Путь к блаженству

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Восточный квартал Мандалы сновидений

Главное божество: Смотрящаяся в Зеркало

ТАНЦОРЫ И ТАНЦОВЩИЦЫ, являвшиеся мне в сновидениях за последние двадцать девять лет, могли бы составить пеструю труппу. Одни из них — первобытные женщины, дикарки, целиком отдавшиеся своему танцу. Другие — древние жрицы, облаченные в струящиеся одежды. Часто я сама кружусь среди них под громкие удары бубнов, одетая, например, в шелковый, серебристо-серый плащ с капюшоном. Иногда я танцую одна, иногда — вместе со многими женщинами и мужчинами, которые двигаются с необыкновенным искусством, образуя замысловатые линии и узоры. Изредка в роли танцоров выступают животные. Однажды, еще молодой девушкой, я натолкнулась в журнале «Лайф» на фотографию кошки, стоящей на задних лапах. У меня от неожиданности перехватило дыхание. Фотография так живо напомнила мне мой детский сон о танцующей кошке, что я вырезала ее и сохранила на память. Эта поблекшая картинка хранит в себе ощущение того давнишнего сна и до сих пор пробуждает во мне связанные с ним чувства. Мне также снилась танцующая «Снежная Птица» — совсем белая, с тысячами ног, которые скользили по льду, вырисовывая на нем причудливые узоры.

Сны о танцах — неважно, танцую ли я сама или только наблюдаю за танцующими, — всегда доставляли мне удовольствие. Быть может, поэтому я долгое время не принимала их всерьез. В отличие от пугающих снов о доме на Ивовой улице, сны о танцах не требовали к себе внимания: ведь танец — обычная часть моей жизни наяву. Полагая, что ритмические движения как-то связаны с сексуальной символикой, я просто наслаждалась танцем, когда видела его во сне.

Однако сон «Храмовая Танцовщица» заставил меня пересмотреть мое отношение к танцам во сне. Как я уже говорила, в этом сновидении я была одновременно и самой собой, и своей прародительницей, храмовой танцовщицей. Возможно, именно странное ощущение переживания двух реальностей сразу привлекло мое внимание к той роли, которую играют в моих сновидениях танцы.

Я стала замечать, что ритмические движения часто предваряют переход к осознанному сновидению. В бодрствующей жизни танец вызывает у меня ощущение эйфории: танцуя, я как бы излучаю счастье. Даже в состоянии сильной физической усталости, услышав танцевальную музыку, особенно народную или этническую, я испытываю желание танцевать, и если уступаю этому желанию, то радость движения вскоре сметает всю усталость прочь. Я люблю сложные движения, которыми надо сначала овладеть, а уже потом можно позволить своему телу танцевать как бы по собственной воле. При этом я впадаю в состояние, которое, как я недавно узнала, является очень мягкой разновидностью транса. Танец во сне дает мне то же ощущение легкости, что и танец наяву.

Как только я проанализировала снящиеся мне танцы более внимательно, я поняла, почему они часто предшествуют осознанному сновидению: непосредственно перед переходом к последнему у меня обычно возникает странное ощущение в голове. Внезапно, во сне, я «чувствую себя уставшей» или даже ложусь спать. Или у меня создается впечатление, что я спала и только что проснулась. В некоторых снах мне видится, что я нахожусь в состоянии транса. Когда я вижу во сне, что кружусь на месте или танцую, у меня также возникает особое чувство головокружительного опьянения, часто возвещающее переход к осознанному сновидению.

В одном недавнем сне это ощущение головокружения было необычайно сильным. Мне снилось, что я танцую сама, наблюдая, как танцуют другие. Помню крупные планы танцовщиц — возможно, то были фотографии. Я внимательно рассматриваю одно кристально-четкое изображение: головки двух танцовщиц, перевернутые сверху вниз. У них были великолепные головные уборы — нечто вроде шлемов, образованных из световых пятен. Когда я проснулась, этот образ пленил меня. Перевернутое изображение танцовщицы, голова которой была в буквальном смысле покрыта светом, как нельзя лучше передавало ощущение головокружения. Сам же момент перевернутости напомнил мне о любимой в детстве забаве: свешивать голову с кровати. Этот образ из сна оказался прекрасным графическим выражением физического ощущения головокружения.

