33 истории о зверебятах

Буся

В одном большом-большом московском микрорайоне, в высоком-высоком доме, на двадцать забыл каком этаже, в шумной весёлой семье жил-был Буся.

Буся был пингвинёнком. А Бусей его назвали потому что он всё время что-то бубнил себе под нос: бу-бу-бу. Иногда его звали Бубусей, иногда — Гугусей. А иногда — Поп;. Сокращённо от Полярный Попугай. Шутка.

Папа Лёша, Алексей Алексеич, полярник, привёз Бусю два года назад из экспедиции. Буся как-то раз заснул на льдине, и его отнесло далеко-далеко в океан. Он мог бы погибнуть. Акулы там, пираты, браконьеры и всё такое. Но добрые русские полярники спасли Бусю и привезли в Москву. И вот он поселился в семье Алексея Алексеича.

Семья была большая: жена папы Лёши (мама Даша), четверо детей, собака, три кошки, мама мамы Даши (тёща называется), черепаха, какая-то глуховатая «тётя Алевтина» из города Анадырь, какие-то другие тёти и дяди, которые всё время приезжали, уезжали, опять приезжали, пели песни на кухне, а потом, громко храпя, спали на полу в спальных мешках… Вон сколько всех! Это если не считать тараканов. Словом, не соскучишься.

Поэтому за Бусей особенно ухаживать было некому. Никто ему носик не высмаркивал, шнурочки не завязывал и пяточки не чесал. Воспитание тут было суровое, но справедливое.

Во-первых, Буся всё время ходил в кедах. Без шнурков. Потому что у пингвинов большие когти на ногах, а на полу паркет. А если каждый когтявый бездельник начнёт царапать паркет когтями, то это уже будет не паркет, а эти… колдобобины какие-то с этими… буебураками.

Во-вторых, у Буси была кепка. В клеточку. Очень красивая. И каждое утро мама Даша клала в кепку деньги, надевала кепку на Бусю и Буся шёл в соседний магазин «Океан». За рыбой. Потому что пингвины без рыбы не могут. Как дяди без побриться. Или как тёти без покраситься.

В магазине «Океан» Бусю уже все знали. «Ура, Буся пришёл!» — кричали продавщицы. И гладили Бусю. А Буся удовлетворённо бубнил: бу-бу-бу… Кассирша снимала с Буси кепку, брала оттуда деньги, клала чек вместо денег, надевала кепку обратно на Бусю, и продавщица выдавала Бусе пакет с его любимой рыбой. Мойва называется. И Буся шёл домой.

Там мама Даша проверяла чек, и Буся, так сказать, сытно кушал. У него была для этого дела специальная миска на табуретке. После сытного обеда Буся, кряхтя и сыто бубукая, шёл на своё место. А место у него было за занавеской. У окошка. Пингвины ведь, когда отдыхают или спят — не лежат и не сидят, а стоят столбиком. Вот и Буся стоял столбиком за занавеской, которая немного двигалась оттого, что Буся дышал своим набитым мойвой животиком. И кеды ещё смешно торчали из-под занавески.

А вечером с 1830 до 1915 Бусе напускали ванну, и он в ней играл в настоящего пингвина. Плавал, плескался и опять же бубукал, пуская пузыри.

Вот, собственно, и всё. И эта жизнь Бусе очень нравилась. Все в семье друг с другом дружили: и кошки с собаками, и тёща с папой, и дети с тараканами, и черепаха с Бусей, и тёти с дядями. Всё было уютненько и спокойненько.

И вот однажды утром, в четверг, Буся пошёл за мойвой. Подошёл он к магазину «Океан», а магазин-то и закрыт. Только висит табличка: «Учёт».

«Вот тебе и бу-бу-бу! — подумал Буся. — Учёт какой-то… А что же я сегодня бу-бу-буду кушать?» И Буся встал столбиком у входа в магазин и горестно задумался. И так простоял он больше часа.

В это время мимо пролетала ворона Глаша. С ней Буся был знаком. Потому что когда он стоял за своей занавеской у окна, Глаша часто сидела на подоконнике с той стороны окна, и они иногда болтали. Ну, про погоду, про политику…

— Ты что тут кар-стоишь? — спросила Глаша Бусю.

