Рассказы

Дракон доел пельмени

Судьба Вадика Сыркина мистична и причудлива, как изрезанное лагунами, заливами и полуостровами побережье Восточно-китайского моря. Как знаменитый Шанхайский небоскреб «Открывашка» с круглой дырой наверху. Как каналы «китайской Венеции» Сучжоу. Как китайский иероглиф «Любовь», похожий на резво шагающего человека с чем-то странным на (в?) голове.

Начнем с того, что Вадик родился четвертого апреля 1974 года. Мало того: он родился в квартире № 44, в доме на одной из улиц города Сызрань. А потом семья Сыркиных переехала в Москву.

Вроде бы — ничего особенного. Но таки слушайте дальше.

Когда Вадику исполнилось, опять же, четыре года, родители Вадика уехали в долгосрочную командировку в Китай, в провинцию Сычуань. И взяли с собой Вадика.

Это было чудо. Тогда между СССР и Китаем были самые напряженные отношения. Но кое-какие разведка и дипломатия все-таки сохранились. Командировка продлилась, как нетрудно догадаться, четыре года. Там Сыркин-младший отучился в начальной школе, на твердые, кстати, четверки, и освоил азы китайского языка.

А эти азы говорят, в частности, о том, что в китайском языке есть иероглиф «сы», который может обозначать а) цифру «четыре», б) слово «смерть». Китайцы вообще стараются избегать этой цифры. Вплоть до отмены домов № 4 и квартир № 44. Стараются не рожать детей в апреле и т. д. и т. п. И вообще «сы» — нехорошее слово. Как та самая булгаковская квартира № 50.

И вот четверочник Сыркин из Сызраньской 44-ой квартиры, родившийся 4-го числа 4-го месяца проводит в Сычуани четыре года и решает связать свою судьбу с Китаем.

После школы он четырежды (sic!) поступал на отделение восточных языков МГУ и не поступил. Потому что все сочинения по литературе (тогда еще не было никакого ЕГЭ, которое, как известно, расшифровывается в народе по-разному: как «Единая Государственная Экзекуция», «Единое ГЭ» и т. п.), итак, все сочинения по русской литературе Вадик упорно сводил к китайской теме.

Образ Обломова Сыркин раскрывал исключительно через понятия «дао», «энергия ци», «инь-ян» и т. д. Что, кстати говоря, не так уж глупо: по-моему, Обломов — чистый даос и яркое воплощение «инь», в отличие от «ян»-Штольца. Но все-таки это было для вступительного сочинения слишком…

Сочинение на тему «Смысл названия романа Л.Н. Толстого „Война и мир“» Вадик написал с десятками цитат из Конфуция, Чжуан-Цзы и даже Мао Цзэ Дуна. И это было опять же неглупо и опять же — слишком…

На пятый год Сыркин взял себя в руки, написал нормальное сочинение про «Мцыри» и поступил в педагогический. Так Сыркин стал педагогом. После окончания вуза он переквалифицировался в преподавателя русского языка как иностранного и проработал в этом качестве сами догадываетесь сколько лет. И вот его наконец-то отправили преподавать русский язык в Шанхай.

Надо отметить, что рост у Сыркина 1 метр 95 сантиметров. Весит Сыркин сто двадцать килограммов. Имеет густой, наваристый, как хаш, баритон, очень крупные черты красного лица, алую, как те самые романтические паруса, лысину и ярко-рыжую, как какое-то древнее золото, бороду лопатой. Даже, я бы сказал, веером. Словом, он весьма характерный персонаж и похож на хорошо поддавшего ирландского шкипера.

Китайских студентов Сыркин своими физическими данными покорил сразу и навсегда.

По-китайски «шань» — это гора, «лун» — дракон, «хун» — красный и «цзинь» — золотой. Соответственно Вадик имеет — как минимум — следующие торжественные клички: «Хун Шань», «Цзинь Лун», «Цзинь Шань» и «Хун Лун».

Иногда он именуется, скажем «Ва Ди Лун» или «Хун Ва Ди» и т. п. «Ва Дим» по-китайски никак не получается. Может выйти что-то вроде «Ва Ди Ма» или «Ва Ди Ка». Но это уже не гордый «ян», а какая-то несчастная «инь». Так что Сыркин предпочитает нейтральное «Ва Ди».

