Приключения Бэзила Скуридайна

Глава VII. Хозяева Новой Испании

На улице было невыносимо жарко, а в помещении сакристии[8] стояла прохлада. Сняв казулу[9] и повесив ее на крючок, отец Игнасио, крупный, лысый и большеголовый, с кустистыми густыми сходящимися на переносице бровями над маленькими острыми глазками, священник прихода Святой Девы Лореттской взялся за ворот альбы[10]. Пожелтевшая, когда-то белоснежнаю льняная альба с трудом стягивалась с промокшей от пота сутаны. За три года пребывания в Новой Испании, отец Игнасио сильно располнел и церковные одежды для проведения литургии, выданные ему при назначении в приход, стали малы. Правда, год назад он получал деньги на новые, но они как-то незаметно разошлись на другие цели.

Наконец, священник справился с альбой. Повесив ее рядом с казулой, отец Игнасио с удовольствием опустился на стул рядом со столом, на котором лежали, принесенные им с амвона литургические книги. «Наконец-то! — радостно подумал он, — литургия проведена, день прошел, можно отдохнуть!». Взгляд его нечаянно скользнул по мокрой альбе и настроение священника опять испортилось. «Где взять на нее деньги?». Отец Игнасио грустно вздохнул. Складки жира на животе под сутаной разгладились, показав тугие дынеобразные формы, того, что скрывалось под ними, и снова улеглись на свои привычные места.

По поводу отсутствия денег, отец Игнасио лукавил. Жил он хорошо. Церковное братство, которое он создал по совету епископа де Сантеса, приняв приход, обеспечивало ему такое положение. В каждый день празднования какого-либо святого, члены братства выплачивали ему 4,5 песо, что равняется жалованью, которое обычно положено хору, поющему церковную обедню. Подобные сборы выплачиваются и за проповедь, которая в том лишь и состоит, что к прихожанам он обращается с несколькими словами хвалы святому. После этого верующие платят необходимую сумму за участие в крестном ходе в честь того или иного святого, за свечи и ладан. Все это оплачивается наличными. К этому добавляется еще и подарок, который индейцы обязаны преподнести священнику, как правило, при праздновании дня каждого святого; этот подарок, как правило, состоит из двух-трех десятков кур. Вместо них могут быть цыплята, морские свинки, яйца или даже поросенок. Сам индеец и его семья от таких даров питаются одними маисовыми лепешками. Индеец, который не смог вырастить достаточное количество домашних животных для подношения установленного дара, должен их в таком случае в обязательном порядке покупать, а если у него нет денег, то он оказывается вынужденным занять их в долг. Чтобы дары были постоянными и полными, каждый год, по окончании праздничной проповеди отец Игнасио зачитывает написанные на листе бумаги имена тех, кто должен быть слугами и казначеями этого празднества на следующий год. Тех, кто не соглашается с этим, принуждают к согласию наказанием плетьми и розгами так, что когда наступает их день, они выкладывают деньги без малейшего промедления.

Особенно приятен для отца Игнасио ноябрь, месяц поминовения умерших. В это время, индейцы должны сделать церкви подношения, такие же, как по праздникам в честь святых. Эти подношения кладутся на могилы. В то время как падре произносит молитвы по усопшему, его слуги собирают принесенные дары. Это продолжается в течении всего ноября, и, чтобы не упустить даром ни одного дня в этом месяце, отец Игнасио заранее распределяет их среди крупных имений и небольших селений прихода. Индейцы из этих имений и селений собираются в отведенный им день, чтобы принести дары. Кроме подношений они оплачивают приходские расходы на подаяния.

Каждое воскресенье отец Игнасио читает прихожанам наставление перед мессой. За это, все индианки должны ему принести яйцо или взамен, что-либо равноценное, а каждый индеец вязанку дров. Подростки и дети также не должны забывать отца Игнасио. Они каждый вечер должны приносить ему сноп травы, величина которого определяется их силенками. Эта трава идет на корм вьючным животным и другой домашней живности в доме отца Игнасио.

При таком обеспечении, отцу Игнасио нет необходимости тратиться на что-либо. А излишки, он, со своими слугами отправляет продавать в города Мерида и Кампече. Это ему приносит доход от 5 и более тысяч песо в год.

«Придется потерпеть, еще послужит! — все же решил он, — а пока отдать Лусии, чтобы постирала!». При воспоминании о Лусии, настроение падре снова поднялось. Он жил с ней, молодой индианкой, которая прислуживала ему. Грех конечно, священнику не соблюдать целибат — обет безбрачия! Но как удержаться от него, когда она так соблазнительно виляет округлым задом и бедрами перед твоими глазами. Бог простит ему этот грех, за его труды на ниве господней!

За дверью послышался шорох. «А вот и она!» — радостно решил падре.

— Лусия! Козочка моя! — игриво позвал он служанку и приготовился обхватить ее за бедра, как только она войдет.

