Путеводитель по стране сионских мудрецов

Глава 34

Улица Шенкин в Тель-Авиве — это не просто улица, это символ. По емкости этого символа ее можно сравнить с бульваром Монпарнас начала XX века в Париже, Сохо в Лондоне, Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке, но с одним отличием: на Шенкин погуще концентрация единомышленников и острее накал предпочтений.

Люди, принадлежащие кругу, а точнее — касте Шенкин, почти наверняка понятия не имеют, в честь кого названа эта улица, и сам вопрос об этом их бы удивил. Мы, если честно, тоже не знали, но полюбопытствовали, и уже в этом одно из наших отличий: история — тем паче сионистская — вне пределов интереса улицы Шенкин. Ибо Шенкин — это тусовка, самодостаточная тусовка, живущая сегодняшним днем. Шенкин устанавливает моду на сленг, одежду, еду, образ жизни и образ мыслей.

По пятницам эта улица (имени Менахема Шенкина, выпускника Одесского университета, в 1906 году взошедшего в землю Израиля, бывшего одним из основателей Тель-Авива и погибшего в автомобильной катастрофе в 1924 году) забита фланирующей толпой. Часть этой толпы составляет молодняк, а часть — пожилая публика из других городов страны, приехавшая приобщиться к элите. Шенкин видит и ощущает себя как авангардный отряд современности, местное отделение международного собрания нонконформистов, где нет эллина и иудея, есть только противники глобализма, милитаризма, капитализма и тому подобной мерзости. Подавляющее большинство из них — выходцы из состоятельных семей ашкеназийского — «белого» — происхождения, и поскольку проблемы повседневного существования созданы не для них, то остается озаботиться тематикой высокого свойства. Связь между благополучием и тонкой душевной организацией была в свое время отмечена Прустом, который на вопрос, отчего его герои все больше герцогини и маркизы и почему он не пишет о трудовом народе, резонно заметил, что его интересуют тончайшие движения души, а для того, чтобы они появились, человека не должны заботить деньги и вопросы повседневного существования.

Конечно же, как и любой символ, Шенкин не ограничен протяженностью улицы и примыкающими к ней переулками, его духовное пространство — гораздо шире, но тем не менее раз уж это символ, то и будем им пользоваться. Как мы уже заметили выше, помимо высокой моды во всех ее проявлениях (от философии до ресторана) круг интересов Шенкин составляют вопросы гуманизма и справедливости. Однако примечательно, что сферой приложения мыслительных усилий в этой области являются отнюдь не беспомощные старики, не дети, живущие за чертой бедности, не безработные или больные и уж тем более — не жертвы терактов. Шенкин озабочен исключительно судьбой палестинцев и, если копнуть глубже, самим правом государства Израиль на существование. Здесь зародилось движение за отказ служить в армии. Семена идей о бойкоте израильской науки, широко распространенных в Европе и в американских и канадских университетах, были занесены туда отсюда.

Короче, нет ни одной антиизраильской идеи, которая не была бы рождена самими израильтянами, и ни одной антиизраильской акции, которая не была бы поддержана людьми улицы Шенкин.

Примером может послужить диссертация на соискание докторской степени некой дамы по имени Таль Ницан. Диссертация не только была с успехом защищена, но и получила премию Израильской социологической ассоциации. Отметив, что за всю историю арабо-израильского конфликта не случилось ни единого изнасилования палестинок израильской военщиной, ученая дама с проницательностью пишет: «Отсутствие организованных военных изнасилований является альтернативным методом достижения политических целей и средством укрепления этнических различий, укрепления барьера между народами».

Ну как? И комментарии излишни, только восхищает полная гармония с жалобой палестинцев в ООН по поводу яркого проявления израильского расизма: еврейские солдаты не насилуют арабских женщин.

Недалекие люди могут удивиться: как же так, ведь люди из тусовки Шенкин сами себе могилу копают?

Зададимся и мы наивным вопросом, почему они это делают. И тут у нас есть ответ. Во всем виноват доктор Фрейд. Дело в том, что до этого почтенного господина все жили по-простому, а теперь исключительно с комплексами. Без комплекса сегодня приличному человеку даже на улицу выйти стыдно, тем более — на улицу Шенкин. Так вот, нам представляется, что весь пафос секты Шенкин — не что иное, как реализация эдипова комплекса, где Эдип — это поколение Шенкин, а Лай — поколение отцов-основателей.

