Путь к блаженству

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Дерево Синих Птиц

Радость, которую я испытала, увидев во сне великолепное дерево и крошечное создание, слетевшее с него ко мне на руку, была необычайной, почти экстатической. Я сумела понять, что подобное дерево возможно лишь в сновидениях, во время самого сна, — и таким образом перешла к удивительному измененному состоянию сознания, всегда меня привлекавшему.

Как и в большинстве осознанных сновидений, в этом сне существовал символический подтекст. Я «проходила через ворота», за которыми меня ждало нечто великолепное — блаженство. Синие птицы и листья-перья, скорее всего, выражали мое ощущение счастья. В тот момент многое в моей жизни наладилось. Мы с Залом покинули Англию и, прежде чем въехать в прекрасный новый дом в Сан-Франциско, целых пять месяцев путешествовали по Востоку. Моя дочь, Черил, снова была с нами. Я снова преподавала, писала, и мои работы публиковались. «Синие птицы счастья» (сам образ, конечно, пришел из пьесы Метерлинка) действительно слетелись ко мне в изобилии.

Но именно в тот день, когда я видела сон «Дерево Синих Птиц», я пережила некоторое потрясение. Мы на короткое время вернулись с Востока, потому что Зал имел какие-то дела в Штатах как политический консультант. Я целый день ездила по его поручениям на взятой напрокат машине и в час пик попала в небольшую аварию. Я оказалась в автомобильной пробке, и большой грузовик, слегка задев мою машину, разбил правое зеркальце заднего вида. Хотя повреждение было незначительным, мое спокойствие нарушилось. Весь оставшийся день, мотаясь по пригородным магазинам, я чувствовала некоторую нервозность. Но, несмотря на это, я в какой-то момент залюбовалась великолепием осенней листвы. Особенно меня поразила аллея царственных платанов с яркими желто-оранжевыми кронами. На ветвях все еще оставалось много листьев, но другие листья кружили в воздухе и оседали на землю, подобно цветочным лепесткам. Позже я встретилась с Залом, и мы поехали к зданию законодательного собрания Пенсильвании. Узнав об аварии, он стал особенно внимательным и старался, как мог, меня успокоить.

Яркое впечатление из дневной жизни — одетые желтой листвой деревья — той же ночью преобразилось в Дерево Синих Птиц[43]. Другой образ из жизни наяву, повлиявший на этот сон, восходит к более отдаленному времени. У меня был домашний попугайчик с красивым голубым оперением и черным крапчатым ожерельем на шее. Я гораздо отчетливее помню попугаев, чем изображения «синих птиц», которые мне приходилось видеть, — поэтому птичка и была похожа на попугая. Нескольких своих котят я тоже хорошо помню. Наши сны, как кажется, сплетаются из многих впечатлений — событий и даже красок сегодняшнего дня, событий нашего прошлого. Все это соединяется с символами, выражающими наше отношение к текущей жизненной ситуации.

Однако за этими поверхностными символами начинается та таинственная сфера, в которую я твердо решила проникнуть. Я узнала, что ощущение усталости, испытываемое во сне, — частый компонент осознанного сновидения. Изменение состояния сознания во сне нередко отображается как физический переход от одного состояния к другому: мне снится, будто я «засыпаю» или впадаю в транс. В тот момент, когда сон «Дерево Синих Птиц» стал осознанным, мне снилось, что я легла отдохнуть. Как только же сон снова стал обычным (в момент, когда мой муж повернулся в кровати), мне приснилось, что проснулся маленький мальчик. Похоже, что, когда в моих снах какой-то персонаж «засыпает», мой сон становится осознанным — и наоборот, когда кто-то «просыпается», я возвращаюсь к обычному, неосознанному сну. Кроме того, я, видимо, во время сна продолжаю каким-то образом ощущать свое тело. Когда мне снился сон «Дерево Синих Птиц», я на самом деле спала на правом боку — в такой же позе лежали и маленький мальчик, и я сама в увиденном мною сне.

Вторая сцена сна, сцена с матерью и мальчиком, является почти символическим повтором конца осознанной части сновидения. Подобно тому, как я спрашивала себя, какое из возможных действий выбрать, мать предлагает мальчику выбрать, что он будет есть на обед. Следует также отметить ощущение изменения звука и света в первой части сна — как я уже говорила, оно является типичным признаком перехода к осознанному сновидению.

