Ранний старт 4

Глава 10 Воскресенье — заряд бодрости на неделю

7 сентября, воскресенье, время 10:10.

МГУ, ДСЛ, комната фрейлин.

— Отвали! — это я сказал утром Шакурову, взял в охапку учебники и ушёл к девчонкам.

Напоследок пообещав парням, что на все вопросы по ТФКП и другим дисциплинам отвечу после обеда или вечером. А то взял Ксенофобий моду прямо в процессе вопросами отвлекать. На просьбы отложить их хотя бы до перерыва покладисто соглашается и через несколько минут снова пристаёт. Чуть морду ему не набил, пока не нашёл гуманного решения. Личного и бесплатного репетитора нашёл, морда ксенофобская!

Девочки немедленно обрадовались. И мы дружно погружаемся в ядерно-атомную физику.

Лето всё ж таки сказалось в смысле потери формы искином. Компенсирую недостаточную его тягу волевым нажимом и концентрацией внимания.

Около двенадцати девчонки облегчённо выдыхают и начинают завлекательно греметь кастрюльками. Совесть моя чиста, я вложился в их запасы баночкой белых грибов и парой банок варенья. Финансовую долю в общих расходах с парнями на продукты не снизил. Всё-таки обычно завтракаю и ужинаю в своей комнате. В будние же дни обычно в столовых пасёмся.

— А у тебя с ней серьёзно? — с неожиданной требовательностью на меня смотрит Вера.

Люда взглядом присоединяется к вопросу. И объяснять мне, кого они имеют в виду, не надо. Явно не Алиску, о которой ничего знать не могут.

— Если вы о романтике, то нет. Ничего серьёзного. Вы, вообще, как себе это представляете? Мне пятнадцать лет, она на шесть лет старше. Да она в школе могла моей учительницей быть.

— Вот она тебя плохому и научит, — Людмилка хихикает и толкает меня плечом.

Мы стоим на балконе, дышим воздухом после обеда, любуемся видами Москвы, расцвеченной осенними деревьями, уходящими в жёлто-красный спектр.

«Чему она может меня научить после пылкой Алиски?» — думаю про себя, а ухмыляюсь открыто.

— О женитьбе и речи быть не может. А вот что серьёзно, так это связи. Связи, девочки! Для вас это, может, и не так важно, а для меня — да. Лев Толстой был своим в высшем обществе Российской империи, и он знал, о чём говорил в своём романе. Человек со связями силён и влиятелен, человек без связей — никто, даже если он богат и знатен.

— Какие неожиданные выводы ты делаешь, погляди-ка, — произносит Вера.

— М-да, вроде все читали, и на тебе, — присоединяется Люда. — Никогда бы не подумала.

— А ты дальше не думаешь через курс перескакивать? — Вера озабочивается другим животрепещущим вопросом.

— Не, слишком хлопотно, — мотаю головой. — Мне, кстати, ещё лабораторные надо пропахать. Ещё со своей старой группой. Там у меня хвост остался в осеннем семестре.

Забавно получилось. За второй семестр лабы сданы, а за первый — нет. И уговорить Довганина поставить зачёт на халяву — абсолютно безнадёжный вариант. Не человек — кремень.

Отдохнув после обеда, закрепляем пройденный материал.

— Ничего сложного, девочки. Даже художественные книги надо так читать. Внимательно следить за извивами сюжета, понимать мотивы главных героев и важных персонажей. И уметь затем пересказать книгу. Связно, понятно, интересно.

Девочки покоряются, делая вид измученных вконец.

— Помните, что летом на пляже Софья отколола? Удачную шуточку ведь можно развернуть в целую методику…

По мере того, как развиваю тему, девочек всё больше разбирает смех, и они смело бросаются повторно разбирать тему ядерных сечений.

— Смотрите, девочки, что я нашёл! — кричу с торжествующим восторгом. — Какие страшные термины и жуткие уравнения! Формула Брейта-Вигнера, даже ни разу не слышал о такой!

Девочки сначала сами глядят с ужасом, а когда объясняю, что это нужно в рамках методики Софьи, которую тут же окрещиваю софистикой, опять начинают хихикать.

Залез глубоко вперёд, да мы с самого начала туда влезли. И в этом вижу большой смысл. Когда преподы дойдут до того материала, он будет давно знаком, и мы дозреем до глубоких вопросов. Если уж сами не разберёмся. А пока учимся связно разговаривать на эти темы. Мотивацию только что придумал.

Вечером с Куваевым ныряем на сайт, где бескомпромиссно бьются «моглики» и «немоглики», как они друг друга называют. Они — это ценители грандиозного американского достижения и упёртые «фомы неверующие», увлечённо придирающиеся к каждой мелочи.

