Путь к блаженству

ГЛАВА ПЯТАЯ. Храмовые стены Мандалы сновидений

СРЕДИ СИМВОЛОВ, являющихся нам по ночам в сновидениях, встречаются слова и образы (наши собственные заклинания и боги), которые для нас исполнены особого смысла. Эти символы связаны с нашими глубинными эмоциями. Они легко стимулируют наше воображение, поскольку сами сформированы им. Религиозные символы, не укорененные в нашем опыте, не вызывают эмоционального отклика и потому не обладают властью над нами. Чужие боги подобны кастратам, в то время как образы наших собственных сновидений способны растрогать нас, вызвать страстное чувство. Мы можем научиться концентрировать силы, генерируемые образами наших снов, управлять этими силами и высвобождать их. Однако сначала мы должны локализовать тот символ, который трогает нас, движет нашими чувствами.

Для меня таким символом является дом на Ивовой улице. Он несет в себе сильную эмоциональную нагрузку. В моей жизни наяву годы отрочества, проведенные в его холодных каменных стенах, были неиссякаемым источником страданий. Дом вновь и вновь появлялся в моих снах — как место, в котором я, как правило, получала некий тревоживший меня опыт. Тот дом казался мне однозначно негативной частью моей жизни, и я была бы рада распроститься с ним навсегда.

Однако прошли годы с тех пор, когда я жила там, — десять лет, потом двадцать, — а я все еще возвращалась в своих снах к этому несчастливому жилищу. Как я уже упоминала, я начала замечать, что содержание подобных снов стало меняться. Несмотря на то, что в моих снах этот дом оставался все таким же старым, холодным, разрушающимся и грязным, я теперь занималась там уборкой. Иногда я упаковывала вещи и выбрасывала массу ненужного хлама; иногда наводила порядок, расставляя все по своим местам; иногда что-то чинила и «наводила красоту». Я могла быть на чердаке, в подвале, в саду, в своей спальне или в главных жилых помещениях — но, где бы я ни находилась, в результате моей работы что-то улучшалось. Как я уже говорила, самой впечатляющей частью этих сновидений было то, что я постоянно находила какую-то красивую вещь, которую чуть было не выбросила вместе с мусором. Как бы в подтверждение того, что образ старого дома связан для меня с сильными эмоциями, мои глаза наполняются слезами — именно сейчас, когда я пишу фразу: «…я постояннно находила какую-то красивую вещь, которую чуть было не выбросила вместе с мусором». Другим людям эти слова могут показаться банальными. Однако меня они глубоко трогают. И перед моим мысленным взором возникают, словно вспышки, предметы, которые я находила в подобных снах — синяя ваза замечательной красоты, великолепная картина, покрытые пылью драгоценности. Этих предметов как таковых в доме не было, и потому их присутствие в моих снах, очевидно, имело символическое значение. Чем больше появлялось таких «призов», тем яснее я понимала, что должна переосмыслить свое отношение к дому на Ивовой улице. Что этот дом для меня значит? Почему я нахожу здесь подобные вещи? Что это символизирует?

В конце концов повторявшиеся в моих снах послания и мои размышления над ними навели меня на новую мысль: в том самом месте, которое принесло мне в отрочестве столько боли, было нечто ценное, что я просмотрела. Сила воображения, которая когда-то так очаровывала меня, а потом стала пугать, была погребена в оставшемся с тех времен мусоре. Я изгнала свою фантазию из жизни наяву — точно так же, как когда-то изгнала на чердак куклу, напугавшую меня во сне.

Сокровища, о которых я забыла, были дарами моих родителей: артистические наклонности отца (более всего проявившиеся в театре марионеток) и умение мамы сочинять увлекательные истории. Переживая тревожный период взросления, я испытывала потребность «отодвинуть» от себя эти части моей собственной личности и сосредоточиться на замужестве, а позднее на изучении книг, на запоминании фактов, на достижениях в плане учебы и в материальном плане. Однако настало время, когда мне нужно было возвратиться назад, раскопать эти сокровища и включить их в мою теперешнюю жизнь. На самом деле они никогда не исчезали: просто были заброшены, находились вдали от меня. Я отвергла тот мир фантазии, который они представляли; в ландшафте же моих снов фантазия продолжала цвести. Возможно, я подсознательно ощущала ее важность: ведь я записывала свои сновидения все эти годы, то есть фактически никогда полностью не упускала ее из виду. В конце концов я осознала свою любовь к фантазии — когда она еще раз явила свой лик в моем бодрствующем мире.

