Притворись бабочкой

Глава 45

Прости

– Ты вроде бы съездила в лагерь, а настроение все такое же гадкое, Джи-Джи. Что тебя беспокоит? – Брук в сотый раз спрашивает про мое состояние.

Я в порядке. По крайней мере, чувствую себя в разы лучше только потому, что отправила посылку мистеру Хариссону – его любимую фанатскую кружку. Пусть хотя бы он порадуется.

Мне уже не так горько вспоминать Лэйна. Он все еще занимает мои мысли, иногда и фантазии, но это все потому, что отпускать людей нелегко. Я получала наслаждение, когда общалась с ним. Он открыл для меня новый мир, мир прекрасного. В нем не существовало розовых очков и каждый принимал другого с недостатками. Минусы воспринимались как изюминки. Кеннет лишал меня всякой возможности ненавидеть их. Он приучал меня любить в себе все, и за это я очень ему благодарна.

Я нервно тереблю край желтой футболки. Все-таки я была не права. Между ним и Дареном есть большое отличие: Дарен помогал мне меняться, бороться с недостатками, а Кеннет их принял и научил любить. Лэйн привил мне любовь к себе, исчерпывающую, несомненную. Дарен же пытался искоренить минусы, беспокоящие меня.

Я не тороплюсь с ответом, поскольку ощущаю, что не смогу вывалить весь груз на Брук. Она не готова выслушать и принять его сейчас. Ее мысли занимает абсолютно другой человек, и он является одной из причин, по которым я беспокоюсь.

– Я в порядке, – ласково отвечаю я сестре, старательно изгибая губы в улыбке, которая совсем не хочет показываться.

– Ты отвечаешь так каждый раз, Джи-Джи, – морщится Брук. – Получается, ты никого не встретила в лагере?

Сестра провоцирует меня. Она достает все эмоции со дна, но я не горю желанием делиться ими с ней. Пока что Брук не готова. Бывает, что видишь человека и понимаешь – он твое спасение. К сожалению, это не в случае с моей сестрой. Она витает в своих сказочных облаках.

Мы находимся в Риджентс-парке, где кроны старых деревьев скрывают нас от палящего солнца. Порывы свежего ветерка иногда охлаждают наши спины, но все равно тяжело находиться на улице долгое время. Хотя, признаться, в лагере было жарче, из-за чего приходилось скрываться днем либо в тени, либо в домиках. Не верится, но после приезда прошла уже неделя. Целых семь дней я каждый день просыпаюсь в своей комнате, где уже закончили ремонт, и пялюсь в потолок. Внутри меня пусто, ведь я оставила самое ценное в лагере и теперь скитаюсь без чувств.

– Здесь, кажется, Одри живет? – Вопрос Брук выбивает меня из тягостных размышлений, и я спотыкаюсь о ветку, едва не падая на окрашенную лавочку. Сестра вовремя хватает меня за руку и дергает в сторону.

– Да. – Пот скапливается на лбу. – Здесь.

– Они с Маккоем очень милые, – произносит сестра, – мне нравится наблюдать за их твитами.

Вспоминаю, как Эванс тепло отзывался об Одри, и думаю, как он там. Интересно, сходили ли они на свидание? Маккой должен был пригласить ее погулять.

– Брук, – обращаюсь я к сестре, и по коже пробегает табун мурашек. Я готовлюсь сказать что-то очень важное. – Зайдешь в кофейню, пока я на минутку заскочу к Одри?

– Ты? К Одри? – Она подозрительно скрещивает руки на груди и сжимает губы. Под ее глазами залегли мешки, Брук не понимает моих намерений. Однако я четко знаю, чего хочу от этой встречи.

– Подождешь?

Брук соглашается, и я быстро покидаю ее. Сворачиваю по тропинке и следую к дому Одри. Я часто ходила по этому пути, когда мы общались в детстве, именно поэтому хорошо ориентируюсь на улицах. Если пойти не прямо, а свернуть, то можно наткнуться на дом ее соседа – художника, у которого уже пять лет как поехала крыша. По воскресеньям он выходит на балкон и поет песни, а по вторникам крепко-накрепко закрывает все двери, заклеивает окна скотчем и прячется от кого-то. Я слишком хорошо помню его странности, но не потому, что они меня напугали, я просто прониклась его судьбой. Он помогал бездомным – все деньги с проданных картин отдавал им, а сам жил на подачки жены. Пришло время, и жена, не выдержав причуды мужа, ушла. Художник потерял смысл жизни и постепенно начал сходить с ума. Он любил жену, но не смог удержать одними только обещаниями. Она ушла, не поверив в то, что муж изменится. А он изменился, но не в лучшую сторону.