Дверь распахнулась, но вместо гладкотелой служанки на пороге появился худой, весь в пятнах от перенесенной в детстве оспы, индеец Хорхе. Увидев отца Игнасио с распростертыми объятиями, индеец сразу понял, в чем дело. Его неподвижное, угрюмое, морщинистое лицо с выпуклыми, всегда недовольными глазами, подернула еле видимая ухмылка.

— Что тебя привело ко мне, сын мой? — придя в себя, растерянно произнес отец Игнасио.

— Мы одни, отец Игнасио? — спросил Хорхе.

— Одни сын мой, только закрой за собой дверь, — ответил священник, сообразив, зачем пришел к нему индеец.

Хорхе был штатным осведомителем отца Игнасио, что было большой редкостью среди индейцев. Он был постоянно обижен на всех жителей селения. Очевидно, от желания отомстить всем за это, произрастала его болезненная страсть к доносам, считал священник. Отца Игнасио индеец вполне устраивал, через него он знал, что делается в селении. Тем более что Хорхе, за свою грязную работу ничего не требовал.

— Подойди ко мне! Что ты хотел сообщить? — спросил отец Игнасио, когда индеец закрыл дверь.

— Падре! — произнес индеец тихим настороженным голосом. — В Сан-Жуане чужой человек!

— Что значит чужой? — переспросил, Игнасио. — К нашим селянам приезжают в гости родственники со всей Новой Испании!

— Это не родственник! Он ни испанец, ни индеец, ни какой другой, кто живет на нашей земле! — твердо заявил Хорхе.

— Почему ты так думаешь, сын мой? — удивленно спросил Игнасио. Он понял, что Хорхе имеет в виду иностранца.

— У него желтые как зерна маиса волосы и голубые как небо утром глаза! — ответил индеец.

«Действительно! — подумал Игнасио, — Блондина с голубыми глазами не то, что здесь, но и в Испании днем с огнем не сыщешь!»

— А где ты его встретил? — с интересом спросил он индейца.

— Рядом с хижиной Матео Омечтотцина, — ответил тот.

— И что он там делал? — с еще большим интересом спросил Игнасио.

— Развлекал игрой на дудочке Нинью, дочь Матео! — серьезным голосом произнес Хорхе.

«Удивительны дела твои господи! — подумал священник. — Если индеец говорит правду, то откуда этот блондин в глухом индейском селении? Хотя, какое ему до всего этого дело?»

Но другая мысль заставила его изменить свое мнение: «Сдается мне, что этот ленивый и порочный индеец не только ко мне ходит со своими доносами! Зачем он плавает с рыбаками каждую неделю в Кампече? Один раз он попал мне на глаза у дверей здания кабильдо. Может быть, Хорхе наушничает кому-то из городского совета. Если этот блондин протестант из Германии, Нидерландской Испании или еще хуже из Англии, тихо и незаметно проповедует свою еретическую веру среди индейцев, чтобы возмутить их против испанцев, то рано или поздно все всплывет наружу. Тот же Хорхе донесет, что был у меня! Тогда, если не принять мер, мне несдобровать! Пахнет судом трибунала инквизиции!» Отец Игнасио с ненавистью посмотрел на индейца: «А ведь ехать нужно к епископу в Мериду! Как минимум несколько дней будет потеряно, в то время как в это воскресение день святого Себастьяна! Убытки, одни сплошные убытки!»

Индеец, молчаливо стоящий перед священником, мешал ему сосредоточиться. «Почему он не уходит? Не так уж бескорыстен этот индеец! Наверное, ждет, когда я его отблагодарю?»— раздраженно подумал отец Игнасио, уловив плотоядный взгляд индейца в сторону корзины с яйцами, за которой должна была прийти Лусиия.

— Можешь идти сын мой! Я приму меры! — как можно твердо сказал он индейцу. Видя, что Хорхе все равно топчется на месте, отец Игнасио пообещал ему:

— Приходи вечером, сын мой, я бесплатно отпущу тебе грехи!

Разочарованно блеснув злыми глазами, не сказав ни слова, недовольный такого рода поощрением, Хорхе вышел из сакристии. Отец Игнасио однако, не обратил на это внимание, хотя в другое время, счел бы такое поведение индейца возмутительным. Кажется, он придумал, как ему поступить!

Надев черную шляпу с широкими полями, отец Игнасио вышел на паперть церкви. На площади перед храмом не было ни души. В воздухе стояла гнетущая духота. «Вечером опять будет ливень!» — подумал священник. Закрыв тяжелые, из черного дерева ворота храма на массивный висячий замок, отец Игнасио, оставляя сандалиями крупные следы на пыльной поверхности площади, направился к своему дому, который располагался на другом ее конце. Еще не открыв ворот во двор, он громко крикнул:

— Хулиан! Где ты?

Хулианом звали индейского мальчишку лет двенадцати, прислуживавшему отцу Игнасио.