Это произошло несколько лет назад. Имея за спиной большой опыт написания исследовательских работ для колледжа, защиты серьезной диссертации и публикаций в профессиональных журналах, я решилась создать книгу о сновидениях для студентов тех курсов, на которых преподавала. Однако когда я показала книгу издателям учебных пособий, они расценили ее стиль как слишком популярный. Наоборот, издатели популярных книг сочли мое произведение чересчур академичным. Один из них все-таки предложил мне контракт — с тем условием, чтобы я полностью переделала рукопись, сделав ее легкочитаемой. У меня не было выбора — мои идеи могли вообще не попасть в печать — и я взялась переписывать рукопись, пытаясь придать ей самую привлекательную и интересную форму, какую была способна изобрести. Потребовалось некоторое время, прежде чем я сумела вновь настроиться на повествовательный лад, ведь долгое время я писала только научным стилем, но в конце концов у меня стало получаться то, что было нужно. Картина за картиной, сцена за сценой рождались в моем — бодрствующем — воображении. И я поняла, что мне это нравится! Ибо теперь моя фантазия служила определенной цели. Она работала на меня, а не против меня. Истории рождались в моей голове дюжинами, и мне нравилось их создавать. Работа перестала быть нудной обязанностью и стала удовольствием. Я даже начала снова рисовать, хотя не занималась этим со школьных лет, когда получила стипендию для занятий в местной художественной школе. Я знала, что вернулась к своим истокам. Яркое воображение, которое я с детства унаследовала от родителей, разыгралось в полную силу. Я вновь обрела сокровище, погребенное в доме на Ивовой улице.

Вполне естественно, что холодные каменные стены этого некогда пугавшего меня дома стали храмовыми стенами моей Мандалы сновидений. Для меня было бы большой личной потерей, если бы мои сны не заставляли меня входить в него и снова — до тех пор, пока я не расслышала содержавшееся в них послание. Разве в полном страданий прошлом любого человека не таится жизненно важная часть его личности? Разве мы не должны по своей воле вернуться к нашим былым горестям, чтобы найти заключенные в них сокровища? Ведь, может быть, эти давно пережитые горести и есть самое ценное, чем мы обладаем.

На тибетских священных изображениях храмовые стены следуют сразу же за тремя защитными внешними кругами. Мы смотрим на храм мандалы «с птичьего полета». Мы видим храм как бы прямо с неба: его стены массивны и напоминают крепостные сооружения. Внешние и внутренние стены подразделяются на пять цветных поясов. С внешней стороны стены украшены символами победоносного и милостивого Будды. На стенах развешаны ожерелья и усыпанная драгоценностями кайма, и это указывает, что перед нами — царский дворец.

Возведенный на вершине священной горы, храм кажется парящим в воздухе. В священную цитадель, или в священный град, как представляется некоторым, ведут четверо ворот. Эти ворота изображаются анфас (как будто откинутыми назад), в виде буквы Т. Над каждыми воротами возвышается нечто вроде триумфальной арки, которая состоит из нескольких маленьких крыш, надстроенных одна на другой, так что каждая следующая короче предыдущей. (Количество крыш может быть различным; в одних мандалах их четыре, в других — одиннадцать.) На вершине арки находится диск, называемый Колесом Закона. Колесо защищено балдахином, символом царской власти, а по сторонам балдахина струятся украшенные орнаментом ленты. Справа и слева от колеса мы видим двух газелей, напоминающих о первой проповеди Будды в оленьем парке.

Меня особенно заинтересовало Колесо Закона. Эта эмблема представляет универсальный духовный закон и его этическое применение в личной жизни. Она символизирует доктрину Будды, которая ведет из мирского бытия к центру освобождения. Каждая спица означает одну из желаемых для верующего форм поведения. В некоторых мандалах Колесо изображается с двенадцатью спицами, но чаще — с восемью. Мне это Колесо удивительным образом напоминает гипнотическое колесико с четырьмя спицами, которое стало появляться в моих снах задолго до того, как я впервые услышала о тибетском буддизме.