Я зарисовала Головокружительную Танцовщицу — чтобы зафиксировать олицетворенное в ней состояние сознания. Рисуя, я думала о связи между нею и Храмовой Танцовщицей, а также всеми сестрами (и несколькими братьями) последней, которые появлялись в моих сновидениях на протяжении стольких лет. Сам процесс рисования стал для меня медитацией. Рисуя Головокружительную Танцовщицу, я все лучше и лучше понимала ее значение: то, что она воплощала в себе определенное состояние сознания; то, что во сне она распространяла вокруг себя свет понимания; то, что она была визуальным образом моего внутреннего состояния; наконец, то, что головокружение в различных формах, как правило, предвещает переход к осознанному сновидению.

Я сделала несколько вариантов портрета «головокружительной» дамы, и каждый новый рисунок все лучше выражал чувство, которое я много раз испытывала в снах. Пока я рисовала, я все время думала об этом чувстве и переносила новые и новые детали на бумагу — чтобы у меня сохранилась память о нем и в бодрствующей жизни, чтобы остался некий «артефакт», вынесенный из страны сновидений. Теперь Головокружительная Танцовщица навсегда запечатлена в моей памяти. Я наполнила ее образ чувством, и он зафиксировался в моем сознании таким же отчетливым, каким явился мне во сне. Когда я созерцаю законченный рисунок или воссоздаю живой образ в моем воображении, то могу по собственному желанию вновь испытать, хотя бы отчасти, то первое, связанное с ним, ощущение. Я поняла, что Головокружительная Танцовщица в моем мире сновидений является божеством, ибо она олицетворяет собою важное ощущение: ощущение головокружения, предваряющее переход к осознанному сновидению.

Головокружительная Танцовщица была только одним из персонажей нового типа, которые стали все чаще появляться в моих снах. На смену персонажам, которые угрожали мне и приводили в ужас, на смену другим персонажам, которые расстраивали меня и вызывали гнев, пришли персонажи третьего типа, внушавшие, подобно Головокружительной Танцовщице, чувство удивления. Я вдруг обнаружила, что часто во сне, очарованная, рассматриваю какую-то интригующую фигуру, разговариваю с ней или выслушиваю ее поучения. Я почувствовала, что моя роль в сновидениях изменилась.

Здесь мне снова пришлось столкнуться с «фактами», которые, как казалось, противоречили моему внутреннему опыту. Когда-то я услышала плач потерявшегося в поле ребенка, но мне никто не поверил. Теперь же я почувствовала, что мои сны меняются, — хотя, по утверждениям специалистов, сны индивида не подвержены изменениям.

Например, американский психолог Кельвин Холл, проанализировавший тысячи сновидений, заявляет, что содержание снов у одного и того же человека нисколько не меняется в зависимости от прошедшего времени и изменений в его жизненных обстоятельствах[34]. Я решила проверить свое впечатление об изменяемости снов, использовав мои собственные записи сновидений и применив к ним метод статистического анализа.

Взяв из своего дневника сновидений первые пятьдесят снов того периода, когда мне шел пятнадцатый год (1949 г.), и первые пятьдесят снов, относящиеся к периоду, когда мне шел сорок второй год (1976 г.), я сравнила эти две подборки по нескольким показателям. Я обнаружила, что в ряде случаев точка зрения Холла подтверждается: несмотря на то, что между двумя сериями снов прошло двадцать семь лет, некоторые показатели не изменились[35]. Зато с другими показателями произошла разительная перемена. В ранней подборке, описывающей сновидения четырнадцатилетней девочки, эмоции, как правило, имеют пассивный характер: тогда я часто ощущала себя испуганной, обеспокоенной, оправдывающейся, покинутой или опечаленной и обычно в снах отступала перед страшными образами или избегала их. В более поздней подборке, относящейся ко времени, когда мне был сорок один год, редко описываются такого рода переживания. Гораздо чаще я раздражалась, обижалась, капризничала или впадала в ярость, сталкиваясь в сновидениях с неприятными мне образами. Я активно приближалась к подобным персонажам, желая отругать их или бросить им вызов, — нередко вполне сознавая, что все происходит во сне. Сдвиг от попыток уйти от угрозы к активному противостоянию ей очень важен. Я теперь намного реже принимала на себя в сновидениях (как, впрочем, и в реальной жизни) роль жертвы. Вдобавок к этому, в моих снах появилась новая положительная эмоция, которую можно обозначить словом изумление. Я завороженно наблюдала за фантастическими событиями, свидетельницей которых мне доводилось стать. Мне удалось выявить и ряд других изменений[36].