— Я здесь, падре! — ответил тонкий мальчишеский голос и небольшого росточка, шустрый, почти голый парнишка подскочил к нему из тени навеса опирающегося на деревянные столбы и окаймляющего весь периметр двора.

— Приготовь мне мула и флягу воды! — распорядился отец Игнасио.

Через несколько минут, сидя верхом, он уже подстегивал плеткой животное не желающее проявлять в такую жару прыть даже под градом ударов своего седока и лениво плетущееся по дороге к хозяйству энкомендеро Октавио Пабло де Кордова, владельца плантаций сахарного тростника, на которых гнули спину несколько сотен индейцев и черных рабов. Впрочем, вроде бы свободные индейцы мало, чем отличались у него от своих черных собратьев. Октавио де Кордова считал, что индейцы по своей природе ленивы и порочны, трусы и бессовестные лжецы. Они идопоклонники и развратники. Их главная забота — жрать, пить, поклоняться своим истуканам и совершать животные бесстыдства. А поэтому, главная задача дона Октавио, отучить их от всего этого трудом и наказаниями. За малейший проступок индейца в своем хозяйстве он мог приговорить к 50 ударам плетью, посадить в специально построенный для этого застенок, подвергнуть пыткам, морить голодом. Отец Игнасио был лучшим другом хозяина плантации потому, что одобрял его действия во всем, что касалось индейцев. Кроме того, чего говорить, была у него страсть к обильным возлияниям в компании славившегося на всю округу своим хлебосольством энкомендеро[11].

Дорога к асьенде Октавио, заняла немного времени. Встретивший отца Игнасио черный до синевы старый раб Педро, кланяясь, взял за поводья его мула и отвел в тень навеса хозяйственного двора. По видимому, хозяина, высокого стройного мужчину, лет сорока, с высокомерным, брезгливым выражением лица, о прибытии падре уже предупредили, потому что он сам вышел на веранду дома встречать гостя. Увидев тяжело идущего, мокрого от пота, отмахивающегося от надоедливых насекомых священника, Октавио осклабился в кривой усмешке:

— Падре! Какие важные дела, толкнули тебя в дорогу в такую жару? Неужели нельзя было дождаться вечерней прохлады?

— Нам нужно поговорить, Октавио! — не ответив на вопрос, заявил отец Игнасио.

Октавио, широким жестом руки хлебосольного хозяина, пригласил отца Игнасио пройти в манящий прохладой полумрак покоев дома. Там, по приказанию хозяина, две проворные индианки, усадив падре за стол, стянули с него сутану, оставив, в чем мать родила, переодели в сухую длинную нательную рубаху. Падре не заметил, как перед ним появился большой медный поднос, с фруктами, графином молодого красного вина и двумя глиняными кружками, принесенный услужливым мальчишкой негром.

— За встречу падре! — разлив вино по кружкам, предложил Октавио и, показав ходящий по горлу острый кадык на тощей шее под остроконечной бородкой, опорожнил свою.

Отец Игнасио с трудом удержался от того, чтобы не поддаться искушению.

— Игнасио! — удивленно вытерев усы широким рукавом просторной шелковой рубахи и выпучив глаза на священника, воскликнул хозяин. — Ты, что? Не уважаешь меня?

— Послушай меня Октавио! — как можно мягче произнес отец Игнасио, зная вспыльчивый характер Октавио. — Я уважаю тебя, но сначала позволь мне задать один вопрос!

— Пусть будет так! — неохотно согласился Октавио. — Я слушаю тебя падре!

— Октавио! Нет ли в твоем хозяйстве или твоих друзей ранчеро работников иностранцев?

Октавио недоуменным взглядом уставился на священника:

— Клянусь потом Господа нашего, нет! А к чему это ты?

— Рядом с хижиной индейца Матео Омечтотцина люди видели блондина с голубыми глазами!

— Они ничего не перепутали падре?

— Нет!

— Откуда он здесь?

На покрасневшем от вина лице плантатора отобразился непонятный мыслительный процесс.

— Постой! Постой! — сказал он сам себе и ничего не объясняя, покинул священника.

Вернулся Октавио с листом бумаги в руке.

— Вот ключ к разгадке! — произнес он, помахав листом перед лицом падре. — Это циркуляр губернатора провинции Юкатан, который доставили мне позавчера. В нем содержится предупреждение о возможном появлении на берегу английских пиратов. Неделю назад, наш доблестный флот, в ожесточенном сражении захватил их корабль! Часть англичан, как стая трусливых крыс успела сбежать на берег и скрыться в лесу! За их поимку обещано высокое вознаграждение! Скорее всего, ваш блондин падре, ни кто иной, как пытающийся скрыться от справедливого возмездия английский еретик. Я думаю, чтобы его схватить, много людей не надо. Эта протестантская собака уже, наверное, трясется от страха. Достаточно будет наших друзей ранчеро Риккардо и Лоренсо. Я немедленно пошлю слуг к ним. Вечером, когда спадет жара, мы повяжем англичанина. Заодно накажем за укрывательство этого негодяя Матео и его семью. Как ты считаешь падре?