— Хиви НАСА опять вывернулись… — Санёк чуть ли не с ненавистью стучит по клавишам.

— К длинным техническим выкладкам легко придраться, — замечаю с философским спокойствием. — В математических — легко ошибиться.

Обсуждаем попытку одного скептика доказать невозможность работы американского двигателя с заявленными ТТХ. Узкие места есть, например, считается, что достичь параметров, требуемых для работы двигателя, ни один никелевый сплав не способен. Но практически доказать это невозможно.

— К тому же, — продолжаю мысль вслух, — длинные сложные выкладки никого не убедят, кроме узких специалистов. Остальные просто отмахнутся.

14 сентября, воскресенье, время 17:05.

Москва, полицейский участок по Гагаринскому району.

Время после завтрака почти не помню. В девятом часу утра неожиданно пробивает — мной завладевает мой собственный искин. Собственно, не сопротивлялся, ни к чему, он для того так долго и выращивался, чтобы работать.

К девочкам не пошёл, надоедливые вопросы Шакурова игнорировал. Когда он попробовал дёрнуть за рукав, посмотрел на него так, не знаю как, но он отшатнулся, и больше я его не слышал.

Что съел на обед и обедал ли вообще, не то что не помню, а как-то всё равно. Меня накрыла и увлекла в интеллектуальное астральное пространство призрачная возможность расследования загадки, которую подсунул мне хитрый Рожков в своё время. Две загадки по цене одной, решаются одним методом, как уже понял.

Мои знания, превысив некий уровень, сформировали это мысленное пространство. Искин создал себе среду обитания, можно и так сказать. И он не забыл о тех коварных задачках, пугающих одной своей простотой.

И где это я оказался? Обстановка вокруг настолько изменилась, что с сожалением и трудом отнимаю у искина управление всеми ресурсами организма. Неподвластна ему только служба контроля окружающего пространства. Во всех измерениях. Сигнал, как говорят в некоторых службах, не самого насыщенного красного цвета, сигнализирующего об опасности высшего уровня, а всего лишь жёлтого. Этот цвет тоже требует обязательной реакции, её отсутствие запросто может довести до красного. Как говорится, танки надо давить, пока они чайники.

— Эй, ты меня слышишь? — крепкая мужская рука щёлкает пальцами перед лицом.

Наверное, из-за этого пришлось покинуть моё уютное эфирное пространство, заполненное теориями, формулами и нитями связей между ними. Сидящий за столом хозяин крепкой руки слишком близко поднёс её к моему лицу. Потенциальная угроза. Немного отодвигаю лицо, кое-как фокусирую взгляд на мужчине. Дальше легче.

За столом сидит капитан полиции, возрастом под сорок лет. По крайней мере, выглядит так. Усталое и чем-то недовольное лицо, тёмно-русые волосы коротко подстрижены. Телосложение крепкое, но видно, что не завсегдатай спортзала.

— Слышу. Вы кто? — оглядываюсь, самый характерный элемент — зарешечённые окна. — И где я?

— Проснулся? — саркастически спрашивает капитан. — Я уже представлялся, но я не гордый. Могу и ещё раз. Оперуполномоченный капитан Дорохин Сергей Матвеевич. Находишься в отделении полиции Гагаринского района. И до сих пор не представился. Ты кто и откуда?

Мой взгляд замечает студенческий билет на столе капитана. Кстати, а где телефон? Охлопываю карманы. Пусто. Портмоне тоже нет.

— Всё изъято под опись, — сухо информирует капитан. — Итак, представьтесь, молодой человек.

— А это у вас не мой студенческий на столе лежит?

— Откуда я знаю, твой или не твой? Назовись, тогда и узнаем.

Резон есть в его словах, признаю. Чисто теоретически студенческий может и не моим оказаться.

— Если там написано «Виктор Александрович Колчин, студент МГУ, второй курс ФКИ», то это мой билет.

Формально пока числюсь на втором курсе. Деканат ещё не придумал, как меня оформить на курс старше.

— Сильно ты вляпался, Колчин Виктор Александрович, — капитан повертел в руках студенческий и снова бросил его на стол.

В таких случаях детективные графоманы пишут сакраментальную фразу: «ни один мускул не дрогнул на его лице». То бишь на моём. Иначе говоря, никакого впечатления его слова на меня не производят. Чуть подумав, делаю вопросительное лицо.

— Ты подростков избил, — огорчённо вздыхает. — Понимаешь, что тебе грозит за избиение несовершеннолетних? Нет, где-то я тебя понимаю, — вздыхает почти сочувственно. — Они постоянно напрашиваются, ведут себя нагло, одно слово черн…

Последнее слово обрезает, будто опомнившись.

— Но такие травмы, — качает головой. — Ладно бы ещё носы поразбивал… тебя кто этому научил, Колчин?