К тому времени, как мне довелось увидеть сон «Дерево Синих Птиц», у меня уже была большая практика осознанного сновидения. Когда в состоянии сна я впервые осознала происходящее именно как сон, это понимание было столь непродолжительным, что я не придала ему никакого значения. Я понятия не имела, насколько ценными могут быть такие вспышки осознанности во сне. Как и со многими людьми, со мной порою бывало так, что в кошмарном сне меня преследует враг, я уже прощаюсь с жизнью и вдруг, каким-то чудом, понимаю: все это сон; я могу проснуться, когда захочу. И тогда я действительно с чувством облегчения сбегала в мир яви. Иногда я пыталась интерпретировать сон в тот самый момент, когда он мне снился. Например, в одном сне меня покусала собака. Лежа на траве в порванной одежде и с растрепанными волосами, я повернулась к видевшему всю сцену прохожему и, словно хотела убедить его не беспокоиться за меня, глубокомысленно изрекла: «Это просто еще один сексуальный символ!»

Такие короткие вспышки осознанности (в ослабленной форме) не позволяли даже предполагать, какие необыкновенные перспективы открывает состояние осознанного сновидения. Я в основном использовала эти вспышки, чтобы проснуться. Время от времени я пыталась продлить особо захватывающий сон, желая увидеть, что произойдет дальше.

В Англии, как я уже упоминала, способность видеть осознанные сны стала проявляться у меня все чаще. Я теперь уделяла больше внимания своим снам и записывала их ежедневно, а не только тогда, когда снилось что-нибудь выдающееся. Количество подобных заметок резко возросло. Вскоре я обнаружила, что просыпаюсь среди ночи, сразу же после очередного сна. Я разработала метод записи снов в темноте, с закрытыми глазами[44]. (Мне не хотелось тревожить сон Зала — чего только не сделаешь ради любви!) Благодаря этому методу мне удавалось фиксировать сны с большими подробностями. Моя способность запоминать сновидения невероятно возросла.

По мере того как гигантскими шагами развивались мои навыки запоминания и записывания снов, мне стало все чаще сниться, что я записываю свой предыдущий сон. При этом что-то подсказывало мне, что я сплю и делаю свои записи во сне. Сделав над собой внутреннее усилие — ведь сон должен быть зафиксирован! — я по-настоящему просыпалась. Надвинув на себя стеганое одеяло, я теснее прижималась к теплому телу Зала. Ощущая на лице прохладу свежего предутреннего воздуха, под мяукающие крики павлинов из Голландского парка, врывавшиеся в открытые окна нашей квартиры, я с закрытыми глазами нащупывала ручку и блокнот и дрожащими каракулями пыталась передать содержание самой последней ночной истории. Моменты осознанного сновидения были все еще очень краткими, но теперь они повторялись регулярно.

Поскольку я никогда не слыхала об осознанном сновидении, я считала эти моменты всего лишь любопытными курьезами. Позднее, когда ненасытная жажда чтения увлекла меня в далекие от моих обычных интересов сферы и я столкнулась с описаниями осознанного сновидения как особого состояния, я поняла, что мои частые, хоть и непродолжительные проблески сновидческого сознания были глотками того же изысканного нектара. Несмотря на многочисленные бытовые трудности, осложнявшие мою жизнь в Англии, именно пребывание в этой стране помогло мне найти ключи к стране сновидений.

Многих британцев глубоко интересуют оккультные учения, особняки с привидениями и вообще все сверхъестественное в любых его обличьях. Поэтому я неизбежно рано или поздно должна была попасть в те книжные магазинчики, где выбор книг разительно отличался от «трезвой» литературы, к которой я привыкла. По кривым улочкам, по узким мокрым переулкам я добиралась до старомодных лавок с фонарем над входом. В их бутылочного стекла витринах были выставлены книжки совершенно нового для меня типа. И каждая, казалось, настойчиво убеждала: «Прочитай меня!» Я читала. И постепенно стала приходить к мысли о взаимосвязи между состоянием сна, состоянием «просветленности» и теми явлениями, которые люди издавна называли таинственными, оккультными или просто необъяснимыми.

Чтение книг о сновидениях, написанных европейскими авторами, завело меня на непривычные пути, даже побудило заняться иностранными языками. Поскольку свободного времени у меня было достаточно, а выбор книг стал куда разнообразнее, я вскоре открыла совершенно новые для себя области знания. Я, например, хотела узнать о связи снов с лунными циклами, и таким образом пришла к астрономии и мифологии. Я узнала, что многие великие художники, писатели, ученые и теологи придавали огромное значение своим снам, — и стала читать их жизнеописания. Раньше я думала, что, сосредоточиваясь на снах, ограничиваю свой кругозор. Отчасти так оно и было; но, если посмотреть на вещи с другой точки зрения, интерес к снам открыл для меня целый новый пласт жизни.

