Рассказы

Шесть соток и пять капель

Семья Пиндюриных несколько лет назад приобрела шесть соток. В садовом товариществе «Светлячок». Километрах в ста от Москвы.

Через год Пиндюрины, как это обычно делается, оградили участок рабицей (в смысле — моё!) и поставили в углу участка то, с чего всегда начинается освоение дачной целины, — сортир.

Сортир был тут же выкрашен алым суриком, потому что Пиндюрины приобрели 20 литров сурика прямо на шоссе у очень пьяного дяди со скидкой в 50 %, и на сортире был немедленно водружен флаг. Флаг Великобритании.

Дело в том, что Филипп Пиндюрин, хотя и работает рядовым дистрибьютором российской водки «Пять капель», очень уважает Британию: Уинстона Черчилля, Элтона Джона, мужественных английских матросов, королеву Елизавету, Челси, джинн и вообще все британское.

Сортир, как бригантина, гордо и одиноко дрейфовал среди гигантских, как зеленые океанические волны, лопухов и белой пены борщевика и ромашки.

Еще через год Пиндюрины завезли на свои шесть соток щитовой домик «Малыш» и грузовик с помойными досками, которые Филя несколько лет любовно собирал на балконе.

Из досок были выстроены сарай и душ. Без душа Анжела Пиндюрина (которую Филя называет «Май Литтл Энжл») заселяться отказывалась.

Потихоньку участок оброс хозяйством: шлангом, газонокосилкой, грядками, целлофановой тепличкой для крайне ценных огурцов, похожих на мумии гусениц, клумбой с розовым кустом, тропинками из гравия. Появились вишни ростом с Николая Баскова, смородина «Великан».

В «Светлячок» отправили все ненужное из города, упакованное, разумеется, в коробки из-под водки «Пять капель». Последней, но уже не в коробке, а на заднем сидении «Лады Калины», завезли тещу — Раису Степановну («Май Диар Рэй Стэфн»). Раиса Степановна прожила в «Светлячке» месяц, посадила чеснок и сельдерей и осталась очень довольна.

Потом в семье наступило тревожно-радостное затишье, а поздней осенью у Пиндюриных родился сын.

Долго думали, как его назвать. Филя настаивал на Элтоне или на Уинстоне. Анжела, тяготевшая к новейшим модным российским тенденциям, — на Елисее или Захаре. Раиса Степановна — на Степане.

Элтон Пиндюрин и Елисей Пиндюрин — это явно как-то слишком. А Степанов в России сейчас — как Кимов в Корее и Нгуенов во Вьетнаме. Зачем нам Нгуен Пиндюрин? — подумали Пиндюрины и сошлись на Пете, потому что и у Фили, и у Анжелы прадеды были Пети. А Петя к тому же легко переделывалось в «Питер» или «Пит», что вполне устраивало Филю.

Летом Пиндюрины вместе с восьмимесячным Петей и четырехмесячным котенком Джимми приехали на свои обжитые, облюбованные и намоленные шесть соток и обосновались до осени.

Жили в это лето Пиндюрины прекрасно. Филя на будни уезжал в Москву по своим пятикапельным делам, а в пятницу возвращался в «Светлячок» с ящиком «пяти капель». Далее следовало то, что у Пиндюриных называлось «Праздничный Приплызд». То есть все, включая Пита и Джимми, садились за столик, сколоченный Филей все из тех же помоечных досок и крашенный все тем же суриком, и праздновали «приплызд» Фили.

Филя выпить любит, но пьет в меру. Раиса Степановна тоже это дело уважает. А Анжела — все еще кормящая мать. Поэтому пьет компот.

Кстати, молока в это лето у «Май Литтл Энжл» было очень много, и она сцеживала его Джимми. Отчего Джимми к пяти месяцам размордел так, что стал лениться мяукать. А если вдруг Джимми мяукал, то это было похоже на тихий далекий изможденный стон.

Любимое дачное занятие Джимми — спать в старой скороварке в тени Николая Баскова.

В отличие от Джимми, Петя — очень активный ребенок.

Еще совсем маленьким он все время пыхтел, кряхтел и ворочался. За что был прозван Турундуком и Мегапыхтелкой.

Потом Петя научился переворачиваться и ползать. При этом, переворачиваясь, в качестве дополнительного рычага активно использовал язык. Тогда он стал Норным Жителем, Винторезом и Суперползякой.