— Безусловно, они заслуживают наказания! — согласился отец Игнасио. — Только будьте осторожны, возможно, англичанин вооружен!

— Не беспокойся падре, мы его возьмем «тепленьким»! Может с нами, отец Игнасио? Потешимся над дочкой индейца, да и его женой не грех воспользоваться! Она еще ничего!

— Голова что-то болит! — отказался Игнасио. — Вы уж как — нибудь без меня повеселитесь!

— Ну, тогда выпей вина и пройдет твоя голова! — добродушно посоветовал Октавио, перед тем как уйти во двор, чтобы отдать распоряжения своим слугам.

Когда солнце повисло у края горизонта, и невыносимая жара стала спадать, к Октавио, верхом на лошадях, приехали его закадычные друзья Лоренцо и Рикардо.

Как и Октавио, они были потомками первых конкистадоров Юкатана. Откликнуться на призыв Октавио участвовать в поимке врага внуки завоевателей посчитали своим долгом. По всей вероятности друзья плантатора рассчитывали на легкую прогулку, потому что никакого вооружения, кроме шпаг и коротких ножей, при них не было. Зато, к седлам были приторочены веревки, для того чтобы вязать пленника. К ним присоединился сам Октавио, на гнедом жеребце. Оставив отца Игнасио ожидать их за дегустацией молодого вина, компания из трех всадников, подняв облако пыли, направила своих лошадей к индейскому селению.

А в хижине Матео было тихо и спокойно. Только что Мария покормила мужчин и дочь ольей, горячим блюдом из разных сортов мяса. Поужинав, Василий опять взобрался в свое убежище, потому что было еще светло, Матео, наточив мачете, назавтра ему предстояла вырубка наступающего на поля кустарника, занялся изготовлением поделок из нефрита — сережек, перстней, бус, которые он вывозил на рынок в Кампече для продажи по воскресеньям. Мария, перекусив на скорую руку вместе с Ниньей, принялась за пряжу хлопка. Ничто не предвещало беды.

Внезапно тишину тропического вечера нарушил шум, состоящий из чьих-то криков, ржания лошадей и топота копыт. Василий на своем ложе на дереве, Матео и члены его семьи насторожились. Матео отложил в сторону свои поделки и вышел из хижины. Его чуть не сбили всадники, стремительно ворвавшиеся на площадку перед домом.

— Это ты Матео? — грозно спросил один из них, прижав индейца крупом своего гнедого к стене его жилища.

Матео задрожал всем телом. Во всаднике он узнал плантатора Октавио, безжалостного врага индейцев.

— Я! — переборов страх, признался Матео.

— А кто здесь кроме тебя? — спросил Октавио, снимая с пояса кожаную плеть, с вплетенным в ее конец кусочком свинца, с помощью, которой он расправлялся со своими жертвами.

— Моя жена и дочь! — тихо произнес индеец.

— Ты уверен? А где твой светловолосый чужак! — рявкнул на него плантатор.

Матео не ответил: — «Кто-то видел его гостя и донес об этом Октавио!» — решил он. Плантатор понял, что индеец будет молчать. Кожаная плеть просвистела в воздухе и опустилась на спину хозяина хижины. Кровавая полоса выступила на его рубахе. Индеец вздрогнул от удара, но не сказал ни слова. Октавио, разъяренный упорством своей жертвы нанес новый удар. Индеец согнулся, но не издал ни звука. Плеть снова засвистела. Под градом ударов Матео упал на землю. На шум, из хижины выбежали Мария и Нинья. Девочка застыла в ужасе прямо у выхода из хижины, а Мария бросилась к лежащему мужу, пытаясь собой защитить его от ударов.

Лоренцо! Риккардо! — прокричал Октавио. — Привяжите этого храбреца к дереву!

Спешившиеся друзья плантатора, оторвав Марию от Матео, мигом исполнили просьбу своего главаря, привязав индейца к стволу дерева, на котором прятался Василий. Скурыдин ни слова не понял из того, о чем говорили приехавшие испанцы, но нутром почувствовал, что вся эта заварушка внизу — из-за него. Василий уже был готов спуститься вниз, чтобы прекратить избиение Матео, но в этот момент, сквозь листву дерева, его взгляд встретился с взглядом индейца, которого Лоренцо и Риккардо тащили к дереву. Его глаза словно говорили Василию: «Не делай этого! Погубишь не только себя, но и нас!»

— Сейчас ты у нас заговоришь! — произнес Октавио, увидев привязанного к дереву индейца.

Спустившись с коня, он направился в хижину, откуда быстро вернулся с горящей ножкой от стола с кухни, которую он зажег в очаге. Подойдя к Матео, он поднес ее к ногам индейца. Из груди Матео вырвался слабый стон. В воздухе разнесся сладковатый запах жареного человечьего мяса. Мария рванулась к мужу, но Риккардо перехватил ее на полпути:

— Подожди голубка, твоя очередь еще не пришла!