Все ценности, вдохновлявшие отцов: благо народа, безопасность, единство и, наконец, дело их рук и воплощение их усилий, сам образ отца — государство Израиль, — должны быть уничтожены.

Приверженность благородному Эдипову делу сильно способствует ореолу бунтаря, крутого индивидуалиста и заядлого гуманиста (за что не жалко платить любую цену), а также привлекает мощную поддержку зарубежной рати (от исламского террориста до оксфордского профессора).

Кстати, почему-то бунтари и индивидуалисты совершенно не могут существовать вне большого стада, все отличие которого от другого стада заключается лишь в том, что это стадо носит другую форму, изъясняется на другом сленге и прибегает к другой демагогии.

*

*

Теперь мы непременно должны сказать об одном удивительном свойстве евреев, о долгой еврейской традиции, для которой феномен Шенкин является всего лишь частным подтверждением.

Кто бы там и что ни говорил, а самая поразительная еврейская черта — это, конечно, неприязнь к евреям. Ни один народ в мире не сочинил сам о себе такое количество анекдотов, шуток и издевательских историй. Любое возражение, что, может быть, все это сочиняют некие отъявленные юдофобы, — не проходит, ибо мы лично знаем множество подобных сочинителей. Более того, нам кажется, что смелость смеяться над собой — такая ценная особенность, что ею можно гордиться, ибо в ней есть верный признак и душевного здоровья нации, и жизнеспособности. Однако же одно дело — смеяться, а другое — воспаленно осуждать. Но мы и в этом сильно преуспели.

Где-то мы прочли мысль, что в евреях возникла эта загадочная склонность от необычайнейшей пластичного народа. Веками проживая в разных странах, живо впитывали они все психологические особенности коренного населения, и в том числе — взгляд на нас, пришельцев, раздражающе активных чужаков. Как будто выучились евреи смотреть на свой народ сторонними и отчужденными глазами, а уж тут — чего хорошего увидишь! И будто бы отсюда в них такое ревностное и безжалостное самоосуждение и самонеприязнь. И к этой трезвой мысли нам еще придется возвратиться.

Известно много случаев, когда весьма способные, даже талантливые и вполне успешливые люди своего еврейского происхождения чурались, от него пытаясь откреститься. Тут последнее слово — не каламбур, ибо не только предпочитали эти достойные люди умалчивать свое еврейство, но крестились даже, чтобы зачеркнуть свое родство с народом недостойным.

А с ними часто солидарны были те, кто хоть и не крестился, но такое отношение к еврейству разделял. Вот мрачный голос писателя Иосифа Бреннера (в начале прошлого века погиб при погроме, учиненном в Яффо арабами): «Можем ли сами мы не принять приговора тех, кто нас презирает? Поистине, мы достойны этого презрения… Можно ли не ненавидеть такой народ? Не презирать его?.. Можно ли, видя его перед своими глазами, не поверить любым, самым гнусным наветам, которые возводились на него издревле?»

Таких тоскливых откровений — множество у самых разных авторов-евреев. Сколько мы такого же слышали на бытовом уровне — знает каждый. Что же это и откуда?

В 1930 году немецкий философ Теодор Лессинг выпустил книгу под названием, точно обозначившим эту психологическую загадку: «Еврейская самоненависть». Он описывал этот феномен на примере известных деятелей немецкой культуры, то есть людей отнюдь не темных и способных осознать свое стремление порвать с еврейскими корнями. С той поры во множестве статей и книг усердно обсуждалось, как проистекают и клубятся душевные метания такого рода.

Со времени, когда психолог Адлер ввел понятие о комплексе неполноценности, этот удобный для употребления ярлык принялись клеить куда ни попадя, но к нашей теме он имеет прямое отношение. С ранних лет в большинстве стран света ощущает юный еврей свою чужеродность окружающим сверстникам. Именно о ней талдычат ему родители: есть у тебя изъян (или особенность), поэтому ты должен быть усердным и старательным гораздо более, чем остальные.