Каждые из четырех ворот охраняются свирепым божеством. Этот гневный страж направляет свою месть против незваных пришельцев. Его цель — не мучить адепта, но, наоборот, помочь ищущему одержать победу над собственным «эго».

В мандалу входят через восточные ворота, минуя ужасного стража. Внутри святилища разворачивается великолепное действо. Божественные образы эманируют из Будды, который пребывает в самом центре, и занимают места вокруг него. Святилище — обитель божеств.

В моей собственной Мандале сновидений я нарисовала вместо храмовых стен толстые каменные стены дома на Ивовой улице. Для меня эти стены, хотя и не заключают внутри себя божественного храма или священного града, очерчивают территорию личностной силы. Это жилище, некогда порождавшее страхи и отталкивавшее меня, преобразилось в место, откуда я черпаю силу. Здесь я могу призывать моих собственных божеств, являющихся ко мне в сновидениях, и получать от них ответы. Я добавила к своей мандале маленькое гипнотическое колесико — заменив им традиционное Колесо Закона.

В сновидениях храмовые стены принимают множество обличий. Некоторые участники моих семинаров по работе со сновидениями рассказывают, что в своих снах они блуждают по коридорам или бесконечным комнатам огромных зданий. Другие, как я, возвращаются в знакомые дома своего детства. Моей подруге, например, часто снится дом ее любимой бабушки; она любуется украшающими его комнаты фантастическими картинами и мебелью ручной работы. Одна моя ученица в детстве видела повторяющийся кошмарный сон — она тонула в море пудинга из тапиоки, заполнившем подвал ее дома. Другой мой ученик, молодой человек, в своих кошмарах видел, как едет в троллейбусе, который ведет его похожая на демона тетка. Она сворачивала с маршрута в темную и опасную часть города, и там за ним охотились страшные гориллы, заглядывавшие в окна машины.

Любое замкнутое пространство, которое в сновидениях вызывает сильные эмоции, — самолеты, машины, корабли, ограды, гроты и, конечно, здания — может стать той таинственной сферой, где мы вступаем в контакт с пребывающими внутри нас универсальными силами. Если бы мне не снились так часто кошмары про дом на Ивовой улице, я выбрала бы в качестве храмовых стен моей Мандалы сновидений стены замка — потому что волшебные сказки, которые я впитала еще в детстве, до сих пор оживают в моих снах.

Самое важное — определить пространство, которое пробуждает в нас сильные эмоции[28]. Ведь сила, заключенная внутри его границ, может стать доступной для сновидящего. Последователи тибетского буддизма входят в ворота храма в своем воображении, во время медитации, и в реальном смысле — во время посвятительной церемонии[29]. То же самое делаем и мы в наших снах. Храмовые стены, какова бы ни была их форма, окружают магическое пространство; доступ в него имеет тот, в ком это пространство пробуждает сильные эмоции и кто знает, как обходиться с могущественными силами, обретающимися внутри.

Образы наших сновидений, с которыми мы встречаемся в храмовых стенах, могут заставлять нас содрогаться от страха или внушать благоговение и любовь — но в любом случае они соединяют нас с нашим глубинным «я». Стоит ли удивляться, что они способны оказывать трансформирующее воздействие? Ведь даже образы, чуждые нашим чувствам, в определенной обстановке порой производят на нас очень сильное впечатление.

Мой личный опыт знакомства с буддизмом ограничен, хотя я прочла довольно много книг на эту тему, посетила несколько монастырей и в своих путешествиях повидала изрядное количество Будд — Изумрудного Будду, Полулежащего Будду, Великого Будду и др. И тем не менее, посетив семинарские занятия Тартанга Тулку Ринпоче[30], проводящиеся по выходным дням в Институте Ньингма в Беркли, я испытала на себе поразительно сильное воздействие некоторых буддийских ритуалов. В конце целого дня упражнений по медитации и релаксации я и около сотни других участников семинара повернули свои молитвенные подушечки в направлении заходящего солнца. Наши глаза были защищены прозрачными красными занавесями, закрывавшими окна зала для медитаций. На закате помещение наполнилось пылающе-красным светом. Мы же должны были перейти к глубокому дыханию и выпевать звук «Аааа» — каждый в своем ритме и тональности.