— Ну, как огонек! — злорадно улыбаясь, произнес Октавио. — Это очищающее ото лжи пламя! Говори собака, где прячется англичанин!

Друзья плантатора радостно загоготали наблюдая за корчащимся в муках телом индейца. Матео вскоре потерял сознание, не выдержав пытки. Голова его бесчувственно упала на грудь.

Лоренцо бросился к Октавио и оторвал его руку с факелом от тела индейца:

— Октавио! Если он умрет, мы не узнаем, где прячется подлая английская собака!

— Верно! — ответил Октавио. — Я видел, у них там, на кухне кувшин с водой, принеси-ка его сюда, друг мой.

Вода привела в чувство Матео. Бессмысленным взглядом он обвел окружающих.

— Матео! — произнес Октавио. — Я вижу, ты честный и порядочный индеец. Зачем ты прикрываешь этого трусливого англичанина, которому наплевать на твои муки. Он озабочен только тем, как спасти свою шкуру! Скажи, где он прячется? Конечно, тебе придется ответить за укрывательство врага нашей страны, но зато никто не тронет твою красавицу жену и юную дочь! Подумай о них!

Матео, отведя взгляд в сторону от Октавио, молчал.

— Молчишь собака! — заорал на него плантатор. — Ты сам сделал выбор. Я тебя еще подпалю огоньком! А сейчас посмотри, как мы, на твоих глазах, позабавимся твоей женой и дочерью! Лоренцо и Риккардо начинайте!

Риккардо, держащий Марию, вырывающуюся из его рук, попытался повалить ее на землю, а Лоренцо, схватив за длинные, отливающиеся перламутром волосы парализованной ужасом происходящего Нинью, потащил ее в хижину.

— Оставьте девочку! — диким голосом кричала Мария, вырываясь из рук насильника. — Ей еще нет двенадцати!

— Куда ты ее волочишь Лоренцо! Покажи, на что ты способен прямо здесь! — не обращая внимания на ее крики, хохотал Октавио. — Но я бы, пожалуй, занялся его женой!

В тот самый момент, когда Лоренцо, сорвав юбку с Ниньи, попытался исполнить желания своей гнусной похоти, а Риккардо и подоспевший ему на помощь Октавио, смогли совладать с Марией, сердце скрывающегося в зелени дерева Василия не выдержало. Он спрыгнул с дерева и бросился на помощь девочке. С носка, ногой, Василий ударил в лицо ее насильника. Тот отлетел в сторону, а Скурыдин, нанеся несколько ударов кулаками, разбросал борющихся с Марией Октавио и Риккардо.

Опомнившийся Лоренцо, выхватил из ножен шпагу и ринулся на Василия. Положение Скурыдина было безвыходным, но взгляд его вдруг наткнулся на мачете, лежащее на циновке у входа в хижину. В два прыжка он оказался возле него. Схватив тяжелый клинок, он смог отбить несколько ударов испанца, пытавшегося проткнуть его своим клинком. Пришедшие в себя Октавио и Риккардо, выхватив шпаги, также устремились к Василию. Тут бы ему несдобровать! Если бы не природная физическая сила и опыт фехтования, приобретенный еще в Лондоне! Один из его ударов скользнул по животу противника, выпустив его внутренности наружу. Лоренцо, а это был он, застыл в ужасе, пытаясь удержать руками, выползающие из-под рубахи разноцветные кишки. Вид внутренностей Лоренцо подействовал на Октавио. Ему стало дурно. Вскочив на коня, безжалостный враг индейцев, что есть силы подстегивая гнедого, ускакал прочь. Остался только воинственный Риккардо. Но и он вскоре прекратил сопротивление. Один из ударов мачете Василия пришелся прямо по бедру испанца. Из ноги фонтаном хлынула кровь и Риккардо, корчась и крича от боли, упал на землю. Не обращая внимания на испанцев, Василий подбежал к дереву и обрубил веревки стягивающие Матео.

— Что ты наделал Бэзил! — вместо благодарности горько прокричал, ничего не понявшему Василию, индеец. — Теперь нам никогда не жить здесь!

Но делать было нечего. Смеркалось, вечернюю тишину оглашали стоны, уползших в кусты раненных испанцев и тихий плач Ниньи.

— Жена, собери в дорогу все, что сможем унести! Нам понадобится еда на несколько дней! — потребовал Матео от Марии.

Мария забегала между хижиной и хозяйственными постройками, собирая еду и нехитрые пожитки. Матео сходил в загон для птицы и принес двух зарезанных индеек. С притороченным к седлам лошадей испанцев нехитрым скарбом и сидящими на них Марией и Ниньей, небольшой караван отправился по тропе в глубину леса, окружающего селение. Василий, ведя под уздцы лошадей, следовал за Матео, показывающим дорогу. Вдогонку им неслись жалобные вопли испанцев. До утра, нужно было уйти как можно дальше от этого места. Все понимали, что если их схватят, пощады никому не будет!