Блокнот и дневник для записи сновидений стали моими постоянными спутниками. Будь то дома, в Лондоне, или в Костуолдсе, в холодной каменной гостинице с кривыми полами и скрипучими лестницами, или в башенной комнате замка Троссачс в Шотландии, когда за окном лил дождь и мы подсаживались поближе к потрескивающему камину, — мой блокнот для записи сновидений всегда лежал на столике возле кровати. Приезжала ли я в Копенгаген на праздник летнего солнцестояния (самого длинного дня в году, когда «настоящая» темная ночь длится не больше часа, да и то освещена луной), покачивалась ли на волнах Эгейского моря, лежа на узкой койке парохода «Романтика», направлявшегося к острову Делос, металась ли на влажной подушке в Маракеше, обливаясь потом от жары, или нежилась в кровати с пологом под мягким пуховым одеялом в занесенной снегом гостинице близ Штутгарта — блокнот для записи сновидений всюду был при мне.

Постепенно я стала замечать, что мои сны отражают изменения в окружающей обстановке и в эмоциональном климате; то, как мы с Залом боремся с трудностями и любим друг друга в незнакомых местах, куда нас забрасывает судьба. Сны, разумеется, заключали в себе куски моего прошлого. Но они также показывали мне — и даже преувеличивали — все неприятности и радости сегодняшнего дня. Я научилась распознавать в сновидениях послания своего сердца, понимать их сокровенный язык. Я чувствовала, что за их обыденностью скрывается таинственный подтекст.

Чтение самой разнообразной литературы, разносторонний жизненный опыт, серьезное изучение своих снов — все это вместе привело к глубоким изменениям как в моей сновидческой жизни, так и в жизни наяву.

Мы покинули нашу квартиру в Лондоне в июне 1972 г. Последние несколько недель жизни в Англии были истинным наслаждением. По природе склонная к резким сменам настроений, я радовалась сверх всякой меры. До того как мы приняли решение вернуться в Штаты, Англия казалась мне ужасной, а жизнь в ней — невыносимой. Но как только мы договорились об отъезде, та же страна стала великолепной! Я буквально впитывала в себя все, что видела — телепередачи, спектакли, парки и музеи, — и повсюду восхищалась спокойствием и дружелюбием людей. Ведь если мы и вернемся сюда когда-нибудь, то только как гости. Освобожденная от ощущения «большой авантюры», я с большим удовольствием провела оставшийся до отъезда срок: я была довольна, что приобрела опыт жизни в этой стране, но еще более меня согревала мысль, что мы возвращаемся домой.

Наш маршрут пролегал через страны Скандинавии, Советский Союз, по странам Среднего Востока к Индии, затем через Дальний Восток к Австралии, оттуда на Таити, а затем домой.

Во внешнем плане наше путешествие было фантастическим, экзотическим опытом знакомства с доброй половиной мира. Во внутреннем плане оно представляло собой процесс извлечения фантастического, экзотического опыта из знакомства с миром. Причем оба путешествия были в равной степени восхитительными и реальными.

Когда я думаю об этом путешествии, мне кажется, будто я быстро перелистываю фотоальбом, заполненный яркими цветными снимками, — память занята фотомонтажом. Некоторые «снимки» сразу привлекают взгляд и пробуждают воспоминания.

Я снова вижу себя во дворе деревенского храма на острове Бали. Рядом со мной Зал. Светит полная луна. Я наблюдаю за тем, как гипнотически раскачиваются танцовщицы в такт непрерывным ударам гонгов. Жрица в белом одеянии поднимает священный малайский крис (волнообразно изогнутый кинжал) и человек бежит, вскрикивая в трансе. Другие хватают его, одевают на голову звериную маску и поднимают высоко в воздух, чтобы все видели. Животные стоны находящегося в состоянии транса человека, звенящая музыка, извивающиеся танцовщицы — все сливается воедино…

