Путь к блаженству

ГЛАВА ВТОРАЯ. Большой руль

ПРЕКРАСНЫЙ яркий день. Я еду на своей машине по улице Сан-Франциско, где живу. Это обычная городская сцена и обычный солнечно-ветреный день, да и в голове у меня вертятся обычные мысли — о том, что агент по недвижимости должен произвести осмотр дома, который мы собираемся купить (текущие дела). Я несусь по улице, сильный ветер дует мне в лицо. И вдруг, неизвестно почему, я понимаю, что это не обычный день и не обычные мысли: все происходит во сне. Продолжая вести машину, я командую себе: «Вверх!» — и мое тело отрывается от земли. Машина исчезла. Теперь я несусь по воздуху, распластавшись лицом вниз, на расстоянии около десяти или пятнадцати футов от земли. Я больше не веду машину, но все еще сжимаю в руках верхнюю часть руля, превратившегося в большое кольцо. Я держусь за его верх, а нижний край опирается на мои бедра, выше коленей. Я ощущаю солнце и ветер. Я ясно вижу мостовую, над которой лечу. Вообще, все видится отчетливо и ярко. Это великолепное ощущение. Я спрашиваю себя: «Ты счастлива?» — и знаю, что да. «А ты знаешь, что видишь это во сне?» Да, знаю. Я задумываюсь, как мне распорядиться этой чудесной возможностью видеть сон осознанно, — и в то же время продолжаю мчаться по воздуху, навстречу солнцу и ветру. Однако сцена тускнеет (подобно тому, как меркнет свет), и я внезапно просыпаюсь в своей постели.

(«Большой руль», 29 мая 1974 г.)

Этот сон я видела более четырех лет назад, но до сих пор помню дивную яркость красок, ощущение реальности происходящего, радость и силу, которые я испытывала во время полета. Весь следующий день я провела в приподнятом настроении. Нет, то явно был не обычный сон!

Правда, символы сна «Большой руль» достаточно обычны и понятны. Когда мне приснился этот сон, я жила (и продолжаю жить до сих пор) со своим любимым мужем в прекрасном городе. Мои дни были наполненными и по большей части счастливыми; я чувствовала себя способной разрешить любые проблемы, с которыми сталкивалась. С моей деловой карьерой тоже все обстояло хорошо. Я только что закончила работу над своей первой книгой^{5} и была занята проектами ее предстоявшего издания. Разумеется, сон явился символическим выражением моей удовлетворенности тем, как удачно я «рулила» в своей жизни.

Однако ощущение от этого сна было каким-то особым. Оно граничило с магическим опытом. Я часто летала в снах, но на сей раз мой полет был осознанным. Я поднялась «вверх», сделав преднамеренный выбор. Я летела куда хотела и всеми порами своей кожи упивалась этим полетом столь сильно, словно переживала происходившее наяву. Но как только я собралась исследовать это фантастическое пространство дальше, свет померк и я проснулась.

Как продолжить тот полет? Как вновь вернуться в тот реально-нереальный мир? Как еще раз обрести то сознательно-бессознательное состояние? Как? Это была тайна, которую я решила разгадать. И я предприняла… кое-что. Тогда я еще не знала, что хотела раскрыть тайну самой жизни. И что, чтобы вести этот поиск, я должна буду исследовать, открывать свое собственное «я».

В то время, когда мне приснился сон «Большой руль», я только начинала испытывать влекущую силу осознанного сновидения — состояния, в котором человек видит сон и при этом знает, что он спит[23]. Я тогда не представляла себе, в какие неизведанные миры, к каким замечательным приключениям эта сила может меня привести. Я еще не научилась поддерживать свои осознанные сновидения, еще не умела их контролировать, развивать и направлять. Я не догадывалась, к каким таинственным, пугающе великолепным высотам приведут меня мои полеты во сне. Тогда я не знала, как путешествовать в сновидениях к иным мирам. Чем больше я постигаю путь осознанного сновидения, тем яснее понимаю, что должна постоянно искать новых впечатлений — ибо это удивительное, иногда страшное, но всегда волнующее приключение не имеет ни начала ни конца. Обретение — в самом поиске.

Эти странные миры простираются скорее внутри, нежели вовне меня, но, где бы они ни находились, они вполне реальны. Мой поиск пути, мои открытия, мои предостережения тем, кто хотел бы ступить на ту же дорогу, мои переживания, страхи и предчувствия — все это будет описано в последующих главах.

Но сначала я хочу оглянуться назад — на ту маленькую девочку, какой я была когда-то и чьи сны много лет назад положили начало этому пути.