В этих изменениях снов прослеживается важная закономерность: переход от «сновидений страха» к «сновидениям гнева», а от них — к «сновидениям изумления». Это, разумеется, обобщение, ибо даже сегодня я порой могу содрогнуться от страшного сна. Но теперь такое случается редко. Процесс изменения содержания сновидений осуществлялся на протяжении многих лет и продолжается поныне; по сути он представляет собой постепенное смещение акцентов. Основная схема изменений — от страха к гневу, а затем к изумлению — прослеживается совершенно отчетливо и безошибочно. Я полагаю, что это общие этапы развития личности, которые каждый из нас может пройти.

Таким образом, в наших снах имеются разные уровни взаимодействия. На первом уровне мы являемся пассивными жертвами персонажей собственных сновидений. Здесь те, кого тибетцы называют «гневными божествами», имеют абсолютное преимущество перед нами. Если бы, будучи подростком, я задалась целью построить Мандалу сновидений по тибетскому образцу, то поместила бы персонажей из своих кошмаров — дразнящих меня мальчишек, бандитов, пауков и кусачих собак — в восточный квартал мандалы, где по традиции располагаются образы, связанные со страхом. Тогда я проецировала свою энергию на «внешних» персонажей: это они были отвратительны, себя же я видела невинной жертвой. То были сновидения страха.

На втором уровне мы являемся активными участниками наших сновидческих битв. Диктаторскому правлению гневных божеств брошен вызов. Мы восстаем против них, находим союзников и сами становимся гневными воителями. Энергия устрашающих персонажей начинает активно действовать в нас самих. Теперь энергия Восточного Квартала обретает формы ненависти и гнева.

С психологической точки зрения гнев является более адекватной реакцией, чем подавленность[37]. Отступление перед противником приносит так же мало пользы во сне, как и наяву. Когда во сне мы бежим от преследующих нас кошмарных персонажей, мы оставляем им возможность вернуться на следующую ночь, поскольку проблемы, олицетворением которых они являются, остаются нерешенными. Мы испытываем страх перед этими образами — вместо того чтобы подключиться к огромной энергии, которая в них заключена. Мы бежим от нашей собственной потенциальной силы.

Когда мои сны начали принимать форму борьбы с угрожающими персонажами, я, например, отбилась с помощью газового баллончика от шайки насильников, пытавшихся мною овладеть, запустила булыжником в человека, который хотел меня ударить, а еще в одном сне резко приказала рычащему псу замолчать (и он подчинился). Если бы я составляла Мандалу сновидений тогда, когда мне снились только что описанные сны, я поместила бы эти образы в Восточный Квартал. Я научилась справляться с опасностью более эффективно. Перед лицом агрессии я сама становилась агрессивной — чтобы защитить себя. То были сновидения гнева.

На третьем уровне взаимодействия мы являемся сознательными и мирными участниками наших сновидческих приключений. Гнев персонажей наших сновидений исчезает, сменяется благосклонностью. По мере того как мы впитываем в себя все больше энергии этих персонажей, наши сны обретают чудесное качество: они становятся кристально-чистыми, наполненными яркими красками, светом и блаженством. Сменяющиеся образы наших осознанных сновидений видятся нам как бы в зеркале: в самих этих персонажах нет ненависти и гнева, и мы сами не испытываем по отношению к ним ни страха, ни неприязни. Узнав в них то, чем они на самом деле являются — проекции нас самих, — мы спокойно наблюдаем за их существованием, не испытывая при этом неприятных чувств. Мы можем «приручить» их, побеседовать с ними, обменяться с ними опытом или поучиться у них, и нам не нужно их ненавидеть или бояться. Мы не подавляли в себе негативные эмоции: мы просто оказались вне сферы их действия.