— Бу-бу-бучёт какой-то у них сегодня, — ответил Буся. — А рыбки очень хочется. Прямо в животике бу-бу-бурчит. Нам, пингвинам, голодать никак нельзя. Мы рыбу-бу-бу должны каждый день кушать.

— Да-а-а… — сказала Глаша. И задумалась.

Помолчали.

— Слушай! — вдруг радостно воскликнула Глаша. А полетели-кар на пруд. Там рыбы знаешь сколько! Кар! Это ж недалеко! Полчаса всего лететь! Кар полетели?

— Мы, пингвины, не летаем, — печально вздохнул Буся. — А идти туда я до завтра бу-бу-буду.

— Ах да, я и забыла. Извини, кар, — опечалилась Глаша.

— Пропал я! — сказал в отчаянии Буся. Ещё помолчали.

— Ну-ка-кар, подожди! Стой-кар здесь, — вдруг каркнула Глаша и улетела.

Через полчаса в небе появилась целая стая ворон. И ещё вороны что-то такое с собой тащили. Типа тряпочки.

Стая села рядом с Бусей. Вороны расстелили тряпочку, которая оказалась старым, но крепеньким ковриком, и Глаша сказала:

— Кар-кар-карета подана. Полетели.

— Куда? — не понял Буся.

— За рыбой, кар! Кар-кар-ковёр-самолёт готов.

Буся немножко испугался, но на коврик встал. Вороны со всех сторон взяли коврик в свои крепкие клювы и аккуратно взлетели.

Ну и кар-кар-красотища! Дома, дороги, люди, как таракар-каркашки… А потом начался лес. На океан похоже. Буся даже вспомнил своё детство, маму, папу, бабушку. А вот и пруд. Вороны снизились и сели на берегу, осторожно положив коврик с Бусей на землю. И совсем это не страшно — летать!

Тут Буся, конечно, скинул кепку с кедами, нырнул — и давай плавать! А заодно и рыбу ловить. Пингвины ведь в воде такие же ловкие, как вороны в воздухе.

Наловил Буся гору свежей рыбы, и устроили они с воронами Большой Рыбный День. Потому что вороны лопают всё. А от свежей рыбы ни одна ворона на свете ещё не отказывалась.

А потом, когда все наелись и отдохнули, вороны доставили коврик с Бусей и целым пакетом свежей рыбы до самого Бусиного дома.

— Бу-бу-бу, спасибо! — сказал Буся.

— Кар-кар-кар, не за что! — ответили вороны.

И с тех пор они решили каждый четверг летать на пруд. И устраивать Большой Рыбный День. Каждый день летать — жирно, а раз в неделю — самый раз. Буся отдал дома пакет с рыбой, всё рассказал папе Лёше и маме Даше и спросил у них разрешения летать с воронами на пруд.

— Валяй, — сказал папа Лёша. — Только кеды с кепкой не потеряй. Я бы и сам с тобой слетал порыбачить. Да времени нет.

— Шуруй. И экономия опять же, — сказала мама Даша, весело вынимая из Бусиной кепки сэкономленные денежки.

С тех пор Буся очень-очень сильно дружит с Глашей и другими воронами. И ждёт каждого четверга, как праздника. В среду вечером ходит в кедах по квартире, бубукает себе весело под нос: бу-бу-бу, бу-бу-бу… На то он и Буся, чтобы бубукать.

Хорошо всё-таки быть на свете пингвином! Да ещё в кедах и в кепке. И вороной тоже хорошо.

Но человеком всё-таки лучше. Хотя… кто ж его знает?..

Восьминогая мечта

Жил-был на белом свете, на самом дне забыл какого океана, осьминог. Звали его Осип, или просто Ося. Осьминог Ося был очень добрый и задумчивый. Сидит, бывало, Ося на подводном камне, улыбается, глаза жмурит и мечтает. О чем? Да не о чем. Так. О том — о сём. Это у него называлось «включить мечталку». А еще: «Слушать океан».

К Осе все в океане в общем хорошо относились. У него было много друзей и подруг. Кальмар Коля, мурена Мурка, креветка Светка, морской конёк Моня, кашалот Лёша, медуза Дуся, каракатица Катя и много-много других. Осю они все, конечно, любили, но считали его малость того, «с океаническим приветом…».