Отец Игнасио уже собрался уехать, не дожидаясь храбрых ранчеро, как во дворе усадьбы на взмыленном жеребце появился Октавио. Лицо его было искажено безумной гримасой.

— Октавио! — удивленно спросил его Игнасио. — А где Риккардо и Лоренцо?

— Они сражаются с англичанином! — тяжело дыша, ответил хозяин дома. — Но силы неравны. Он подло напал на нас, не предупредив! Лоренцо уже сражен, а Риккардо держится из последних сил! Меня он послал за помощью! А где ее взять?

«Врет! — решил отец Игнасио, глядя на беспорядочно бегающие по сторонам расширенные от страха глаза плантатора. — Встретил отпор и, не выдержав, сбежал как подлый трус, бросив Лоренцо и Риккардо на произвол судьбы! Это только против безоружных индейцев он герой! Но надо спасать положение!» Отец Игнасио хоть и был алчен, никогда не был трусом.

— Срочно посылай слуг ко всем ранчеро! Пусть напомнят им, что они члены милицейского формирования, а ты собираешь их по приказанию губернатора провинции Юкатан!

— Но ведь сейчас уже темно! — пытался возразить Октавио.

— А ты о Лоренцо и Риккардо подумал? — предупредил его Игнасио.

— Да! Да! — послушно согласился потерявший голову Октавио. За трусость его могут привлечь к суду!

— Гомес! Марио! Джорджи! — закричал зычным голосом плантатор, собирая слуг!

На призыв Октавио откликнулись пятеро вооруженных ранчеро. Однако, предложение отца Игнасио, немедленно отправиться на помощь Лоренцо и Риккардо не вызвало у них энтузиазма.

Среди ночи послышался лай собак. Это приехал ранчеро Хуго де Рамон. С собой он привел слуг со сворой собак, натасканных на людей. Завидя индейца, они в мгновение ока разрывали его на куски и пожирали охотнее, чем свиней. С появлением Хуго с собаками, ранчеро ожили и осмелели, изъявив желание немедленно двинуться на помощь Лоренцо и Риккардо. Осенив мстителей крестным знаменем, отец Игнасио отправил их на помощь попавшим в беду испанцам.

Под утро ранчеро окружили хижину Матео, разбудив жителей селения лаем собак. По стонам, раздававшимся из густой растительности окружавшей хижину, они нашли раненного Лоренцо. Он рассказал им, что индеец с семьей и англичанином, забрав их лошадей, покинул хижину еще вечером. Рядом с Лоренцо облепленный жирными мухами лежал мертвый Риккардо. Он умер от потери крови.

По решению отца Игнасио, Лоренцо передали в руки знахарки доньи Паулы, после чего преследователи приступили к совещанию. Возмущенные смертью Риккардо, ранчеро призывали немедленно заняться местью и расправиться с жителями Сан Жуана. Но отец Игнасио быстро охладил их пыл:

— Если среди индейцев найдется человек, способный организовать отпор, нас всех ожидает судьба Риккардо. Пусть суд и солдаты, когда они появятся здесь, напомнят индейцам о возмездии за убитого испанца. А нам лучше попытаться догнать беглецов и схватить их. Вряд ли ночью, в темном лесу они смогли далеко уйти. Собаки дона Хуго помогут нам в поимке убийц несчастного Риккардо.

Предложение отца Игнасио было принято. Едва рассвело, как ранчеро, верхом на лошадях, устремились за слугами дона Хуго, которые, держа на натянутых повадках собак взявших след беглецов, еле успевали бежать за ними.

За ночь беглецы прошли совсем немного. Чтобы не запутаться в ночном лесу, они вынуждены были сделать привал. При свете пламени костра, который развела Мария, Матео думал, что ему предпринять, чтобы оторваться от погони. Он был уверен, что с рассветом, ранчеро, собранные в отряд местной милиции бросятся на их поиски. От них они смогут уйти, если только…, если только у испанцев нет собак. Если есть, от погони им не уйти. Заболоченной поймы небольшой, почти высохшей речушки, на которой собаки потеряют их след, они смогут достигнуть только к обеду. А спущенные с поводков собаки настигнут их раньше! Лошади, на тропе заросшей лианами не помогут! Они еле идут вслед за ним.

Едва забрезжил рассвет, беглецы, наскоро перекусив сушеной олениной, подгоняемые Матео, двинулись в путь. До реки оставалось около получаса ходьбы по тропе в ложбине между двух склонов покрытых лесом холмов, на которой с трудом разошлись бы два человека, когда их уши уловили прерывистый лай. Смертельный холодок пробежал по коже индейцев. Они поняли, что он означает. Приближающийся собачий лай насторожил и их попутчика. Василий, из рассказов бывалых моряков, знал об огромных собаках, специально обученных испанцами для охоты на индейцев. На Кубе они опустошали целые селения.