Я стою посреди пыльного поля и наблюдаю, как плачущие родственники и священнослужители с пучками волос на головах и длинными ногтями украшают цветами труп молодой балийской женщины, лежащей в гробу. Она умерла во время родов. Ее муж-лекарь и трое маленьких сыновей, все в белых траурных повязках на головах, скорбно взирают на это зрелище со стоящей рядом платформы. Теперь на гроб кладут крышку, сделанную в форме священной коровы. Разжигают костер. Пламя и дым поднимаются к небу, окутывая труп и толпу скорбящих…

Темно. Меня окружает огромная толпа смуглых курчавых турков. Они выкрикивают цены на такси — где-то в пределах от двадцати до пятидесяти долларов — и оживленно жестикулируют. Водитель автобуса отказывается нас взять. Зал оставил меня с несколькими сумками, чтобы найти полицейского. Мы, похоже, единственные иностранцы в этой стране, и я ощущаю себя наживкой для голодных акул. Наконец Зал возвращается с полицейским, и мы сквозь толпу возмущенных, размахивающих руками мужчин, минуя море сидящих на корточках, закутанных в чадры женщин, наконец добираемся до надежного такси. Это похоже на ночной кошмар, только вполне реально…

Перед моими глазами проплывают расплывчатые человеческие фигуры — сменяются их размеры и формы, стили одежды, звучание речи. Я вижу старообразных детей Рима: умудренные взрослым опытом лица и маленькие тела; вижу высоких и стройных белокурых красавцев Стокгольма, рядом с которыми я впервые в жизни почувствовала себя коротышкой; вижу скуластых здоровячек-славянок из Хельсинки и России, на фоне которых я выгляжу такой субтильной. Вот маленькие юркие румыны; турецкие мужчины со смуглыми усатыми лицами и влажными глазами — они то впадают в ярость, то, кажется, того и гляди растают от умиления; нежные балийцы с улыбающимися, дружелюбными лицами.

Особенно привлекают мое внимание женщины: тощие как скелеты проститутки в трущобах Бомбея, с кричаще накрашенными губами и в коротких юбках; симпатичные, пухленькие и нарядные ночные дамы Амстердама, сидящие в своих витринах, залитых красным светом. Я вижу женщин Марокко, согнувшихся пополам под тяжестью дров, которые они таскают в мешках на своих спинах. Я вижу крепких болгарок, разгружающих вокзальный багаж. В иерусалимской синагоге я сижу в верхнем ярусе вместе в другими женщинами, скрытая от глаз своего мужа изящной решетчатой конструкцией. Я с удивлением смотрю на мусульманок Кашмира, которым позволено выходить из дома только под огромным, подобным палатке покрывалом с маленьким сетчатым окошком, которое, как говорят, разрушает их зрение. Меня поражает грациозность танцовщиц Таиланда. Время от времени я встречаю женщину-активистку или интеллектуалку, с которой могу поговорить на отвлеченные темы.

Мой собственный социальный статус постоянно меняется самым головокружительным образом. Сегодня в болгарском аэропорту нас, как скотину, давит и толкает толпа, вообще не имеющая представления об имуществе. А завтра портье в тюрбане почтительно ждет за дверями нашего номера в Оберои-Палас-Отеле Шринагара, Кашмир, готовый исполнить малейшее наше пожелание. У нас выпрашивают монетки толпы тощих, обезображенных людей, выкрикивающих «мемсагиб», когда мы проезжаем по Бомбею в своем снабженном кондиционером лимузине. Я прихожу в ужас от нечеловеческих условий, в которых они живут, но не могу не испытывать благодарности судьбе за то стекло, что отделяет меня от влажной сорокаградусной жары и от стервятников, рассевшихся на деревьях у Башни Безмолвия. Птицы ждут, когда на открытую площадку башни вынесут новые трупы и можно будет дочиста обгладать их кости.

Сцены и люди, сменявшиеся перед моими глазами, были невероятно экзотичны. Но менялась не только окружающая обстановка. Перемены в моем физическом самочувствии и состоянии сознания были настолько же разительными, как разителен контраст между снежной вершиной Гриндельвальд в Швейцарии и пещерным храмом в Долине Павших Эскориала в Испании. Мое настроение порою напоминало сухие и горячие песчаные вихри, обжигавшие наши лица в Марокко. Оно бывало и таким же слезливо-влажным, как Бангкок, застигнутый внезапным наводнением, когда мы босиком, в закатанных брюках и под зонтиками, шлепали по залившей мостовые воде, чтобы увидеть Изумрудного Будду. Временами я ощущала себя такой же надменно-холодной, как окутанный прохладным туманом горный монастырь Чьенгмаи — там, рядом со священными реликвиями Будды, висела надпись: «Женщинам вход воспрещен». А порой я чувствовала себя такой же мягкой и нежной, как гирлянда из цветов жасмина, которую одели мне на шею у входа в индуистский храм Кришны в Нью-Дели. Или такой же раздражительной и ненасытной, как огромные черные вороны, каркавшие в саду нашего отеля в Дели. Зато в других случаях на душе у меня было так же неспокойно, как когда я сидела на спине слона, неуклюже поднимавшегося по серпантинной дороге к храму Кали в Янтарном Дворце Джайпура.

