. Действительно, на пятнадцатые сутки они вошли в Тлашкалу. Здесь солдат кутил трое суток. На Скурыдина, оставленного на произвол судьбы никто не обращал внимания, кроме пухлой, как облако негритянки-рабыни, которая выполняла разную черную работу на кухне. Без нее, ему пришлось бы голодать эти дни. Сделав свои дела, она приносила остатки еды с кухни в хлев с коровами, где располагался Скурыдин и сев напротив его, наблюдала за тем, как он ест, неподвижно уставившись в него, белками грустных глаз на черном фоне лица. Наверное, он напоминал ей сына, умершего от болезней или разлученного работорговцами с ней навсегда. Василий стал уже беспокоиться за свою судьбу, когда Рамон Лусиано не появился на третьи сутки. Худо-бедно, но солдат кормил его и находил ему кров для обогрева и сна. А что будет с ним, если с этим выпивохой, что-нибудь случится? Может быть, попробовать сбежать? Куда? С другой стороны должны найтись добрые люди, как те, что его спасли!

Напрасно так думал Василий.

Его бы обязательно поймали. Жители Тлашкалы верой и правдой служили испанцам. Кортес, не смог бы завоевать империю Монтесумы, если бы не помощь, постоянно враждовавших с ацтеками тлашкалинцев. Их заслуги в завоевании Мексики испанцами были так велики, что испанский король навечно освободил своих индейских союзников от податей и налогов.

Не успел решиться на свой безрассудный поступок измученный сомнениями Василий, как на четвертые сутки солдат объявился целым и невредимым в обнимку с рыжей, прожженной в своих делах девкой. Выпросив несколько монет и получив от него игривый шлепок по пышному заду, девка исчезла, а Скурыдин и солдат продолжили путь в Мехико.

Долина быстро закончилась. Через два дня пути им снова пришлось идти среди горных вершин. Привлекали внимание две из них, самые высокие. Одна была действующим вулканом и дымилась, вершина другой была покрыта вечным снегом. Иногда снег падал и на их головы. Если бы не гостиница, встретившаяся по дороге, легко одетые путники, наверное, замерзли. Преодолев горный кряж, товарищи по несчастью спустились в горную долину. Солдат несколько раз перекрестился, увидев блестящие на солнце гладь озера и ленты оросительных каналов, с индейскими пирогами. До Мехико оставалось несколько часов. На дороге, проходящей по широкой дамбе, их остановил солдат заставы с шлагбаумом. Переговорив с охранником Василия, он, даже не потребовав документы, поднял его. Еще через час, в солнечном мареве показались городские постройки.

«Солдат, наверное, раньше бывал в Мехико!» — решил Василий, видя, как уверенно он его ведет куда-то по прямоугольным пересекающимся улицам мимо одинаковых кварталов состоящих из 1– или 2-этажных домов испанского стиля с внутренними дворами, обнесенными галереями. На бывших основаниях индейских пирамид сновали как муравьи, многочисленные рабочие, возводящие величественные храмы завоевателей. Василий, звеня кандалами, еле поспевал за солдатом. Наверное, он здорово поднадоел ему почти за месяц дороги, и тот спешил поскорее избавиться от него.

Наконец они вышли на главную площадь с богато украшенными зданиями — собором, дворцом вице-короля и ратушей. Дворец испанского наместника протянулся через всю площадь. Когда-то на этом месте стоял дворец императора ацтеков Монтесумы.

От взгляда на голубые купола собора и две его высокие башни у Василия захватило дух, и он застыл пораженный его величием и красотой. Но солдат грубо толкнув его в спину, заставил продолжить движение. Пройдя совсем немного, солдат остановился у высоких и просторных дверей двухэтажного здания серо-коричневого цвета. Продолжением здания был собор с куполом, но не такой огромный, как тот, который Василий видел на площади. Это был монастырь доминиканцев, в котором находилось все необходимое для вершивших свой суд инквизиторов. За его мрачными толстыми стенами находились зал судебных заседаний, совещательные комнаты, тайные комнаты, тюрьма и жилые помещения для инквизиторов.