Воспоминания забивают мне голову, и я не успеваю оглянуться, как уже стою у дома Одри и наблюдаю за тем, как она ухаживает за цветами в саду. Ее летнее голубое платье облегает фигуру, и Одри выглядит потрясающе. Волосы спадают на лицо, поэтому она осторожно дует, чтобы убрать их в сторону. Лейка выпадает из рук, когда Одри, оборачиваясь, видит меня за забором.

– Джитта? – Она крайне удивлена моим приходом.

– Привет! – Я стараюсь быть милой. – Впустишь ненадолго?

Одри вначале мнется на месте, кусая внутреннюю часть щеки, но потом все-таки движется к калитке. Нам обеим неловко, мы будто играем в молчанку.

– У тебя очень красивые цветы, – решаюсь начать я, бросая взгляд на нежно-фиолетовую глицинию. – Когда я приходила раньше, их было не так много.

Взгляд приковывают к себе пионовидные розы, и я изумляюсь, восхищенная их малиновым оттенком.

– Сад – единственная тема, которая отвлекала маму от бутылки, – шепчет Одри и уводит меня за дерево. – Я не могу позволить себе не ухаживать за всем этим.

Ком в горле не дает сказать и слова. К счастью, на помощь приходит Одри, которая продолжает рассказ:

– Я уже гуру в выращивании цветов. У меня даже были нарциссы. Правда, их время прошло – обычно они цветут в марте и апреле.

– Правда? – Я хочу показать ей свое восхищение. – Потрясающе!

Одри пожимает плечами и опускает взгляд на клевер, на котором сидит здоровый шмель. Я незаметно делаю шаг назад, подальше от него, и на ум тут же приходит тот самый день с Лэйном, начало нашей игры. Усмехаюсь. И кто только дернул меня за язык тогда?

– Одри, я пришла не просто так. – Во мне все дрожит, но я продолжаю: – Мне неловко извиняться спустя столько времени, но я должна это сделать.

Одри опускает подбородок и страшно смущается. В ее глазах видна печаль, и никто не представляет, каких усилий мне стоит произнести следующие фразы, потому что я знаю – слова ничто по сравнению с тем, что она чувствовала тогда. Я не искуплю свою вину перед ней, не выйдет.

– Прости меня. – Я намеренно кашляю, чтобы убрать ком из горла. – Наверное, полностью это сделать невозможно, потому что я причинила тебе много боли, но я хочу исправить все. Ты не должна была страдать из-за меня. Мне следовало находиться рядом с тобой и поддерживать во всех ситуациях, а я лишь заботилась о том, чтобы Дарен…

Мой голос ломается, и я ощущаю соленый привкус на своих губах. Одри смотрит на меня внимательно, принимая каждую фразу на свой счет. Она ждала этих извинений несколько лет и теперь пытается запомнить мои слова, ловит мгновение.

– Чтобы Дарен не отвернулся от тебя, – договаривает она за меня, а мое сердце сжимается.

Невозможно сделать и вздоха. Все вдруг становится таким давящим.

– Да… – на выдохе признаю я.

– Ты слишком сильно любила его, – тихо произносит Одри, и я замираю. – Мне было плохо, потому что мой единственный близкий человек отвернулся и ушел. Мне нужна была поддержка в то время, когда ты сближалась с Дареном до такой степени, что, казалось, вы были одержимы друг другом.

Она чертовски права, и это признание наносит мне удар. Я совершила ошибку, серьезную ошибку. Возможно, непростительную. Это бьет хлыстом по сердцу.

– Одри, поверь, я тоже несла этот груз на плечах. Я металась между вами двумя. – Меня всю дико колбасит. – Я сейчас не оправдываю себя, а хочу, чтобы ты знала – когда я потеряла тебя, мне будто из груди что-то вырвали.

– А меня полностью разорвали, – шепчет Одри, отворачиваясь и отводя взгляд к небу. Знаю, что она пытается не заплакать.