В настоящий момент «фокусная точка» моих снов находится на уровне изумления перед возможностями осознанного сновидения; образы этих снов я и использовала для построения моей Мандалы сновидений. Я чувствую, что мое сознание необычайно расширилось, а возможности безгранично возросли. Я могу летать, превращаться в великаншу или уменьшаться до размеров острия булавки. Я переполнена страстью; я дивлюсь странным зрелищам. Я больше не подвластна страху и гневу — ни своим собственным, ни исходящим от других людей. Таковы сны изумления.

На четвертом уровне взаимодействия мы переживаем во сне полноценный мистический, экстатический опыт. Формы исчезают, и все превращается в сплошное сияние. Мы становимся частью единой жизненной силы. Мне время от времени доводится увидеть блеск этого уровня, ощутить единство со всей вселенной. Таково сновидческое переживание света.

Персонажи, которых я поместила в Восточный Квартал моей личной Мандалы сновидений, — это те, кого я с изумлением встречаю на пороге осознанного сновидения. Подобно тому как в тибетском буддизме начинающий входит в своем воображении в мандалу через восточные ворота, где встречает первое божество и его свиту, я, переходя к осознанному сновидению, каждый раз сталкиваюсь с образами определенного типа. Эти персонажи (к ним относится и Головокружительная Танцовщица) являются моими божествами Восточного Квартала.

Первые ощущения при переходе к осознанному сновидению — изменения физического самочувствия, подобные уже упомянутому мною головокружению.

Тесно связан с головокружением, присущим начальной стадии осознанного сновидения, опыт интенсивного фокусирования зрения, полного сосредоточения взгляда на одной точке. Испытав это ощущение в одном особенно живом осознанном сне, я назвала его зафиксированностью взгляда. В моих щеках крутились энергетические потоки. Передо мной, вне пределов моего тела, кружились образы. Одновременно и внутри, и вовне меня разворачивалась какая-то вихреподобная активность, я же оставалась абсолютно неподвижной, «зафиксированной». Ощущение было очень странным, и в состоянии бодрствования я могу воспроизвести лишь очень бледное его подобие — вспомнив, например, как во время сна чувствовала на своих щеках пульсацию миниатюрных вихрей. Я попыталась изобразить это на рисунке, вложив в него столько внутреннего чувства, сколько смогла[38]. Созерцание этого рисунка помогает мне, когда я захочу, вновь отчасти испытать то ощущение.

Таким образом, головокружение и «зафиксированный взгляд» являются для меня сигналами, предваряющими начало осознанного сновидения. Стоит упомянуть и два других признака, часто сопровождающих эти физические изменения. Один из них — особое событие во сне, которое я назвала феноменом двоения. «Удвоение» напоминает ощущение deja vu, которое мы иногда испытываем в состоянии бодрствования, хотя и не полностью совпадает с ним. Непосредственно перед началом осознанного сновидения я часто замечаю, как что-то начинается снова. В одном сне кино, которое я только что посмотрела, должны были начать показывать по второму разу. В другом сне история, которая уже закончилась, похоже, должна была повториться. В третьем сне, сне о «зафиксированном взгляде», было даже не повторение, а несколько «раундов» одних и тех же действий: я обедала в ресторане, потом летала, потом приземлялась в том же ресторане, опять летала, опять приземлялась — и так снова и снова. В одном сне я заметила, как много людей похожи друг на друга: практически каждый имел своего двойника. Иногда я могу определить, что тот или иной символ действительно встречался мне раньше — в том же самом сновидении или в предыдущем. Но в другие разы феномен удвоения, как кажется, выражается просто в ощущении, что некую сцену, действие или символ я уже видела и теперь, в нынешнем сне, они повторяются.

«Удвоение» тесно связано с последним признаком, характерным для начальной фазы осознанного сновидения: с мотивом моего отражения в зеркале. На сей раз речь идет об «удвоении» в буквальном смысле. Я существую сама по себе и одновременно вижу себя как бы со стороны. Иногда я бросаю лишь мимолетный взгляд на свое отражение — проходя, например, мимо стеклянной двери. В других случаях я очень внимательно рассматриваю свое отражение в зеркале: изучаю цвет, форму и состояние собственных глаз, поправляю прическу и т. д.