Проплывает, скажем, мимо кашалот Лёша, толстенький такой, который очень любил покушать, и спрашивает:

— Что, Ося, опять включил мечталку?

— Угу, — отвечает Ося. — Включил, Лёша.

— О чем мечтаешь-то, Ося?

— Да так, Лёша, ни о чем. Слушаю океан.

— А чего его слушать-то? Буль-буль да буль-буль… Ничего интересного. Эх ты, присоска… Одними «буль-буль» сыт не будешь…

— Как сказать… Красиво звучит. Если прислушаться, то кажется…

— Вот у меня в животе буль-буль — это да, — прерывал его Лёша. — Не ел уже три минуты сорок одну секунду. Во… уже сорок две… Ладно, пойду, вернее, поплыву, зажую, что ли, какого-нибудь этого… как его… планктона… Пока, мечтатель восьминогий!

— До свиданья, Леша!

Или проплывет мимо, скажем, медуза Дуся, жуткая спортсменка и активистка:

— Привет, Ося!

— Здравствуй, Дуся!

— Все «океан слушаешь»?

— Угу.

— Странный ты, Ося… Поплыли со мной. Там, в соседнем заливе, чемпионат по подводному ориентированию. Там и креветка Светка, и кальмар Коля…

— Нет, Дуся, я лучше помечтаю… Сегодня океан как-то очень уж красиво звучит…

— Ну-ну… Странный ты. Ног, вроде, много, а ума мало. Пока, Ося.

— До свидания, Дуся.

Вот так Ося и жил. А вы когда-нибудь ныряли на дно океана? Я один раз нырял. Там действительно красиво булькает. «Музыка океана» называется. Так бы и слушал всю жизнь вместе с Осей. Только долго не получается: у меня жабр нету. Одни легкие.

Сидит однажды Ося во включенной мечталкой на своем любимом камне и слушает океан. Вдруг подплывает большая-пребольшая подводная лодка. Называется — «Садко». В лодке много-много иллюминаторов. Лодка остановилась прямо напротив Оси. В самом большом иллюминаторе показался капитан. В фуражке и с усами, как положено. Капитан посмотрел на Осю, а Ося — на капитана. А потом капитан улыбнулся и сказал:

— Ползи сюда. Я тебе люк открою.

Через иллюминатор, ясное дело, не слышно, но Ося понял. Ося был догадливый. У него и ног и ума хватало. Что бы там ни говорила медуза Дуся.

Капитан открыл люк, и Ося, оказался в лодке. В лодке зд; рово: кнопки, огоньки, рычажки всякие. Словом, последнее слово техники.

— Здравия желаю! — сказал капитан. — Капитан второго ранга Балалайкин. Федор Федорович.

— Здравствуйте, осьминог Ося.

— Добро пожаловать на борт подводной лодки «Садко», — и капитан Балалайкин отдал Осе честь.

— Сабибо, — сказал Ося и покраснел от смущения. — То есть я хотел сказать: спасибо.

Ну, разговорились. Пришли матросы. То-сё. А как у вас? А как у нас? А у нас там ананас. На суше, в смысле. А у вас? А у нас рыба-пила-с. А у вас? А у нас там есть спецназ. А у вас? А у нас кругом вода-с. И больше ни фига-с… И так далее… Очень интересный получился разговор.

Потом капитан Балалайкин взял гитару и стал петь песню. А матросы стали ему подпевать. Очень красивая песня! Про то, что мороз морозит того, кто поет, а еще морозит его коня. Про жену какую-то…Про то, что тот, кто поет, скоро приедет домой, на закате дня, обнимет коня, а потом напоит жену. Или наоборот. Слова, если честно, Ося не очень понял. Потому что он никаких коней, кроме морского конька Мони, не видел, жены у него никакой не было, закатов на дне океана не бывает, и что такое «мороз» — тоже Ося не знал. Но песня ему так понравилась, что он сказал Балалайкину:

— Я тоже хочу играть на этой… как её… гитаре… и петь песни!

— А у тебя слух есть? — спросил один из матросов.

— Не знаю, — вздохнул Ося. — Когда я слушаю океан, с много чего слышу.

— А чем ты играть будешь? У тебя рук и пальцев-то нету, — сказал другой матрос.