Наступает тишина, которая через некоторое время прерывается криком мамы моей бывшей подруги. Он доносится из дома, но Одри не спешит идти к матери, а молча стоит, поливая горшки с цветами.

– Я не держу на тебя зла, Джит, – объясняет Одри. – Поначалу было обидно, но потом привыкла. Люди ко всему привыкают, и я не исключение. Я даже рада, что ты все-таки поехала в лагерь, а не поменялась со мной. За это время многое произошло…

От души отлегает. Одри больше не зла на меня. Как же хочется услышать что-то хорошее из ее уст. Хоть бы она почувствовала себя счастливой!

– Что произошло? Расскажешь?

До нас снова доносится вопль матери Одри, и я наконец вижу ее в окне. Она стоит, придерживая голубую штору, и наблюдает за нами. Я очень давно не видела мисс Моллиган. И, должна признать, она за это время очень изменилась. Ее лицо стало более свежим и ярким, а волосы, на удивление, в хорошем состоянии.

– Мама зовет, – улыбается Одри и машет мисс Моллиган в окно. – Произошло чудо. Она бросила пить. Не знаю, надолго ли. Пока что мама держится неделю. Я почти не верила раньше, что она сможет, но доказано обратное, видишь? Поэтому я даже рада твоему решению. Если бы я уехала, то вряд ли увидела бы рядом с собой такую маму…

– Одри, – я искренне рада за нее, – прекрасная новость. Твоя мама все сможет. С такой поддержкой, какую ты ей оказываешь, точно!

– Подождешь меня?

Я киваю, и Одри убегает от меня в дом. Впервые я вижу теплоту между мисс Моллиган и Одри. Раньше ее мать не выказывала особых чувств к ней, не проявляла заботы, и Одри росла одинокой. Ей всегда хотелось быть рядом с кем-то, потому что дома ее никто не поддерживал. И еще я… Бросила Одри в тяжелый момент. Наверное, я никогда не прощу себя за тот поступок. Как говорил Кеннет: «Ты дерьмово поступила, но можешь все исправить». И я стою сейчас, пытаясь склеить разбившуюся вазу. Только получится ли? Поможет ли скотч?

Сад Одри действительно прекрасен. Яркие краски переливаются, и мой глаз радуется. Цветы приводят в восторг. Она невероятно хорошо управляется с ними. Думаю, ей самой нравится это дело, потому что здесь пахнет любовью.

– Я вернулась, – голос Одри раздается позади. – Предлагаю сесть в тенек на заднем дворе и поговорить.

Мы так и поступаем, присаживаясь на газон и располагаясь у высокого дерева. Садимся друг напротив друга и чего-то ждем. Я вижу, как Одри хочется порасспрашивать меня, поэтому принимаю решение и начинаю первая:

– Когда мы были с Эвансом в лагере, он часто о тебе вспоминал, – говорю я, так как подсознательно понимаю, как приятно будет Одри. – Каждый раз он рассказывал, как ждет встречи с тобой. И даже видел тебя в других девушках.

Одри заливается краской. Она никогда не смущалась так, как сейчас. Неужели успела по уши влюбиться в Маккоя?

– Маккой… – Она улыбается и мечтательно поправляет свои воздушные волосы. – Мы катались позавчера на колесе обозрения. Вчера он признался, что я нравлюсь ему.

– А ты? Призналась?

– Да. – Она облегченно выдыхает, а на ее румяном лице во всю пылает счастье.

– Я очень рада за вас. – Мне приятно видеть во взгляде Одри такую радость. Она заслуживает его. Она заслуживает большего.

– А ты, Джи? Слышала, у тебя в лагере тоже все не так скучно было.

Откуда она знает? Маккой быстро проболтался. Ничего себе, какой он, оказывается, сплетник!

– Даже не знаю, что сказать…

– Все. Можешь поделиться абсолютно всем. – Одри ведет себя открыто, будто между нами и не было вовсе никаких недопониманий. – Я простила тебя, Джит. И не хочу больше ворошить прошлое. Позволь нам сблизиться, если сама этого желаешь.

Я придвигаюсь к ней ближе и кладу голову на плечо Одри. Пропасть между нами срастается. Поверхность сглаживается. Все медленно приходит в норму.

Я позволю нам сблизиться. Обязательно.

– Что ж… – пусть Одри всё знает!