Но Вадику больше всего нравится его полное имя: «Цзинь Хун Лун Шань Ва Ди». Что переводится как «Красно-Золотой Горный Дракон Вадик». Скромно и со вкусом.

Как преподаватель Вадим прекрасен. Например, читает он китайцам курс т. н. лингвокультурологии. Есть такой предмет. Я сам толком не знаю, что это такое. Что-то, вернее — все, что хочешь, про язык и культуру. На занятиях Дракон Сыркин рассказывает китайцам всякие интересные вещи, например, о том, что такое по-русски «склеить ласты» или «твои товарищи в овраге лошадь доедают» и т. п. А положительную оценку ставит всем, кто сможет произнести слово «лингвокультурология». Потому что китайцы путают «л» и «р».

— Скажи «лингвокультурология», — говорит Сыркин китайцу.

— Рынгвакуртулорогия, — произносит китаец, перепутав все, что можно.

— Полное «сы», — вздыхает Вадик, — иди, тренируйся. Зайдешь через полчаса.

Раз на пятый-шестой китаец говорит что-нибудь вроде «лингвокултулология» — и получает четыре. Или «лингвокуртуророгия» — и получает три.

Словом, на занятиях и экзаменах у Горного Дракона Вадика полный порядок.

Через год работы Вадик женился на китаянке Мэй Хуа (Красивый Цветок), маленькой, симпатичной, миниатюрной и очень смешливой девушке ростом 1 метр 54 сантиметра. Вадик очень любит Мэй Хуа, во всем ее слушается и называет свою жену почему-то «Медвежонком».

Несколько лет назад я побывал в Шанхае и встретился с Красной Горой и Красивым Медвежонком.

В Шанхай лучше всего ехать осенью или весной. Главное — не ехать в Шанхай в начале мая. На майские, и в без того, мягко говоря, немалолюдном Шанхае народу столько, что буквально перестаешь передвигаться самостоятельно: просто тебя несет людской поток. Как окурок по канализации. Интересное ощущение. Ноги не устают. Совсем. В принципе можно дружески обнять за плечи двух соседних улыбчивых шанхайцев и со словами «дуй бу чи» (это по-общекитайски значит «пардон»), оторвать ножки от земли — и река шанхайской жизни сама понесет тебя.

Впрочем, шанхайская река жизни течет здесь круглый год.

Если вы идете, вернее парите по центральной улице Нань Цзинь и вдруг хотите завернуть в какую-нибудь экзотическую подворотню, скажем, по нужде, то этого сделать нельзя. Опи́сатсья — вполне реально. Я не шучу.

Что делать в Шанхае, кроме безногого хождения? Ну, конечно, посетить два знаменитых соседних города — китайскую Венецию Сучжоу и императорскую резиденцию Ханьчжоу. Но это отдельный сюжет.

В самом Шанхае есть чем заняться. Во-первых, просто гулять.

Есть «культурный Шанхай». Лучше сказать, два «культурных Шанхая»: китайский и европейско-эмигрантский.

Китайский — это роскошные городские парки, пагоды, монастыри, знаменитая жемчужина Востока — шанхайская телебашня.

Европейский Шанхай — милый колониальный город, очень, кстати, русский. Здесь долго жил Вертинский и другие наши знаменитые соотечественники.

Но есть и «просто» Шанхай. И это не менее интересно. Например, в центре — толкучка. Там, разумеется, все поддельное: древний фарфор якобы эпохи Тан, древний нефрит якобы эпохи Мин и прочее. Все-таки забавно приобрести заколку из слоновой кости десятого века за три юаня, тем более, что она очень похожа на настоящую.

Теперь еще одно. Надо всегда помнить, что ты — «лао вай», то есть иностранец, а значит — варвар, беломордый придурок и ходячая кубышка.

Шанхайский, да и всекитайский шоппинг, имеет свои особенности. Мне его доходчиво объяснил Сыркин во время одного из приездов в Москву:

— Значит так, — сказал он. — Пункт первый. Барахло везде у всех одинаковое. Поэтому ищи не товар, а конкретного кадра. Чувствуешь, что данный конкретный кадр тебе симпот — все, вцепись в него и бодайся только с ним. Кадры решают все. Типа, человеческий фактор. Это — твоя зазноба, понял?

— Понял, Вадик.