Всякие попытки переменить позу и поудобнее устроить свои ноги прекратились. Мы вдохнули благовоние, обратили свои взгляды к красному свету и запели. Прошло совсем немного времени, и комната наполнилась вибрирующими обертонами. Воздух пульсировал и казался осязаемым благодаря нашим голосам, сами же мы купались в алом сиянии. Я больше не сознавала, что время идет, — до тех пор, пока высокий, чистый звук колокольчика не возвестил окончания сеанса. Мы снова повернулись к Ринпоче и вышли из позы лотоса. Потягиваясь, я взглянула на часы. Я была поражена, увидев, что прошел почти час! На людей, не привыкших к длительной медитации, какими было большинство из нас, сеанс произвел очень сильное впечатление. Смысла его нам не объяснили, но из книг я знала, что, обратившись к западу, мы призывали богов, чей символический цвет — красный[31]. Переживание оказалось поистине захватывающим — даже несмотря на отсутствие эмоциональной связи с тибетскими божествами. Насколько же более действенным должен быть опыт общения с мощными, эмоционально окрашенными образами наших собственных сновидений!

Внутри храмовых стен наших Мандал сновидений пребывают наши божества. Я уже говорила о параллели между храмовыми стенами Мандалы сновидений и теми закрытыми пространствами, что отмечают в снах границы нашей собственной сферы сакрального. Эти закрытые пространства — дома, башни, корабли — часто также символизируют наши тела.

Я твердо убеждена, что мы должны всегда сами подбирать ассоциации к каждому символу сновидения (например, к увиденному во сне дому) — и доверять таким личным ассоциациям больше, чем классическим теориям сновидений. Однако бывает полезно взглянуть на снящиеся нам дома и с классической точки зрения — как на символы тела или личности сновидящего. Некоторые теоретики сновидений видят в снящихся домах проекцию общей жизненной ситуации сновидящего, его взаимоотношений с людьми или его психики. Другие, подобно Фрейду, видят в таких домах образы физического тела сновидящего, причем каждая часть дома представляет определенную часть тела или внутренний орган (например, двери — телесные отверстия). Когда мне, девочке-подростку, однажды приснился горящий дом, то по пробуждении у меня не возникло и тени сомнения, что во сне отразилось мое сексуальное возбуждение. В тот момент все мое тело, как и приснившийся дом, «горело». После другого сна, в котором я наблюдала, как поднимается на строительной площадке высокий небоскреб, я ясно поняла, что во мне «поднимается» желание близости с молодым человеком, ухаживавшим за мной.

Таким образом, снящиеся нам закрытые пространства могут иметь несколько смысловых измерений. Дом на Ивовой улице был в моей бодрствующей жизни символом, ассоциировавшимся с периодом подростковых неурядиц, конфликта с родителями, борьбы с самой собой, физических и душевных страданий, поиска своей индивидуальности и попыток совладать с первыми сексуальными влечениями. В моих снах он играл похожую роль, но воплощал обычно какой-нибудь один из перечисленных аспектов — когда что-то в моей повседневной жизни, уже очень далекой от того места и времени, напоминало мне о прежней борьбе и возвращало меня в моих снах к «декорациям», в которых эта борьба разворачивалась.

В снах о том, как я нахожу что-то ценное в доме на Ивовой улице, тоже было несколько уровней смысла. Один уровень смысла — это новое обретение моего яркого воображения, символизируемого сокровищем. Но если рассматривать дом как символ моего тела, а не подросткового конфликтного периода в целом, можно, как мне кажется, обнаружить и другой смысл. В такой перспективе открытые сокровища — ваза, драгоценности, картина — становятся символом открытия радостной, исполненной любви сексуальности, расцветшей во мне в более поздние годы.

Внутри храмовых стен Мандалы сновидений хранится множество сокровищ. Когда я встретилась с божествами моих снов, пробудившаяся сексуальность повлекла меня дальше по пути просветления. Само мое тело стало живым храмом.