Затем Питер сел. Умение принимать вертикальное положение на несколько дней привело его в состояние статической эйфории. Пит завороженно сидел и повторял, как заклинание, «ньдя-ньдя-ньдя-ньдя». Но вскоре ползание возобновилось. И приобрело совсем другую скорость и другие масштабы. «Суперторпеда» Пётр стал бедой Пиндюриных, их, так сказать, очень-очень трудным счастьем.

Петр Филиппович Пиндюрин на своих четырех галопировал от сортира до сарая и от сарая до теплицы за считанные минуты. В своем два на два метра рукотворном манеже (из тех же помоечных досок, любовно отшлифованных Филей) Петя орал так, что покрывал своим желудочным сопрано все четыре бензокосилки Пиндюринских соседей.

Основным занятием Пиндюриных стал перманентный отлов Суперторпеды.

Самым тяжелым временем для Фили было утро субботы. Потому что где-то в 11 утра «Май Литтл Энжл» и «Май Диар Рэй Стэфн» уезжали на рынок в соседний то ли маленький городок, то ли поселок городского типа в пяти километрах от «Светлячка».

Рынок в народе назывался Черкизон. Там продавалось все: чебуреки, джинсы, гвозди, хохлома, лифчики, кактусы, серебро, опарыши для рыбалки, колбаса, посуда, кошачий корм, елочные игрушки, шашлык, кроссовки, халва, иконы, дезодорант… Все очень дешево и в самых неожиданных комбинациях. Например, дезодоранты с опарышами. Или — кактусы с лифчиками. Или — кроссовки с чебуреками.

Я сам видел одну знойную тетю в бейсболке, перед которой на картонке лежали: вобла, гаечный ключ и фотография Вахтанга Кикабидзе. Причем тетя соглашалась продавать все это только вместе. Оптом. За пятьдесят рублей.

Филя с удовольствием сам бы сел за руль, а Анжелу или Раису Степановну оставил с Суперторпедой. Но Анжела и Раиса Степановна хотели на охоту. А когда женщина решила на пару-тройку часов стать прекрасной рыночной Артемидой, с ней лучше не спорить.

Анжела садилась за руль и говорила:

— Филёчек, Пиндюрёчек мой золотой, мы на часок.

— Знаю я ваш часок, — вздыхал Филя.

— Бутылка с нацеженным молоком на веранде.

— Знаю.

— Если останется — дай Джиммику.

— Ол райт.

— Он в скороварке.

— Окей.

— Держись, Фил, — улыбалась Раиса Степановна. — Донт уорри, би, как говорится, хеппи.

Однажды в самом конце лета, в пятницу, Филя забрал меня к себе на выходные в «Светлячок».

Вечером, после шестичасового пробочного кошмара, был очень милый утешительный «приплызд». А утром дамы, как всегда, отправились на Черкизон.

— Вдвоем вам будет легче, — улыбнулась Анжела.

— Оф корз, — вздохнул Филя.

— Молоко на веранде. Памперсы в тумбочке. Петя в манеже. Джим в скороварке.

Дверца машины захлопнулась.

— А пять капель в сарае, — приветливо улыбаясь теще, очень тихо сказал мне Филя. — За дровами.

«Лада Калина» оставила после себя шлейф рыжей, как хна, жаркой пыли, и мы остались наедине с Суперторпедой, как те самые герои О’Генри — с Вождем Краснокожих.

Когда машина скрылась за сосняком, Петя, который до этого уже целую пару минут мирно ел стенку манежа, заорал. По нарастающей, как набегающая электричка.

— Давай дежурить по очереди!! — закричал Филя, с трудом перекрывая Петино фортиссимо.

— Давай!! — закричал я.

— Чур — ты первый!!

— А ты что будешь делать?!

— Пойду налью нам по пять капель!!

— А не рано?! Одиннадцать только без пятнадцати!!

— Э куотэ ту илевен?! Самый раз!! Для бдительности!! Джаст э момент!!

Филя вынул Петю из манежа, переложил его в траву под кустом смородины рядом с кошачьей скороваркой, и вой стих.

Нежно зашелестел ветер в ветвях вишни. Радостно затинькала невидимая птичка. Забубнили соседские бензокосилки.

— Следи за ним. Я сейчас.

Я проводил взглядом Филю. У меня зазвонил мобильник.

— Я слушаю.

— Вовка?! — радостно воскликнул хриплый баритон.

— Ну.

— А чего ты без носков-то ушел?

— Куда ушел? Каких носков?..