— Молодец. Пункт второй. Выбираешь вещь и сам себе говоришь, сколько она стоит. Твердо. Типа клятвы октябренка. И все — сталинград. Ни шагу назад. Пять юаней, например. Говоришь этому даосу: «четыре». И от четырех до пяти с ним пились. Сколько он там тебе сам загнет — его личное шанхайское дело. Обычно они раз в десять-пятнадцать отмахивают. Потому что ты кто?

— Лао вай.

— Правильно, чурка. В общем, уо цхао… Это так они по местной матушке выражаются… Никому не говори «уо цхао». Пункт третий: торгуйся с хорошим настоением, весело, в легкой манере. Если начнешь волноваться, а еще хуже, сердиться — ничего не выйдет. Короче, где-нибудь через час за пятерку получишь свое барахло. Какую-нибудь якобы древнюю фарфоровую чашку, которую они для пущей древности закапывают в свиное дерьмо на пару дней или тараканьей морилкой обливают. Это у них называется «уар» — старая вещь… И потом: тебе они за пятерку эту уар обязательно уступят. Потому, что ты не совсем лао вай, ты худо-бедно все-таки «ылосы», а что еще лучше — «сулиэн». Что значит русско-советский. Тебе потом твоя зазноба еще и «гут-халасо» скажет и «Катюшу» по-китайски споет. Они это дело любят…

Инструкции Вадика мне в дальнейшем очень пригодились.

Шанхайцы — народ непосредственный, первозданный. Живут по принципу «здесь и сейчас». Вечером, скажем, выносится старый разбитый магнитофон и под местного Юрия Антонова устраиваются танцы. Танцуют все — от нетвердо стоящих на ногах голопопых младенцев (шанхайские дети ходят либо без штанов, либо в ползунках с дыркой в соответствующем месте, чтоб не снимать штаны по пустякам) до столь же нетвердо стоящих на ногах столетних стариков и старушек.

Грани между, скажем так, «городским пейзажем» и «жилым интерьером» в Шанхае особой нет. Семья вытаскивает на улицу кровать, кресло, газовую плитку, швейную машинку. Сидят в пижамах, едят чего-нибудь, пьют, шьют, чешутся…

Кстати, о еде. Вопрос «жить, чтобы есть, или есть, чтобы жить?» в Шанхае решается однозначно: жить, чтобы есть. Неслучайно приветствуют они друг друга не столько всем известным «ни хао!», сколько своим гастрономически-сокровенным: «ни чифань ла мэй йоу!» то есть буквально: «ты уже сегодня жрал?» Это вместо «хау ду ю ду» и «здрасьте» с «бонжуром». Самое священное, сакральное шанхайское слово — «чифань», что значит «еда», «кушать», «харч», «трапеза», «хлебать», «умял», «жорево», «нам-ням» и тому подобное. Чифань — это шанхайское всё. Навроде нашего Пушкина.

И с этим у них дело поставлено на ура. Они живут, чтобы чифанить. Чифанят шанхайцы самозабвенно, еще самозабвеннее, чем поют в караоке.

Здесь есть множество многоэтажных ресторанов. Особенно популярен пельменный ресторан-«чифанька» в центре, в Саду Радости. Ресторан четырехэтажный.

На первом этаже готовят паровые пельмени. За стеклом. Застекольное пельменное шоу завораживает. За пельменями стоит огромная очередь, но все происходит быстро. Пельмени выдают в пластиковых коробочках. 8 штук — 4 юаня, типа 15 рублей.

На втором этаже находится что-то типа столовой самообслуживания. Пельмени — те же. И очередь та же.

А на третьем этаже — густая китайская экзотика. Она заключается в следующем. Большие круглые столы, на них одноразовые клеенки, на которые все радостно выплевывают то, что не поддается чифаньству. Когда гости все съели и отплевались, радостная официантка, которая называется «гуня», собирает простыню и выносит на помойку. Очень интересное зрелище. Можно поучаствовать в этом процессе, выкрикивая что-нибудь вроде «хэнь хао чи!» (очень вкусно)!

На четвертом этаже — VIP зал с фонтанами, бамбуками и флейтами. Изысканный китайский гламур за очень дорого по местным понятиям. По нашим понятиям — это не дороже, чем сходить в «Му-Му».