— Жизнь? Улица? Судьба? — предлагаю варианты. — Что, собственно, случилось, господин капитан?

— Ничего особенного, Колчин, — с ядовитейшим сарказмом отвечает капитан. — Ну и что, что они — азербайджанцы, калечить их зачем? И себе жизнь искалечил. Под уголовное дело ведь пойдёшь.

Угу. Разбежался. С трудом давлю наглую ухмылку. Мне шестнадцати лет нет ещё, так что обломитесь уголовное дело заводить. Хотя за какие-то вещи могут и с четырнадцати под монастырь подвести, но там юридически жутко тягомотное дело. Помню бессилие полиции против молодёжной банды в нашем городе.

— Самое малое, тебя из университета выпрут.

Интересно, что всё-таки произошло-то? Трясу память, что-то должно остаться, искин упрямо занятые ресурсы освобождать не хочет. И тут капитан допускает ошибку, от которой искин взвывает от восторга.

— Пиши обо всём, что произошло, — капитан пододвигает лист бумаги и ручку.

Пока пишу шапку «Оперуполномоченному такому-то от такого-то. Показания по поводу…» сопротивление держу. А потом сдаюсь.

— А можно мне ещё несколько листов. И давайте я отсяду, чтобы вам не мешать…

Сдержанно обрадованный моей сговорчивостью, капитан снабжает меня затребованными ресурсами. И как только отсаживаюсь за другой стол в отдалении, снова выпадаю из реальности.

Это не одна и не две задачи, это класс задач. Нерешённых или совсем нерешаемых. Вот что я выяснил. И когда пошёл парадоксальным путём, не упростил, а усложнил задачу, вдруг появляется перспектива её решения. Туманная, но хоть так.

Искин разгоняется не на шутку, почувствовав мой азарт. Исписываю лист за листом, зачёркиваю негодные или ошибочные варианты, продолжаю дальше. Осталось совсем немного…

— Это что такое⁈ — в голосе капитана, нависшего над столом безмерное удивление.

— Щас, щас, подождите ещё немного, господин капитан… — прячу исписанное себе на колени, закрываю плечом и головой следующий лист. Нельзя меня сейчас отрывать.

Математические выкладки невозможно выдать в виде сплошного текста. Обычные человеческие слова, сложенные в предложения, подобны комментариям в программах. Поясняют, отмечают этапы, но, по большому счёту, не нужны. Полицейский вдруг обнаруживает, что мои «показания» по большей части состоят из формул довольно жуткого вида. Настолько его потрясает этот факт, что примерно минуту стоит, как молнией поражённый. Чего мне хватает, чтобы торопливо накидать ещё несколько строчек.

Складываю и прячу листы в карман. Искин медленно отступает в подсознание, оставляя лёгкий звон в голове. Оцениваю опасность интеллектуального истощения, как ниже средней. Но напрягаться даже вполсилы сегодня больше нельзя.

— Вставай, студент, — приказывает капитан и выводит меня из кабинета.

Спускаемся со второго этажа, уходим в коридор, вместо одной стены — решётка. В один из отсеков обезьянника меня и запирают. После удовлетворения просьбы сводить в туалет и дать напиться. Как только искин отступил, разыгрывается аппетит, но понимаю, что кормить меня здесь точно не будут.

Стоит лишь лязганью замка отрезать меня от мира и свободы, немедленно вцепляюсь руками в решётку и вполголоса ору:

— Свободу Юрию Деточкину! — и добавляю в усталое лицо капитана: — А где мой адвокат? Требую адвоката! Почему мне не дали сделать последний звонок?

— Хватит паясничать, Колчин. Допрыгаешься ведь…

— Доброго вам вечера, господин капитан. И спокойного дежурства, — благовоспитанно прощаюсь с его дюжей спиной.

И ложусь на широкую скамью, скамью подсудимых. Притомился я что-то.

14 сентября, воскресенье, время 20:10.

Москва, полицейский участок по Гагаринскому району.

— Чего вы городите, молодой человек? — на меня строго смотрит ещё один мужчина.

На этот раз со мной разговаривает штатский. То есть наверняка не штатский, но в обычном костюме. Выглядит моложе капитана Дорохова, сорока лет точно нет. Во взгляде тёмных глаз чувствуется профессиональная неумолимость. По должности положено. Всё-таки следователь из прокуратуры. Или следственного комитета при прокуратуре. Не очень разобрал его бормотание. Уловил только имя — Скоков Андрей Михайлович.

Вытащили меня к этому чину десять минут назад. А ещё за четверть часа до этого к моей зарешечённой конуре подходили двое. Кроме Скокова, как только что выяснилось, ещё один пожилой мужчина, седой и со взором орлиным и недоверчивым.