Состояние моего здоровья и способность выносить физические нагрузки были столь же неустойчивы, как и мое настроение. Даже Зала, обычно крепкого как скала, сразили приступы сенной лихорадки и дизентерии. На пиршестве викингов, завершившем карнавальное шествие в Фредерикссунде, в Дании, он был бледен и слаб. Когда в Осло, следующем пункте нашего маршрута, мы, еле держась на ногах, осматривали великолепные статуи Вигеланд-Парка, Зал ни на минуту не забывал, что туалет должен находиться в пределах его досягаемости. В Индии мы оба почти совершенно расклеились, но нам на помощь пришел знакомый врач, обладавший большими запасами мексафома. Все эти резкие перепады сделали мое душевное состояние еще более неустойчивым, чем обычно, и постепенно истощали мои силы. Да, выдержать тяготы путешествия было непросто, но оно того стоило.

По правде говоря, я научилась выходить из многих трудных положений. В Турции, например, я научилась делать гигиенические прокладки. Мне никогда не приходило в голову, что такие необходимые вещи могут просто отсутствовать (а если бы и пришло, то их пятимесячный запас в моей небольшой сумке не оставил бы места для одежды). Я предполагала, что гигиенические пакеты, как зубную пасту, можно будет покупать по пути. Когда я наконец сумела объяснить, что мне нужно, я получила «хлопковую вату». Обернув вату полосками туалетной бумаги и пришпилив эту штуковину к своим трусам, я соорудила приемлемый заменитель прокладки (правда, гораздо менее удобный).

Когда мы летели рейсом компании Пан-Американ из Стамбула в Тегеран, мне казалось, что я попала в крошечный оазис Соединенных Штатов. Я с восторгом набросилась на американскую пищу и до отказа набила свою сумочку гигиеническими прокладками и бумажными салфетками.

Мое внутреннее состояние менялось так же быстро, как часовые пояса, которые мы пересекали: очевидно, резкие смены обстановки расшатали мою гормональную систему. Ночные сновидения уже не просто отражали мое состояние здоровья, мое настроение, мои переживания и проблемы дня, смешанные с образами прошлого. Мое сновидческое сознание, которое начало развиваться в Англии, казалось, расцвело в экзотическом воздухе, который я вдыхала.

Разумеется, сны продолжали отражать мое отношение к текущей ситуации. Вскоре после того, как мы с Залом поссорились на острове Делос, мне приснилась страна, охваченая войной, в которой установился полицейский режим. Я видела себя с двумя петардами, прикрепленными к голове. Это делало меня похожей на дьявола: возможно, таким мне представлялся мой гнев. Когда, в Куала-Лумпуре, мы чувствовали себя особенно счастливыми, мне приснилась женщина с двумя дочерьми, которых звали Гармония и Мелодия. Эти крошечные девочки танцевали на клавиатуре пианино, наигрывая мелодии пальцами ног. Когда я стала лучше справляться с эмоциональными перегрузками, мне приснилось, что я еду на велосипеде по неровной земле и очень хорошо удерживаю равновесие. Езда на велосипеде во сне, как мне кажется, указывает на то, что наяву я держу свои эмоции под контролем — даже в большей степени, чем когда мне снится вождение машины. Ведь мотив велосипеда лучше выражает непосредственное усилие: велосипед движется и сохраняет равновесие благодаря силе и мастерству самого сновидящего.

Я стала отмечать сны, необычные с точки зрения физических ощущений: в них кто-то висел вниз головой или делал стойку на голове, а иногда я сама пыталась удержаться, уцепившись руками за выступ стены или скальный карниз. Эти сны, как мне кажется, предвещали появление Головокружительной Танцовщицы. Однако самым поразительным новшеством было резкое увеличение количества снов, в которых я летала. Мне часто снилось, что я танцую, скольжу, кружусь, прыгаю или катаюсь на льду, но самым ярким сновидческим переживанием всегда было ощущение полета. В своих снах я летала над еще более диковинными странами и видела еще более диковинные вещи, чем мне доводилось видеть наяву.