Мои отражения бывают поразительно отчетливыми. Они не обязательно соответствуют моему реальному облику на данный момент (во сне у меня может быть другая прическа или цвет глаз, другой стиль одежды или другой возраст), но, несомненно, являются моими отражениями, и я каждый раз с изумлением вглядываюсь в них. Я назвала все образы подобного типа «Смотрящаяся в Зеркало». Если к тому моменту, как мне начинает сниться мое отражение, я еще не перешла к осознанному сновидению, то почти всегда, стоит мне только посмотреться в зеркало, я понимаю, что сплю и вижу сон. Оккультисты сказали бы, что подобные образы являются нашими астральными проекциями и что «отражение», которое я вижу, — на самом деле не отражение в зеркале, а мой двойник, само астральное тело. Однако на данной стадии я могу с уверенностью сказать лишь одно: во многих случаях мой переход к осознанному сновидению предваряется или «включается» образом Смотрящейся в Зеркало.

Я обнаружила, что вышеописанные мирные персонажи, появившиеся тогда, когда из моих сновидений исчезли ощущения страха и гнева, вполне соответствуют тибетским канонам, согласно которым правителем Восточного Квартала мандалы является победитель ненависти и гнева. Тибетцы называют этого победоносного владыку Акшобьей.

В их священном искусстве он чаще всего изображается синекожим, поскольку связан с первоэлементом «вода»[39]. Подобно образам наших сновидений, он принимает множество форм. Обычно его представляют в «мирном» обличье — очень похожим на Будду и одетым в простое монашеское облачение. Но иногда его одежды выглядят скорее как царские, чем как монашеские. В некоторых случаях Акшобья изображается вместе со своей супругой, Всевидящей. (Такой иконографический вариант, в котором запечатлен половой акт супругов, называется яб-юм: яб означает «отец», а юм — «мать». Их сексуальный союз символизирует взаимодействие его типа энергии с ее типом мудрости.) Акшобья может также являться в гневной форме, в устрашающем облике, украшенный человеческими черепами и только что содранными с животных шкурами — тогда он олицетворяет энергию, замутненную страстью. В таких случаях рядом с ним иногда изображается и супруга, тоже в гневном обличье: обнимая мужа за шею, она подносит к его губам раковину, наполненную кровью, при этом их тела соединены в акте соития.

Но, какую бы форму Акшобья ни принимал, он известен как Непоколебимый. Он — визуальное воплощение одного из аспектов нашей личности: мудрости, которая побеждает гнев. Если мы привыкнем рассматривать это божество Восточного Квартала как определенную энергию, которая способна принимать множество обличий, то без труда узнаем его во многих персонажах наших сновидений. Все образы наших снов, которые раздражительны, гневны или злобны, можно считать гневными формами Акшобьи.

Подобный гневный образ являлся во сне одной моей студентке. Ее преследовал ужасный гигантский петух (уж не сновидческий ли это каламбур, ведь слово cock означает и «петух» и «половой член»?), и она каждый раз просыпалась в тот момент, когда его когти впивались в ее спину. Еще один участник семинара, зрелый мужчина, видел в своих снах другое гневное божество: то было спрутообразное чудовище, которое опутывало его множеством щупалец и начинало пожирать. Подобные кошмарные персонажи и отчаянные попытки сновидящих убежать от них — обычные ночные события. Эти персонажи представляют собой наши варианты божества Восточного Квартала в его гневном обличье.

Находясь на втором уровне сновидческого взаимодействия, мы, встречаясь с грозящей нам опасностью, сами впадаем в гнев. Однажды, когда меня уж очень допекла поселившаяся в моем доме престарелая родственница, я во сне укусила ее за волосатый подбородок. Этот поступок совершила я, в моем гневном обличье, или, если хотите, так проявила себя в моем сне гневная форма Акшобьи. Когда энергия, пребывающая в Восточном Квартале, проявляется в виде невротического всплеска, она принимает форму гнева; но та же энергия, если обуздать гнев, может быть преобразована в мирные формы.

Гнев, чувство смутное, беспокойное и агрессивное, обладает также сверкающим блеском, мощью и энергией. Когда мы поймем, что этой страсти присущи и положительные качества, мы сможем преобразить ее негативные аспекты в позитивные. Тибетские буддисты называют такое преображение мудростью зеркала. Восточный Квартал мандалы связан с первоэлементом «вода», и замутненные, бурлящие воды являются символом гнева. Однако вода может стать чистой и спокойной — символом четкой, точной и ясной отражающей способности зерцалоподобной мудрости.