Люди маленького роста, с косоглазием или хромотой, заиканием или иными недостатками — классические обладатели комплекса неполноценности. Им свойственны обида или злость, придирчивый стыд за свои (порою мнимые) изъяны, и они всю жизнь их как-то компенсируют, добиваясь утешающего их успеха в самых разных областях. Напомним, например, о Демосфене, который боролся со своим врожденным косноязычием так усердно, что сделался выдающимся оратором, и забыл начисто о своем когдатошнем недостатке, как забыл о своем маленьком росте тот артиллерийский офицер, который стал Наполеоном.

Но с евреем вечно остается его происхождение, а вокруг и рядом вечно остается шустрый и не любимый никем народ, к которому он от рождения принадлежит, и никуда от этого не деться. Что начинает его больно тяготить. Его ход мыслей, а точнее — ощущений, мы легко себе; (хотя и очень приблизительно) можем представить.

Я довольно многого добился и достиг в этой нелегкой жизни. Мои способности, мое усердие, мое желание не быть последним, чем бы я ни занимался, принесли свои плоды. Я — нужный и уважаемый член этого общества, что бы я о нем ни думал. В стране, устроенной разумнее и лучше, я достиг бы много большего, но я родился тут и здесь живу. Все хорошо и правильно за исключением того, что я все время помню: я еврей. А я ведь настоящий русский (немец, англичанин, француз, испанец). Я владею языком намного лучше большинства коренного населения этой страны, я в точности такой же по одежде, привычкам, поведению и отношениям с людьми. Литература, и культура, и история этой страны — родные мне, они запечатлелись у меня в душе и памяти. Я нужен здесь и уважаем всеми, с кем общаюсь. И одновременно я чужой. Неуловимо я другой, чем те, с кем хочу быть настоящим земляком. Они это знают, чувствуют и часто, слишком часто дают это почувствовать и мне. Поскольку я еврей. И самое обидное — что я себя евреем ощущаю. И друзья мои ближайшие — евреи. С ними мне легко и интересно. Почему мы так и не сумели раствориться? Почему на нас на всех так явственно клеймо (иного не найду я слова) принадлежности к той нации, которую никто нигде не любит? И вполне заслуженно, если поближе присмотреться. Эти юркие, пронырливые, цепкие, настырные, бесцеремонные до наглости, повсюду проникающие люди — неужели я такой же только потому, что я из этой же породы? Самоуверенность, апломб, неловко скрытое высокомерие с непостижимой легкостью сменяются у них пугливостью, униженным смирением, готовностью терпеть обиды и сносить насмешки. А втираются они повсюду, куда только удается. Корыстолюбие, угодливость, услужливость — и тут же назойливая тяга к равенству, хотя своим они готовы помогать в ущерб всему и всем. По самой своей сути торгаши, они готовы заниматься чем угодно во имя процветания и прибыли. А за евреев-проходимцев мне так стыдно, словно это моя близкая родня. За что же мне такое наказание? И в том, что их не любят все и всюду, что-то есть, нет дыма без огня, и невозможно, чтобы ошибались сразу все, везде и все века подряд. Но я-то не такой! Нет-нет, ассимиляция и растворение — единственное, что способно выручить мой низкий и самоуверенный народ.

О подобном говорили и писали очень разные евреи — для примера назовем такие несхожие имена, как Карл Маркс и Борис Пастернак. И безнадежные желание и жажда быть как все — одно имели утоление и выход: согласиться, что евреи — в самом деле пакостный и вредный человечеству народ. И начинали евреи смотреть глазами своих осудителей.

Такого рода взглядом можно многое увидеть, ибо ведь евреи впрямь разнообразны и полярны в своих качествах (выражаясь мягко и осмотрительно). К тому же очень ярки и интенсивны как в высоких, так и в низких проявлениях. А наблюдая взглядом пристальным, к тому же — неприязненным (в силу вышеназванных мотивов), каждому легко и просто углядеть лишь низменную часть.