Матео напрягся. Неужели нет выхода? А что если пожертвовать собой? Здесь, в ложбине встретить собачью свору, задержав ее в последней схватке! Но он слаб. Ноги, сожженные плантатором, постоянно давали о себе знать болью кровоточащих ран. Сможет ли он задержать испанцев на эти не хватившие им полчаса?

— Мария! Мне придется навсегда покинуть вас! — сообщил своей жене Матео. Она все поняла и наклонилась к нему с лошади, чтобы поцеловать его в лоб, как это делали прощаясь испанцы. Нинья обняла его голову маленькими ручками и не хотела ее отпускать. Матео подстегнул ее лошадку и та, вырвавшись вперед, оторвала дочь от него. Последним, Матео попытался обнять Василия. Но тот, отвел его руки в стороны. Он понял замысел индейца. Судя по состоянию Матео — жертва будет напрасной! Он не в силах сдержать натиск собак! Погибнут все! Только он сможет это сделать! В конце концов, почему приютившие его люди должны умереть из-за него? Василий оттолкнул индейца в сторону удалявшихся от них лошадей с Марией и Ниньей и выхватил из его рук, приготовленный для обороны мачете. Матео, не поняв, рванулся к Василию, но был опять отброшен в противоположную сторону.

— Иди к ним! — повелительно произнес Василий по-русски, показав Матео рукой в сторону всадников.

Лай собак слышался все явственнее. Матео понял жест Василия и решился. Из его глаз выступили слезы благодарности и он, пожав Василию на прощание руку, побежал догонять свою семью. Скурыдин, бросив последний взгляд в сторону быстро удалявшейся от него семьи Матео, приготовился к отражению атаки собачьей своры.

Первым на тропе показался черный кобель, размером с годовалого теленка. Крепкие ноги легко несли этого гиганта, высунувшего из пасти большой красный язык с разлетающейся в стороны слюной, к цели. Издалека казалось, что это не язык, а клубок пламени, изрыгающийся из его пасти. Уверенный в легкой добыче, он не лаял.

— Вожак! — спрятав за спиной руку с занесенным для удара мачете, отчего-то громко произнес Василий.

В момент, когда вожак, оттолкнувшись от земли задними лапами, прыгнул на Василия, тот выхваченным из-за спины мачете, нанес ему удар прямо в середину широкой лобастой головы. Голова собаки развалилась как арбуз пополам и ее туша мешком свалилась к его ногам. Но расслабляться было нельзя. Следом за вожаком, хрипло лая, на Василия выскочила рыжая сука. Ее Скурыдин рассек надвое. Вскоре перед ним образовалась небольшая горка из туш собак. Некоторые из них были живы, и, таща за собой выпущенные из брюха внутренности, повизгивая, ползли к нему, пытаясь укусить за ноги. В воздухе отвратительно запахло псиной и свежей кровью. Остальные псы прервали свой бег, и остервенело лая, расположились полукругом, не решаясь кинуться на него. Смахнув ладонью со лба пот, Скурыдин, посмотрел вверх. Солнце стояло в зените. Время выиграно. Матео и его семья спасены! Но, что делать дальше?

Пятясь, он стал отступать от места схватки. Собаки двинулись за ним. Внезапно на тропе показались скачущие на него всадники. Один из них, осадил коня ярдах в двух от Василия и махнул чем-то над головой. Лассо, просвистев в воздухе, опустилось на его голову. Грубая кожаная петля сдавила горло юноши. Скурыдин попытался мачете разрубить ее конец, тянущийся к наезднику, но силы оставили его и он, выронив клинок, потерял сознание. На самом деле Скурыдин просто не помнил, что с ним происходило дальше. Подчиненный воле всадника, судорожно вцепившись в кожаную веревку обеими руками, чтобы не дать ей окончательно задушить его, падая и вставая, он бежал за его конем под лай собак, свист и улюканье верховых.

В сознание Василий пришел только тогда, когда ранчеро достигли центральной площади Сан-Жуана и, связав ему руки, освободили от удавки. Внезапно он понял, что находится на какой-то пыльной площади, под единственным, кривым, почти засохшим деревом, в центре ее, среди испанцев, оживленно жестикулирующих и что-то громко обсуждающих. Площадь окружали глинобитные хижины, среди которых белокаменной кладкой выделялись церковь и дом напротив.

Ранчеро обсуждали дальнейшую судьбу своего пленника. Впрочем, казалось, решать было нечего. За смерть Риккардо, ранение Лоренцо, жизнь которого тоже была в опасности, существовало только одно наказание — смерть! Вопрос состоял только в том, где и когда этот приговор привести в исполнение.

— Повесить эту лютеранскую собаку немедленно! — предлагал своим друзьям-ранчеро, брызжа слюной Октавио. — Сгоните этих индейских ублюдков на площадь, пусть увидят, что ожидает каждого кто против нашего короля и королевы! Хуго, пошли своих слуг с собачками к каждой хижине, чтобы они вылетали оттуда как ошпаренные!