Самая большая перемена в моей сновидческой жизни произошла, когда я встретилась с племенем сеноев. Зал и я впервые услышали о малайзийском племени сеноев в Токио, куда мы приехали, чтобы принять участие в работе Двадцатого международного конгресса по психологии. Этот замечательный первобытный народ в буквальном смысле обучает детей технике сновидения. Просто невероятно! Я пришла в восторг и решила узнать как можно больше о людях, которым удалось полностью устранить кошмары из снов своих детей. Несмотря на наше жесткое расписание, я смогла, оказавшись в Куала-Лумпуре, встретиться с несколькими сеноями, которые в тот момент лечились в больнице (расположенной на границе джунглей, где они живут), и поговорить с ними через переводчика. В Сингапуре я побеседовала с этнографами, которые провели среди сеноев довольно длительный срок, и добыла всю литературу об этом народе, которую тогда можно было найти. Меня вдохновляла мысль о том, что сенойская система могла повлиять на понимание и использование сновидений в нашей собственной культуре.

Хотя в собранных мною материалах обнаружились некоторые противоречия, в целом они свидетельствовали о том, что сенои действительно обучали сновидению, которое было у них особым культурным институтом[45]. Я обобщила некоторые правила из системы сеноев и дала им свои названия: в своих снах всегда встречайтесь лицом к лицу с опасностью и побеждайте ее; в своих снах всегда идите навстречу приятным переживаниям; всегда стремитесь, чтобы у сна был какой-то конкретный положительный результат. После этого мои сны, как и сны Зала, сразу начали меняться[46].

Хотя человек, пользующийся системой сеноев, должен по крайней мере отчасти осознавать, что спит (иначе он не сможет применить правила!), ему не требуется полное сновидческое сознание. Например, чтобы во сне встретиться лицом к лицу с тигром, сновидцу надлежит помнить: он не должен проснуться от страха, не должен бежать или звать на помощь, но должен сопротивляться угрожающим персонажам и побеждать их. То есть он должен в какой-то мере осознавать, что спит, но для этого вовсе не обязательно четко формулировать мысль «Я сплю» или представлять себе полное значение ситуации и тех возможностей, которые она открывает.

Я стала пробовать применять правила сеноев уже в заключительной части нашего путешествия. После пяти месяцев странствий я жаждала остановиться в каком-то одном месте. И хотя я все еще испытывала радостное возбуждение, предвкушая, какими окажутся следующие на нашем пути город или страна, в физическом смысле у меня оставалось все меньше сил. Слишком много было перемен часовых поясов, слишком много перелетов, нарушающих гормональный баланс, слишком много непривычной еды, слишком много приступов дизентерии.

На Бали у меня началось кровотечение в середине цикла. Когда мы добрались до Австралии, оно усилилось еще больше. В течение нескольких дней я буквально истекала кровью. Затем у меня сильно подскочила температура. Местный доктор прописал постельный режим, сказав, что я должна лежать с приподнятыми ногами, а когда станет лучше — понемногу сидеть в шезлонге на солнышке. Я с благодарностью заползла под одеяла, и Залу пришлось осматривать достопримечательности одному.

Я оставалась в постели несколько дней, кровотечение продолжалось, и мне снились, среди всего прочего, протекающие раковины. В конце концов «протекание» моего тела прекратилось. Мы с Залом уехали на Таити, чтобы понежиться на солнце и отдохнуть.

Там, в Папеэте, купаясь и загорая на солнце посреди тропических цветов, я начала освобождаться от сковывавшего меня все последнее время напряжения. Я также обнаружила, что чаще, чем когда-либо раньше, мне удается формировать сны — так я назвала процесс целенаправленного изменения сновидения в то самое время, пока оно длится. Эта стадия предшествует полному осознанному сновидению. По мере того, как близилось возвращение к спокойной оседлой жизни, моя способность видеть сны осознанно набирала силу.