— Этот? — седой мужчина горного вида тычет в меня пальцем. — Ты зачэм моего сына искалечил, с-шканаман…

Последнее слово не понял. Ругнулся, небось, на родном наречии. Следователь его уводит.

И теперь начинает допрос довольно скучным голосом. Но вот скука резко исчезает на моём ответе о дате рождения.

— Вы спросили — я ответил. Что не так, господин следователь?

— То, что ты врёшь! — следователь бросает ручку на стол. — Ты студент второго курса, так?

— Так.

— Выходит, тебе не меньше восемнадцати лет!

— Не выходит, — поправляю и с упоением наблюдаю растерянность в его глазах.

Есть прекрасные моменты в жизни, есть. Ловите их люди, и наслаждайтесь!

— Как мне может быть восемнадцать лет, когда я в четырнадцать окончил школу и поступил в МГУ? — безмолвно добавляю взглядом: считать разучился?

— Паспорт есть?

— В общежитии.

Следователь, немного подумав, принимает решение:

— Хорошо. Я запишу с твоих слов, но если ты соврал, то ответишь за дачу ложных показаний.

— Не пойму, что вас смущает? Года четыре назад девятилетняя девочка на психфак поступила. Правда, долго не продержалась, — продолжаю наслаждаться ситуацией.

— Я предупредил, — не отрываясь от писанины, бурчит следователь.

— Я услышал, — отвечаю безмятежно.

— Что можешь сказать по факту произошедшего? — издалека заходит.

Но я не обязан догадываться, на что он намекает.

— А что произошло? До сих пор никто не сказал.

— В 16:10 сего дня тебя задержали на площади Ломоносова. Находящихся рядом ребят увезли в травмпункт. Всех троих. И все трое показали на тебя, как виновного в их избиении. У одного сломана челюсть, у второго — рука, у третьего сильно повреждена нога. Подозрение на закрытый перелом.

— Клевета, — заявляю со спокойной наглостью. — Я ни на грамм не виноват в их избиении и в их травмах.

— Это как? — смотрит на меня совсем уж по-рыбьи. — Они сами себя избили?

— В какой-то мере можно и так сказать. Никто их не вынуждал нападать сначала на девчонок, наших студенток, а потом на меня. Имею право на самооборону, как любой гражданин Российской Федерации, и воспользовался им.

Немного подумав, добавляю:

— Правом на самооборону. Гарантированным мне Конституцией. Право на жизнь, и всё такое…

— Каких девушек? На месте происшествия никого, кроме вас четверых, не было.

— А зачем им там быть? Я им сразу сказал: девчонки, дуйте отсюда. Они и дунули.

— Куда дунули? — мужик слегка теряется от моего сленга.

— В сторону Главного Здания. А дальше не видел. Самообороной занимался.

— Ладно. Что за девушки? Как зовут? — следователь Скоков приходит в себя.

— Не знаю. Не мой факультет. По-моему, химички, вроде видел их там.

Как только искин освободил тотально оккупированный им мозг, картинки произошедшего стали всплывать. Довольно фрагментарно, но для общего представления хватит. Это как смотреть фильм, где не двадцать четыре кадра в секунду, а десять или даже пять. Деталей не разберёшь, но общая картина ясна.

— Итак, — следователь принимается зачитывать составленный протокол.

Внимательно слушаю. События описаны схематично, в общих чертах, но правильно. Хотя нет, пришлось поправлять:

— Кое-что забыли, господин следователь. Сначала я потребовал, чтобы они оставили девушек в покое. Затем пригрозил полицией. Девочки по моему совету убежали, а я велел этим троим убираться с нашей территории. Это же МГУ, тут не место всяким. После этого они на меня напали.

Со вздохом следователь переписывает протокол с исправлениями.

— Подписывай, — передо мной кладётся итог многотрудных усилий.

— Не могу, — проверяю написанное, но подписывать отказываюсь. — Не имею права. При допросе должно присутствовать лицо, защищающее мои интересы, как несовершеннолетнего.

Следователь произносит короткое экспрессивное слово на «Б» и заводит глаза к потолку.

— Да не расстраивайтесь вы так. Придёт кто-нибудь из нашего деканата, в его присутствии всё и подпишем. Я могу и сейчас подписать, но это же нарушение закона, вы сами же мне это и запретите.

О том, что он только что сам велел это сделать, деликатно умалчиваю.

Отпускает меня под подписку о невыезде и после возврата всего изъятого при задержании.

— Девушек тех найди, — советует напоследок. — Без свидетелей с твоей стороны тебе будет несладко.

Пообещал. Этот день у меня точно прошёл не зря. Окончательно картина произошедшего всплывает только после отбоя. Прокручиваю её несколько раз, чтобы закрепить в памяти, и засыпаю.