— Правильно Октавио! За Лоренцо и Риккардо эта тварь заслужила смерти! — поддержали его ранчеро.

Трое из них и Хуго, взяли на себя обязанность согнать индейцев на площадь. Направив лошадей к хижинам, они ретиво принялись за исполнение своих намерений. За ними устремились слуги Хуго с собаками. Вскоре со стороны деревни послышались крики и плач селян, ругань испанцев, показались первые индейцы бегущие на площадь.

Оставшийся на площади вместе с Лоренцо ранчеро по имени Мартин, выпросил у него веревку, чтобы не тратить свою и, подъехав к дереву, сидя в седле, принялся деловито привязывать ее к уродливому голому безлистному ответвлению, отходящему от основного ствола на высоте восьми-девяти футов. Лоренцо довольный наблюдал за ним со стороны: «Хорошо, что не надо возиться с виселицей! Догадливый парень Мартин, только жадный. Свою веревку пожалел!»

Вскоре площадь была заполнена народом. Подъехали и собиравшие индейцев ранчеро.

— Ну, что начнем? — спросил их Октавио.

— Конечно! Чего церемониться! — ответили ранчеро. Кроме жажды мести, желание быстрее расправиться с врагом и разъехаться подстегивали их урчащие пустые желудки.

— Тогда посадите его на коня! — потребовал Лоренцо.

Схватив Василия, ранчеро посадили его на запасную гнедую кобылу. Скурыдин не сопротивлялся, когда один из них, подъехав, затянул у него на шее петлю толстой веревки. «Вот и все! — понял Василий. — Сейчас кто-то из них подстегнет лошадку, скакнет перед глазами небо и наступит конец!». Он был совершенно спокоен, потому что готовился к такому концу с момента гибели «Толстушки». Василий обвел глазами площадь, спеша насытиться миром, который он больше никогда не увидит. На него скорбно смотрели сотни пар юных, зрелых, старческих глаз — наполненных грустью, жалостью и восхищением его мужеством. От их взглядов юноше как-то стало легче.

Мартин ждал команды Октавио, чтобы хлестнуть плеткой лошадь, на которой сидел приговоренный к смерти англичанин. А тот медлил. Он силился сказать перед этим речь, но ни как не мог найти нужных слов.

На площади долго стояла мертвая тишина, пока Октавио наконец произнес:

— Добропорядочные жители Сан-Жуана! Сейчас мы исполним волю господа, отправив на небеса преступника-англичанина, который, тайком пробрался в наше вице-королевство для того чтобы грабить и убивать. Пользуясь попустительством негодяев из вашего селения, я говорю о Матео и его семье, которые укрывали его, этот разбойник убил ни в чем неповинного дона Риккардо и тяжело ранил милейшего дона Лоренцо. К сожалению, Матео и его семья пока избежали кары. Но мы все равно найдем предателей для того, чтобы подвергнуть справедливому наказанию, такому же, которому подвергнем сейчас гнусного убийцу Риккардо.

Мартин поднял плетку. Но в это время из толпы раздался голос:

— Октавио! Остановись!

Толпа расступилась, пропуская к импровизированной виселице отца Игнасио, который устав ожидать уехавших на поимку англичанина ранчеро в имении Октавио, решил вернуться домой.

— И не подумаю падре! Он заслужил это наказание! Мартин, начинай!

Но Мартин в нерешительности стоял с занесенной для удара плеткой. Он знал, что отец Игнасио зря слов на ветер не бросает!

— Опомнись Октавио! — сурово произнес Игнасио. — Если ты не хочешь предстать перед судом инквизиции, остановись!

При словах «суд инквизиции», Октавио насторожился: «Хочет напугать меня?» Хотя, перспектива попасть в подвалы мрачного монастыря доминиканцев в Мехико, где вершили свой суд инквизиторы, его, мягко говоря, не устраивала. С тех пор, как в 1569 году, Филиппом II официальным декретом был утвержден трибунал инквизиции в Новой Испании, страх перед ним успел глубоко засесть в душах ее жителей.

— А при чем здесь святая инквизиция? — продолжал упорствовать норовистый идальго, на всякий случай, взяв кобылу, на которой сидел англичанин, под уздцы, чтобы она случайно дернувшись, не привела приговор в исполнение.

— Сын мой, в том циркуляре губернатора о поимке англичан, сказано: «…задержать еретиков и доставить в Мехико, в трибунал инквизиции!» — с металлом в голосе ответил ему отец Игнасио. — Читай документы внимательно!

Услышав такие слова, Мартин, не дожидаясь решения Октавио, снял петлю веревки с шеи Скурыдина. Октавио, зло, посмотрев на отца Игнасио, сплюнул и, обведя ненавистным взглядом толпу, визгливо крикнул:

— Ну, что смотрите негодяи? Пошли отсюда вон!

Толпа медленно стала расходиться, поглядывая на испанцев и англичанина, еще ожидающего смерти.