В моей сновидческой жизни появился новый персонаж: сильная, умелая женщина. Иногда это была негритянка, в совершенстве владевшая приемами дзюдо, иногда — чрезвычайно одаренная оперная певица, иногда — предводительница первобытного племени. Она принимала разные облики и делала самые разные вещи, но было ясно одно: это совершенно новая фигура, и она постепенно вытесняет обиженных маленьких девочек и мужчин-героев, которые прежде играли доминирующую роль в моих снах. Возможно, появление этой женщины было частью процесса, в ходе которого я обретала свободу в своем сновидческом мире. Во всяком случае, женщина, безусловно, символизировала обретение мною внутренней силы. Физически отдохнув, мы с Залом проделали последний отрезок нашего путешествия — от Таити до Соединенных Штатов. Трудно было поверить, что все наши приключения уместились в пять коротких месяцев. И хотя за время нашего проживания за границей мы трижды на короткое время приезжали домой, на сей раз нам предстояло настоящее, окончательное возвращение. В Сан-Франциско мы на несколько дней остановились в доме родителей Зала. Я отправилась на собеседование для устройства на работу в местном колледже, и, когда меня попросили экспромтом прочесть для студентов лекцию о сновидениях, согласилась. После лекции со мной тут же на месте подписали контракт о чтении курса по сновидениям в следующем семестре. Это было поистине необыкновенной удачей: ведь устроиться на академическую работу в то время было нелегко. В ту ночь я летала в своих снах и испытывала ощущение восторга. Я поднималась вверх на довольно большую высоту, а потом устремлялась вниз, останавливалась, не долетев нескольких футов до земли, и проделывала то же самое снова и снова, ощущая восхитительные волны чувственного наслаждения.

Мы поехали в Филадельфию, чтобы повидаться с родными и друзьями, а также распорядиться об отправке в Сан-Франциско, где мы решили жить, нашего разбросанного по разным местам имущества. Я едва могла поверить, что у нас снова будет свой дом. Вещи, которые мы оставили на хранение, когда уехали за границу; вещи, которые мы брали с собой в Англию и потом отправляли пароходом назад; вещи, купленные за границей и посланные домой по почте; вещи, которые были при нас, — все это нужно было собрать в одном месте. Особенно мои драгоценные книги. Я думала, что никогда больше не переступлю через порог дома, чтобы отправиться в новое путешествие! В одном сне, относящемся к этому периоду, я перелистывала путеводители, чтобы сориентироваться в незнакомом городе. В другом сне я искала в библиотеке Комнату Справок. Таким образом, и наяву, и во сне я была занята подготовкой к нашей будущей жизни.

Черил (ей тогда было шестнадцать) и я поехали в Сан-Франциско раньше Зала, чтобы подыскать место, где можно поселиться. Это оказалось так просто! Все было прекрасно. Здания светились под солнцем желтыми и розовыми оттенками средиземноморского Юга. Погода была мягкой, солнечной и слегка прохладной — для меня самый оптимальный вариант. Номера в гостиницах и квартиры были оборудованы всеми мыслимыми удобствами, что отнюдь не мешало городу жить многообразной и интересной жизнью. Я обнаружила здесь лучшие достижения обоих полушарий: комфорт американского образа жизни в сочетании с естественной красотой и культурными традициями европейского города. В своих тогдашних снах я пролетала над величественными прибрежными ландшафтами и храмами, которые были окружены розоватым облаком цветущих деревьев (такие деревья я видела в реальной жизни, когда возвращалась из больницы с новорожденной дочкой); я надевала на себя прекрасные драгоценности; я смотрела на пульсирующую, сияющую полную луну — все эти образы отражали мою радость.

Я вдруг заметила, что и в бодрствующей жизни мои архитектурные вкусы изменились. Современный конструктивистский стиль не доставлял мне такого удовольствия, как прежде. Большие стеклянные окна и гладкие отштукатуренные стены казались холодными. Викторианские дома привлекали меня теперь гораздо больше, а испано-мексиканские асьенды казались теплыми и гостеприимными. В Англии и за время нашего многомесячного путешествия я очень изменилась. Хотя я и ворчала по поводу старомодной Англии, напоминавшей мне осыпающийся дом на Ивовой улице, теперь, когда у меня появилась возможность выбрать себе современное жилье, мне этого уже не хотелось. Может быть, дело было в том, что я внутренне приняла дом на Ивовой улице, почувствовала ценность старых вещей; отчасти же, вероятно, здесь сыграло роль неясное ощущение, что моя собственная история, история моей жизни, стала длиннее.