Очень важно, что такое отношение к собственному народу главным образом проистекает от желания себя увидеть в лучшем свете, отделиться и обособиться от малосимпатичной общей массы, кажущейся слитной неприязненному взгляду. Такое отношение к восточно-европейскому еврейству открыто культивировали, например, немецкие евреи. Они себя полагали столь высоко культурными и развитыми и уже такими немцами, что новее были им не соплеменники те темные замшелые евреи, которые убого жили в Польше и на Украине. Что судьба их оказалась одинакова, не стоит и напоминать. Короче, мы о том, что осудительство своих — оно от острого желания возрадоваться собственному иллюзорному единству со всем культурным человечеством. Когда б на это человечество посмотреть столь же проницательно, это желание весьма ослабло бы. Но вековечная томит евреев жажда тесно слиться с большинством. Увы, но так устроен человек, не нам его за это порицать.

И тут нас за руку хватает вдумчивый читатель. Да, конечно, говорит он, очень это все правдоподобно, только это все относится к евреям, живущим в Диаспоре, в рассеянии, в других странах, а ведь мы страницы три назад ушли и отвлеклись от странной и самоубийственной психологии тусовки Шенкин. Какое это к ним имеет отношение?

О, самое прямое! Дело в том забавном, несомненном факте, что сегодняшний Израиль исполняет роль некоего коллективного, ну что ли обобщенного, еврея. И на отношении к нему прозрачно видно отношение к еврейству вообще. И не о том мы говорим, что постоянно он оказывается в фокусе внимания других народов, — нет, мы о самих евреях говорим. И даже о не полностью евреях, то есть тех, в ком есть хоть часть еврейской крови. Все они прикованы к Израилю неодолимым, странным, зачастую тяготящим их чувством причастности к его судьбе. Порою это кажется им просто интересом к уникальности его существования. Проще всего с теми евреями, которым их еврейство — не обременительная тягость, а естественная данность. Чем дальше от Израиля живет еврей, тем больше он его любит. И тем больше он имеет всяческих советов и претензий. Евреи всего мира не сводят с Израиля глаз (и мы их понимаем), ободряя или осуждая его как некоего близкого, но недалекого родственника Изю, за которого попеременно чередуются то страх, то стыд, то гордость. Чаще всего Изю осуждают: что это он за столько лет никак не сыщет общий язык со своими соседями? То он заносчив и задирист не по чину, то еще хуже — позорно мягок. С последним обвинением один из авторов довольно часто сталкивается, бывая в Америке с выступлениями. К нему почти что в каждом городе приходят за кулисы старички, с которыми проистекает практически один и тот же разговор.

— Вы, кажется, живете в Иерусалиме? — утвердительно спрашивает пришедший.

Спрошенный кивает головой.

– И вы туда вернетесь?

Спрошенный кивает головой.

– А когда?

Спрошенный послушно отвечает.

— У меня к вам просьба, — говорит пришедший, — как только вернетесь, сразу передайте вашему правительству: ни шагу назад!

И медленно уходит с чувством замечательно исполненного национального долга.

А с гуманистами всемирного размаха (в Израиле самом или вовне) — история слегка другая. И скорее по части химии она, по части тех таинственных процессов, которые творятся в нашем неизведанном духовном мире. В этих людях их еврейство как-то странно загнивает, обращаясь в сочные потоки слепоты и темного ожесточения.

А чтоб закончить эту грустную главу, припомним одну дивную, очень давнишнюю историю. Всего сто лет назад она случилась. Мы ее прочли в воспоминаниях секретаря Жаботинского. В отделе департамента полиции, занимавшемся евреями, было три сотрудника, в обязанность которых входило посещение еврейских лекций и собраний. Народ еврейский этих троих прекрасно знал, они и не скрывались: да, такая вот у нас работа. И один из них однажды был на некоем собрании, когда большую лекцию о сионизме прочитал сам Жаботинский — выдающийся оратор, как известно. А в конце, когда весь зал ему зааплодировал, секретарь вдруг с изумлением заметил, что дежурный полицейский чин со всеми вместе хлопает и вообще находится в восторженном экстазе.

— Понравилось? — осведомился секретарь. - Не то слово! — ответил немолодой полицейский. — Не то слово! Сионизм — какое замечательное дело! Только жалко, батенька, такое замечательное дело — и такому говенному народу доверять!