Хотя сон об «большом руле» был гораздо менее сложным, чем сны и астральные путешествия, к описанию которых я вскоре перейду, он все равно оставил далеко позади сны моего детства. Одна, в темноте, в узкой деревянной кроватке, я спала, уложив рядом с собой своих любимых кукол — высокую Белоснежку, маленькую Соню Хени, пупса в клетчатом передничке, рыжеволосого кукленка по имени Батч, одетого в синий комбинезон, «взрослую» куклу Мэри и других. В раннем детстве мне часто снился один и тот же сон: я лечу в воздухе на крошечном самолетике. К моему ужасу, он начинает падать — вниз, вниз — и при этом крутится в воздухе. Мне делалось нехорошо, сердце мое колотилось… и я вместе с самолетом с глухим стуком падала на пол около своей кроватки. Поистине, знакомая картина! Год за годом во многих домах и во многих кроватках дети видят вариации того же сна — правда, не всегда сопровождаемого действительным падением с кровати. Но, хотя сон с падением относится к числу довольно распространенных, все же примечательно, что это самый ранний сон, который я помню: ведь и потом, когда я доросла примерно до восьми лет, мне продолжали сниться сны о полетах.

Это были необычные сны; по крайней мере, они имели одно необычное последствие. После нескольких снов, в которых я летала, у меня появилось странное ощущение, что я могу летать и наяву. Я не была уверена в этом, ибо иначе я вряд ли оставалась бы там, где жила. Но эта навязчивая идея меня преследовала; в конце концов, чтобы проверить ее состоятельность, я решила спрыгнуть с какого-нибудь высокого места. Я несколько раз пыталась прыгать с крыльца или края тротуара. Неудачи меня не обескуражили: я рассудила, что мне нужно поверить в себя и спрыгнуть с действительно высокого места (например, с крыши машины или с гаража). Прежде чем я полечу, я должна поверить, что смогу это сделать. (Это верно, но только в состоянии сновидения.) К счастью, здравый смысл возобладал. Постепенно и неохотно я отказывалась от убеждения, что могу летать наяву. Я удовлетворялась тем, что, лежа поперек кровати, свешивала голову вниз и представляла, как разгуливаю по потолку. Или же кружилась до изнеможения и потом, обессиленная, падала на землю.

Несмотря на мою озабоченность проблемой полетов и на то, что к жизни я относилась с робостью и некоторым беспокойством, я была довольно симпатичным ребенком. Всегда стройная, я еще не стала костлявой девчонкой-подростком, так страдающей из-за того, что у нее маленькие груди и лицо покрыто юношеской сыпью. Мои длинные, каштановые с рыжим отливом волосы достигали пояса, и соседи говорили матери, что они высосут мою силу. Людям нравились мои большие зеленые глаза и длинные тонкие пальцы, и мне было приятно, что меня считают хорошенькой и умненькой (хотя втайне я мечтала быть красивой и гениальной); в целом жизнь моя была вполне терпимой.

Со школой тоже все обстояло нормально, но самое лучшее начиналось после уроков. Тогда, погрузившись в свои одиночные фантазии, я играла среди ароматных лилий в долине возле нашего затененного деревьями дома. Цветы превращались в джунгли, где разворачивались приключения крошечных кукол, которых я мастерила из ершиков для прочистки курительной трубки, приделывая им волосы из ниток. Или я спешила после школы домой, чтобы послушать по радио самый последний эпизод из жизни «Супермена» и дешифровать очередное сообщение капитана Миднайта с помощью моего кольца с секретным кодом. Иногда я сидела с подругами, преображая шелковые и бархатные лоскутки в одеяния для наших сказочных кукол. Порой, когда спускались сумерки, я играла в прятки с соседскими ребятами, испытывая восхитительное ощущение возбуждения-страха, какое бывает во время охоты или погони.

В детские годы у меня были две особые радости, связанные с мамой и с отцом. Моя мама, страстно любившая читать, имела дар рассказывать истории. Этот ее талант обладал чудесным качеством «портативности». Всегда, когда нам приходилось чего-то долго ждать — например, на автобусной остановке или в поликлинике, — она придумывала бесконечные истории о приключениях Пяти Маленьких Перцев или других моих любимых персонажей; иногда, когда я вела себя особенно беспокойно, она изобретала новых героев и новые сюжеты. Рассказанные ею истории продолжились в моих снах. А из моих снов вырастали новые истории. До тех пор, пока противоречивые эмоции переходного возраста не разорвали нашу материнско-дочернюю связь, я могла с головой погружаться в магию ее рассказов.

Отец подарил мне другое, более осязаемое чудо. У него были хорошие руки и художественное чутье, и он любил мастерить всякие вещицы. На самый запомнившийся день рождения в моей жизни, когда мне исполнилось десять лет, он сделал мне лучший из возможных подарков — мой собственный марионеточный театр. Сцена была большой, с двумя длинными портьерами из коричневого бархата, за которыми могли прятаться кукольники, и с зеленым креповым занавесом, который поднимался и опускался. Рампу освещали елочные лампочки, которые включались и выключались. Задники представляли собой прекрасно нарисованные на плотном картоне сцены: лес, деревенская улица, комната во дворце — все, что требуется в волшебной сказке. Перед задником можно было расставить замечательно соразмерные кровати под балдахинами или деревенские столы. А марионетками стали мои собственные, чудесным образом ожившие куклы. Теперь они могли ходить, танцевать и исполнять роли в любой пьесе. Мой отец подправил их деревянные головы, добавив характерные детали и краски. Он скрепил части их тел штифтами и специально вырезанными деревяшками. Он умело использовал разные штуковины из домашнего обихода: так, старая музыкальная шкатулка стала шарманкой, а кольцо от занавески — кольцом в носу быка. Собранные вместе, наряженные и заново раскрашенные, куклы были целым народом, а я — их госпожой. Теперь я могла разыгрывать свои сны наяву, на сцене; сказки моей мамы воплощались в конкретные формы.