В течение нескольких дней, перебрав множество привлекательных вариантов, мы выбрали прекрасный особняк в приморском районе Сан-Франциско. На двух этажах располагалось девять комнат и четыре просторные ванные. Я никогда прежде не жила в таком большом доме. Он был построен в испанском стиле: полукруглые арки и крылечки из кованого железа, тяжелые двери, отличные полы из твердых пород дерева и лестница с витражом. Там было два камина и три патио. Все вместе выглядело восхитительно. Наши вещи прибыли, и мы занялись налаживанием домашнего быта. Через открытые окна врывался свежий морской воздух, и, как в Лондоне, уютно горел огонь в каминах. (Но здесь, в отличие от Англии, можно было в любой момент включить паровое отопление, сбросить очистки в мусоропровод, загрузить грязные тарелки в посудомоечную машину, а белье — в стиральную.)

Окружающий пейзаж так же радовал глаз, как и сам дом. Живя на расстоянии одного квартала от залива, мы могли, гуляя, любоваться покачивающимися на волнах парусными лодками и Золотыми Воротами. Повсюду продавали цветы и свежие фрукты. Приспособление к новым условиям требовало минимальных усилий, ни о какой ностальгии не было и речи. Конечно, переезд оказался таким легким и потому, что в Америке все было нам знакомо. Я была так рада вновь очутиться у себя на родине, что все возникавшие проблемы решала очень быстро.

Мы постепенно осваивались в новой социальной среде, встречали новых друзей, навещали старых друзей и родственников. Приходилось заново находить врачей, стоматологов, юристов, приобретать постоянные места в опере — обычная суета, связанная с переездом. Наша младшая дочь снова была с нами. В местном колледже мне предложили место внештатного преподавателя, и я начала серьезно работать над давно задуманной книгой о сновидениях. Несмотря на отдельные затруднения, я чувствовала себя вполне счастливой. «Дерево Синих Птиц» было адекватным символом моего тогдашнего мировосприятия.

И вот, когда я наконец стала жить на одном месте, в родной стране, осознанные сновидения озарили сияющим светом мои ночи. Такие сны приходили ко мне все чаще и чаще. Они приносили возбуждающие, восхитительные переживания — и мне хотелось вновь и вновь возвращаться в это магическое пространство. Однако меня стали посещать и какие-то другие осознанные сны, граничащие с кошмарами. Мне снилось, что я выхожу из своего тела — совершенно независимо от собственного желания. Такие «выходы», достигая кульминации, ввергали меня в поистине шоковое состояние. Это была уже совершенно другая ситуация: я не желала повторения подобных сцен, но вряд ли могла ему воспрепятствовать.

Едва возвратившись из экзотического внешнего мира, я обнаружила, что мой собственный внутренний мир еще более загадочен. Но я не могла «вернуться домой» из своего внутреннего мира. Мне оставалось только научиться жить в нем. Я попыталась обобщить свой опыт осознанного сновидения и то, что я знала об этом замечательном состоянии. Сенои научили меня, как справляться с обычными кошмарами и как усиливать приятные ощущения во сне. Я сама в тот момент осваивала способы ускорения перехода к осознанному сновидению и использования таких снов для лучшего понимания самой себя и для стимулирования своих творческих возможностей. Теперь я должна была научиться справляться в снах с экстрателесными переживаниями или совсем избавиться от таких переживаний. Они ошеломляли и тревожили меня. Во внешнем мире я знала, как найти дорогу домой, но в только что открывшейся передо мной области внутреннего мира (с совсем иными пространственно-временными характеристиками) и дороги, и правила движения по ним были мне неведомы. В этот период душевного смятения и поисков выхода я и увидела сон «Дерево Синих Птиц». Крошечная синяя птичка, усевшаяся в том сне на мой палец, принесла мне чувство громадного облегчения. Она выражала нечто гораздо большее, нежели просто мою удовлетворенность внешними условиями жизни. Она укрепила меня в решимости продолжать исследовать внутренние пространства. Она была своего рода посланием, сообщавшим, что я могу спокойно приблизиться к «иному» миру, что там меня ожидают дружественные, охранительные силы, а не только грозные опасности. За несколько недель до того, как я увидела сон «Дерево Синих Птиц», я испытала сильное потрясение. Я в очередной раз «вышла» из своего тела, но на этот раз результаты оказались особенно тревожными: я ощутила присутствие могущественных сил, с которыми, как мне казалось, бороться было бесполезно. Синяя Птица предсказала мне, что я найду проводника, что я невредимой переступлю через порог. Это маленькое пушистое создание, которое я гладила, подарило мне чувство глубокого спокойствия…