Я приехал в Шанхай в начале зимы. На конференцию. И мы, конечно, встретились с Вадиком и его женой. Мы сидели втроем — Красивый Цветок, Золотой Дракон и я — за круглым крутящимся столом на третьем этаже ресторана-«чифанки» в Саду Радости. И чифанили. Перед Красивым Цветком стояла коробочка с восемью пельменями. Передо мной — две коробочки. Перед Золотым Драконом — три уже пустые коробочки, наполовину отчифаненный жареный карп, куча рыбных костей и порция свинины в кисло-сладком соусе.

— Вам нлавится, Варадимил Станисравович? — вежливо спросил меня Красный Цветок. В ее коробочке оставалось семь пельменей.

— Вкусно, — сказал я, дочифанивая одиннадцатый пельмень.

— Хэн хао чи! — подтвердил Золотой Дракон, покончив с карпом, выплюнул на скатерть хвост и приступил к свинье.

— Поплобуйте кулицу с алахисом, Варадимил Станисравович, — учтиво улыбнулся мне Красивый Цветок, — это очень факусана.

— Сесе, спасибо, Красивый Цветок, но я больше не могу… Честное слово. В другой раз…

— Тебе надо дать какое-нибудь китайское имя, Вовка, — сказал Золотой Дракон. А то мой Медвежонок тебя замучился артикулировать.

Он выплюнул на скатерть свиной хрящ и предложил:

— Давай назовем тебя так: Цонмин Яньцзин.

Смешливый Красивый Цветок нагнулся и захихикал в ладошку.

— А что это такое? — спросил я.

— «Умные Очки». Конечно, тебя можно было бы назвать Четыре Глаза — Сы Янь, но «сы» — нехорошее слово…

Цветок тихо заливался в коробочку, вежливо загородившись ладошкой.

— Хорошо, я согласен, Золотой Дракон, — вздохнул я и проглотил последний шестнадцатый пельмень.

— Попробуй свинину, Умные Очки. Свинья — хэн хао чи!

— Сесе, Золотой Дракон, но я больше не могу чифанить. Извини. Дуй бу чи, друг.

— Слабак, ты, Умные Очки, — сказал Золотой Дракон, доедая свинью. — Одно слово — лао вай… Ты больше не будешь, Прекрасный Цветок? — он уверенно кивнул на коробочку Мэй Хуа, в которой по-прежнему оставалось семь пельменей.

— Нет, Зоротой Длакон, я наерась.

Золотой Дракон доел пельмени Красивого Цветка и крикнул в гулкую даль ресторана:

— Гуня! Майдань!.. «Майдань» — значит счет, — пояснил он для Умных Очков.

Веселая розовая гуня в национальном костюме ловко свернула нашу скатерть, умчалась с ней в недра рычащего, как буксующий бульдозер, ресторана и буквально через двадцать секунд принесла «майдань».

— Девяносто юаней, — задумчиво сказал Золотой Дракон.

— Осень долого, — возмутился Красивый Цветок.

— А сколько это? — спросил я. — У меня с математикой прохо… То есть, пардон, плохо.

— Это где-то четыреста сорок четыре рубля, — быстро подсчитал Золотой Дракон. — Полное «сы»!

— И это дорого? Это за шесть-то порций пельменей, целого карпа и триста граммов свинины!? — воскликнул я. — У нас бы это тысячи на четыре потянуло! Совсем вы тут, я смотрю, зачифанились…

— Да, действительно дороговато… — проворчал Золотой Дракон. — Уо цхао…

Я так и не понял, про какой счет, российский или китайский, говорил Вадик.

Мы расстались у входа в ресторан. Я с трудом проломился сквозь толпу и вышел-таки на центральную улицу Нань Цзин, по которой плыл плотный, как обед в ресторане Сада Радости, поток людей.

Я икнул, дружески обнял за плечи двух улыбчивых шанхайцев и сказал им:

— Дуй бу чи. Извините.

— Ты уже пожрал? Ни чифань ла мэй йоу? — дружески попривествовали шанхайцы четырехглазого лаовая.

— Пожрал, пожрал! Чифань ла! Чифань ла! Да еще как! — сказал лаовай, оторвал ноги от земли — и шанхайская Река Жизни, как Великое Дао, понесла не очень Умные, но счастливые Очки куда-то в шанхайскую даль…

Надо думать — в следующую чифаньку. Где, вне всяких сомнений, все будет так же «хэн хао чи», то есть — «факусана».

Вот такая «куртулорогия».

И никаких «сы»!