Меня приводило в восторг разнообразие персонажей: клоун Коко и его младший брат — оба в белых костюмах в красный горошек; король Стампингема, королева, принц и принцесса; похожий на эльфа Робин Гуд в островерхой шляпе с пером; две феи с голубыми порхающими крылышками из марли, отделанной блестками; усатый шарманщик Тони, который мог извлекать из своей музыкальной шкатулки мелодию; его жена, танцовщица Розалита; их обезьянка в красной куртке; «Мамаша с пистолетом» (из одноименной песни), которая могла толкать перед собой тележку с цветами и, потянув за проволоку, стрелять из пистолета настоящими пистонами; Шахерезада, умевшая волнообразно покачивать своим усыпанным драгоценностями торсом и руками; Санта Клаус, который мог оседлать северного оленя и поехать на нем (а олень при этом махал хвостом); Бык Фердинанд и многие, многие другие, число которых с каждым годом увеличивалось.

Для меня это было ожившей сказочной страной. Правда, все кончилось тем, что мы устраивали представления только на церковных и школьных праздниках и на днях рождения у моих друзей. Отец ужасно сердился, если я ослабляла нити, или слишком их натягивала, так что марионетка повисала в воздухе, или, что было хуже всего, роняла на сцену трость для управления куклой. Однако волшебство продолжалось, и, незримо для зрителей управляя тростями и нитями, я могла творить другой мир. Наверное, все это было подготовкой к дальнейшему. То детское бурное воображение понадобилось мне много лет спустя, чтобы обнаружить неуловимые внутренние движения, соединяющие меня с иными мирами. (Но я до сих пор не научилась уверенно управлять нитями этого нового представления!)

Это относительно счастливое время закончилось, когда мы переехали в другой, ненавистный мне дом. Мне тогда было двенадцать лет. Возможно, в период перехода к юности я в любом случае чувствовала бы себя несчастной, но я всегда связывала это состояние со старым, осыпающимся, сырым домом, который стал нашим жилищем и, как казалось, вторгся в мою внутреннюю жизнь.

В последующие два года мои отношения с родителями стремительно рушились — как, впрочем, и их собственные отношения. Я до сих пор помню фрагмент сна, предвещавшего эти перемены. Моя любимая кукла Мери вдруг, во сне, стала вести себя со мной очень жестоко и подло. Я ненавидела и боялась ее. Когда я проснулась, я не могла даже смотреть на эту куклу, не говоря уже о том, чтобы играть с ней с прежним удовольствием. Я забросила ее и вскоре отправила на чердак. В конце концов, испытывая отвращение к ее треснутому лицу и скрипящим конечностям, я выбросила ее совсем. Разумеется, тогда я не думала, что Мери воплощала для меня мать, мою мать, и чувство враждебности к ней, которое в то время нарастало внутри меня. Я также не знала, что нельзя победить страх, избегая его, и что как наяву, так и во сне единственный способ победить страх — это встретиться с ним лицом к лицу и трансформировать его. В последующие несколько лет у меня было множество страхов, от которых я безуспешно пыталась убежать — до тех пор, пока радость и волшебство крылатых марионеток-фей не вернулись ко мне, принеся чувство уверенности в себе, отчасти развившееся в моей сновидческой жизни.

Более того, в неразумный период отрочества, когда после развода моих родителей я трудилась над очисткой этого обветшалого дома, я позволила себе вместе с ящиками, содержавшими ненужные вещи, выбросить большую картонную коробку с марионетками моего отца. По какому-то наитию в последнюю минуту я вытащила трех первых попавшихся (лежавших сверху) кукол — на память. Сейчас они сидят на моем книжном шкафу — клоун Коко, по-прежнему улыбающийся, прислонился к обтрепавшейся Шахерезаде (удивительный символ отношений моих родителей!), а видавший виды Бык Фердинанд распростерся у их ног. Тогда я не могла предвидеть, как отчаянно буду жалеть, что уже не имею всех тех танцующих кукол. Я не понимала, что память о моем отце, умершем несколько лет спустя, будет витать вокруг их раскрашенных лиц, в которых, как в зеркалах, отразилась жизнь нашей семьи. Я не могу «отменить» тот свой поступок, не могу вернуть утраченную коробку моего детства, но память о ней неистребима. В моих снах куклы танцуют по-прежнему, сияет улыбка отца, и я снова переживаю радость своего детства.