Находясь на третьем уровне сновидческого взаимодействия, вне досягаемости страха и гнева, мы видим в своих снах наши варианты мирных форм Акшобьи, победителя ненависти и гнева. На этом, более высоком, уровне ничто нас уже не беспокоит. Согласно тибетским буддистам, просветленный человек с беспристрастностью зеркала отражает природу всех вещей и свою собственную сущность. Просветленное существо является наблюдателем, бестрепетно взирающим на отраженные его сознанием образы. Я вовсе не хочу сказать, что сострадание или готовность действовать вообще нежелательны. Напротив, эти качества поощряются в других кварталах. Но одним из аспектов высшего сознания являются интроспективная ориентация, внутреннее спокойствие и умиротворенность, способность наблюдать за тем, что происходит внутри тебя и вокруг, не поддаваясь эмоциям. Поскольку божества сновидений представляют собой манифестации наших собственных мыслей и чувств, мы должны пристально вглядеться в порождаемый ими ужас, дабы постичь его суть. Если мы сделаем это, мощь ужасного образа станет нашей собственной силой и бесстрашием. И тогда появятся дивные образы осознанных сновидений.

Мне показалось чрезвычайно знаменательным, что мой анализ осознанных сновидений выявил такой удачный образ. Смотрящаяся в Зеркало стала для меня божеством, олицетворяющим «мудрость зеркала», которая выше страха, гнева и ненависти. Это та мудрость, которая отражает существующее, не ввергая наблюдателя в смятение. Я нарисовала Смотрящуюся в Зеркало.

Для меня Смотрящаяся в Зеркало является главным божеством Восточного Квартала, соответствующим Акшобье. Она — Всевидящая, осознающая, что видит сон. Она — владычица Двойного Образа. Я поместила зеркало, ее символ, в Восточный Квартал моей Мандалы сновидений. В ее свиту входят Головокружительная Танцовщица, излучающая сияние, и Женщина с зафиксированным взглядом, которая, подобно Акшобье, непоколебима. Я нарисовала их синим цветом — ибо с этим кварталом ассоциируется первоэлемент «вода». В окончательном варианте они изображены просто в виде точек, как часто изображают свиту Акшобьи.

Эти «божества» появляются не всегда, когда я нахожусь в состоянии осознанного сновидения, но обычно хотя бы одно из них присутствует. «Головокружение», «зафиксированный взгляд» и «удвоение» в непрекращающемся потоке изменяющихся, танцующих сновидческих образов вдруг обретают человеческий облик и становятся одним из вариантов Головокружительной Танцовщицы, Женщины с Зафиксированным Взглядом или Смотрящейся в Зеркало. Я выбрала именно этих персонажей и одарила их формами существования в бодрствующем мире, поскольку они заключают в себе ценную информацию о тех психологических (а возможно, и физиологических) состояниях, через которые я прохожу. Я поместила их в свою личную Мандалу сновидений на место главного божества Восточного Квартала и его свиты. Я откажусь от них, когда в моих снах кристаллизуются новые, более подходящие образы. Они — не боги; они — визуальные символы состояний сознания. По мере нашего роста из массы жизненной энергии будут рождаться новые образы, которые станут символами наших новых состояний и заменят символы, характеризовавшие нас, какими мы были прежде.

В конечном итоге мы все можем достичь четвертого уровня сновидческого взаимодействия — уровня, лежащего за пределами форм. Ведь мириады образов наших сновидений являются лишь многоликими выражениями единой жизненной силы.

Энергия образов наших снов, способная принимать любую форму, как таковая обладает бесконечным потенциалом. Огромное поле жизненной энергии, пребывающей в безостановочном танцеобразном движении, на время нашего ночного сна концентрируется в крошечном пространстве, формируя своего рода энергетический «узел» — персонажа сновидения. Затем этот образ растворяется и в другие ночи предстает в иных обличиях. И нет конца этим узорам. За ними скрывается не имеющий формы источник самой жизни. Благодаря нашим снам мы можем двигаться вперед по пути к полному просветлению.