— И главное, тихо так, по-английски. Я сижу, как девушка, — воблу ему, баю-раздолбаю, чищу. А он — как лорд. Без объявления войны.

— Ты кто?

— Твоя совесть. Кстати, напоминаю: «Зенит» слил. С тебя полтос.

— Ты куда звонишь-то?

— В Смольный. Товарищу Ленину. У тебя что, сифак ума? Впал в детство босоногое? Друг называется. Таких друзей — за … да в музей.

— Послушай, дорогой…

— Дать бы тебе воблой по уху. Тоже мне, конь в яблоках. Все. Появишься — будешь носки свои есть. Понял? Привет своей Бармалеихе…

Гудки. Некоторое время я стоял в глубокой задумчивости. Удивительная у нас страна. Каждый — как экспонат кунсткамеры. Почему-то вдруг вспомнился случай. Это было где-то в конце 90-ых.

Как-то раз я подъезжал к Москве по Дмитровке. Долго стояла у Волена, потом застряла в Деденёво. У Грибков всех согнали на обочину и стали ждать какого-то адского папу с мигалкой.

Ждали минут двадцать. Некоторые водители вышли из машин, курили, матерились, ворчали. Я тоже вышел.

Рядом стоял, опершись локтями на крышу своего «Запорожца» с подмосковным номером, огромный мужик с красно-фиолетовым, как у упыря, лицом. Казалось, что он больше «Запорожца» раза в два. Мужик плюнул, прорычал хриплым басом:

— Наш папаша едет в баню пить коньяк и парить Маню, — и, взявшись за багажник на крыше, остервенело покачал машину. Как будто хотел её перевернуть. Потом пнул ногой шину. Потом достал из окна двухлитровую бутылку воды «Тархун» и, со сладостным подхрипыванием на каждом глотке, выпил её целиком.

Я заворожено смотрела на это шоу. Самое интересное, что по мере опустошения бутылки мужик всё больше скашивал глаза к переносице, с интересом следя за убыванием уровня воды.

Упырь допил бутылку, вернул глаза на место, оглушительно с треском рыгнул и, улыбнувшись, сказал, причём — персонально мне:

— Экскюзе муа, шер ами… — куртуазно шаркнув грязной кроссовкой сорок восьмого размера. — Жё сюи времан наврэ…

Удивительная страна.

На шоссе наконец-то ворвался эскорт «папаши».

Машин в двадцать. Каждую из машин упырь с совершенно серьёзным лицом педантично расстрелял из пальца:

— Дж! Дж! Дж!..

В конце по-ковбойски дунул на палец и сказал:

— Так в путь же, мой преданный Россинант… — и, как фокусник, загрузил свою тушу в тут же просевший «Запорожец».

Сколько же у меня в памяти таких вот личностей! Чудик на Чудике.

Из задумчивости меня вывел Филя:

— Где Пит?

Я оглянулся. Ребенка не было. Мы стали искать. Пети не было нигде.

Мы обшарили все шесть соток. Филя даже заглянул на крышу. Я залез в подпол.

Нету.

Ну не мог же он перелететь через забор!

— Значит так, — сказал Филя, — пьем по пять капель и возобновляем поиск с усиленной бдительностью. В сарае водки нет. Я все обыскал. Дело понятное. Май Литтл Энджл нашла и перепрятала. Би шуэр. За ней такое водится. Это еще тот Скотланд Ярд. Но у нас, у муровцев, другая заначка есть. За сортиром стоит коробка из-под «Пяти Капель». Небольшая такая. В ней всякое барахло, а под ним — бутылка. Сходишь?

Я сходил. За сараем стояла коробка. В коробке было всякое барахло. На барахле мирно спал Питер, накрывшись старыми Филиными штанами.

Мы не стали его будить.

С тех пор у Пиндюриных есть одно спасение от неистового Пети — это коробка из-под Пяти Капель. В ней он мирно играет с какой-нибудь тряпочкой или пуговкой. И потом тихо спит.

Он в домике.

Анжела и Раиса Степановна привезли с Черкизона очень вкусные домашние чебуреки.

В семье Пиндюриных мир и порядок. И все уютно и правильно.

Джимми — в скороварке. Пит — в коробке. Заначка — в сарае. Памперсы — в тумбочке. Молоко — на веранде. Чебуреки — на Черкизоне. «Светлячок» — в России. Россия — на планете Земля.

И если капель — то пять. И если соток — то шесть. И если жить — так весело.

Как говорил наш российский человек британского происхождения Винни Пух, «по-моему, так».