Солдат постучал по дереву двухстворчатой двери массивным медным кольцом с изображением головы грифона. Блеснул и почернел незаметный глазок в двери. Кто-то прильнул к немус обратной стороны, рассматривая солдата и его спутника.

Стоящий за дверью человек, что-то спросил. Солдат необычным для него заискивающим голосом, ответил. Одна из створок двери, бесшумно отворилась. Из внутреннего полумрака на яркий свет полуденного солнца важно вышел монах-доминиканец в белой рясе с капюшоном подпоясанной веревкой, к которой были привязаны четки и сандалиях на босу ногу. Гладко выбритая макушка головы монаха блестела на солнце как начищенный песком медный таз. За ним показался стражник с алебардой, в полном защитном снаряжении. Наружу он не вышел, благоразумно задержавшись на границе солнца и тени. Рука Рамона Лусиано при виде монаха нервно забегала по груди, пытаясь нащупать пакет с письмом магистрата Веракруса. И хотя, пакет отчетливо выпирал под одеждой солдата, он долго не мог его найти. Монах, терпеливо ждал. Очевидно, эта сцена для него была не нова. Наконец, вытирая рукавом свободной руки стекающие с лица крупные капли пота, солдат передал злосчастный пакет монаху. Доминиканец, вскрыв пакет и прочитав его первые строки, бросил быстрый взгляд на Василия и что-то коротко сказал стражнику. Тот, выйдя из тени, взял в руку, сковывающую Скурыдина цепь, и потянул ее на себя. Юноша уперся, вопросительно взглянув на солдата. Тот, не раздумывая, кивнул головой, и Василий покорно последовал за стражником во мрак здания монастыря. Больше того солдата, Василий никогда не видел.

Проведя юношу по освещенному солнечными лучами коридору, полукруглый потолок которого был расписан фресками на религиозные темы, а стены украшены барельефами с изображением святых, в конце его, стражник нажал рукой на один из них рукой. Часть стены вместе со святым поддалась его руке, открыв зияющей чернотой проход, дохнувший на Василия запахами подземелья. «Потайная дверь!» — понял он. Стражник, толкнув в него юношу, закрыл дверь. В полной темноте, по одному ему известным ходам, он потащил за собой неуверенно переставляющего ноги Василия. Вскоре они остановились у двери, сквозь щели которой в темноту прорывались пляшущие отблески света. Это была кузня. Здесь с него сняли кандалы, после чего стражник снова вывел его в темный бесконечный коридор. Где-то внутри него они снова остановились. По бряцанью металла, Скурыдин догадался, что стражник пытается на ощупь вставить ключ в замок двери. Вскоре ему это удалось. Дверь противно заскрипела, открывая проход в небольшое, сумеречно освещенное помещение, свет в которое с трудом проникал через отверстие размером с голубиное яйцо, где-то под высоким потолком. Перед тем как закрыть дверь темницы, что-то пробормотав, стражник снял с головы Василия шляпу, подарок отца Мануэля. «Больше она мне не понадобится!» — грустно подумал юноша.

Оставшись один в камере, Василий, обессилев, опустился вниз. Равнодушным взглядом он обвел свое новое пристанище. Рядом, у стены стояли два темных сферических предмета. Одним из них оказался кувшин с водой. Василий с удовольствием сделал несколько глотков. Знакомство со вторым предметом, большим глиняным сосудом в ивовой оплетке с крышкой, не доставило ему удовольствия. От него несло как из выгребной ямы. Это был его горшок, который, судя по объему, будет опорожняться только раз в несколько дней. Василий понял, что в этой камере, ему придется провести если не недели, то месяцы. А может быть и годы! И так плохое настроение Скурыдина совсем упало, когда он вдруг обнаружил, что сквозь стены камеры не проникает ни один звук! В камере стояла гробовая тишина! Да! Это тебе не тюрьма Веракруса, где через зарешеченное оконце камеры, можно слышать шум прибоя и крики чаек! Впервые, Скурыдин с ужасом осознал, что это его последнее пристанище, перед тем как увидеть белый свет, когда его выведут на позор и расправу! Сколько времени ему придется просидеть в этом каменном гробу, терзаясь мыслью о предстоящей жестокой казни?