— У него восемь ног! — заступился за Осю Балалайкин. — Это считай как восемь пальцев! Не десять, конечно, но для игры на гитаре хватит. Ну-ка держи инструмент! Очень хочешь научиться?

— Очень! Всеми жабрами души!

И Ося взял гитару.

— Значит так, — стал учить Осю капитан. — Вот этим ногопальцем зажимай вот эту струну. Да не присасывайся, а зажимай! Выключи присоску. Так. Вот этой пальценогой бери аккорд… Ага. Теперь зажимай вот тут…

И пошло дело.

Через полчаса Ося уже легко играл «Чижика-Пыжика». Через сорок пять минут сыграл и спел: «Ты скажи „чо те надо“». А через час сбацал такие «Бесаме мучо», что все матросы тут же хором разрыдались, вспомнив своих жен. Сидят, размазывают слезы по усам и рыдают. Рыдают и размазывают. Даже сам суровый и мужественный капитан второго ранга Балалайкин прослезился. Потому что у него была прекрасная жена Прасковья Семеновна, которая делала такие пельмени, что… Я очень люблю пельмени.

— Ну ты и талант! — сказал Балалайкин, смахнув с усов скупую мужскую слезу. — Дарю тебе гитару и нотную тетрадь. Валяй, пальценогий, играй и пой.

— Сасибо, — сказал Ося и покраснел. — В смысле: спасибо.

И вот теперь Ося стал известным на весь океан гитаристом и певцом. Новый стиль создал: «Буль-буль-шансон». Сядет он на камень, а вокруг морское зверье скандируют.

— О-ся! О-ся! О-ся!

Плавниками хлопают. Подпевают. Кальмар Коля у них конферансье.

— Известный артист Ося Осьминогов исполняет новую трогательную душераздирающую песню про килькину любовь! — объявляет Коля.

Овации! Крики: «Давай!» Потом Ося задумчиво берет первый аккорд, и все тут же стихает. И вот Ося начинает петь:

Жила-была килька,

Собой хороша.

Влюбилася пылко

Та килька в ерша.

— Ах, как романтично! — шепчет мурена Мурка, сжав плавники на груди.

А ерш тот, собака,

Её не любил.

У телека, Бяка,

Баклуши он бил.

— Набить бы ему его наглую баклушу! — с негодованием шепчет кашалот Лёша.

Он дурью страдает

И фантой журчит.

А килька рыдает,

Но гордо молчит.

Тут, конечно, креветка Светка всхлипывает. Она очень любит все про любовь и трогательное. А Ося все поёт:

Он чавкает громко,

Орешки грызя.

В такого подонка

Влюбиться нельзя!

— Еще бы! — соглашается морской конек Моня. — Бессердечный рыбообразный скот!

За этого перца

Не дам и гроша!

Но килечье сердце

Всё любит ерша.

— Ох, девочки! — шмыгает носом каракатица Катя. А Ося, взяв самую высокую ноту, завершает свою песню:

Играйте же, скрипки!

Цветите, цветы!

Да здравствуют рыбки,

Что сердцем чисты!

— Бра-во! Бра-во! Бра-во! — кричат рыбы, креветки и каракатицы. — Бис! Бис!

Ясное дело, Ося поет на бис. Потом поет еще другие песни. Про дружбу там… патриотические, юмористические… Успех — бешеный. Даже люди ныряют послушать Осю Осьминогова. Я нырял. Сильное впечатление.

Вот такая вот восьминогая история. Сабибо за внимание. С океаническим приветом! Ваш навеки. Двуногий сказочник дядя Вова.

Творческая личность

Жил-был на свете питон. Звали его… Но тут я должен для начала рассказать вот что.

Питоны, как известно, очень-очень длинные животные. Короткий питон — это всё равно, что роман, состоящий из одного слова. Представляете себе: покупаете вы очередной роман про этого… четырёхглазого фокусника… как его?.. Гарри Поттера, открываете, а там, вместо большого романа в пятьсот страниц, всего одно слово. «Козёл», например. Или «фигуля». Согласитесь, это непорядок и обидно.

Так вот: питоны — животные длинные. И у них есть особая, очень умная питонья пословица: «Длинному питону — длинное имя». Когда в какой-нибудь питоньей семье рождается маленький питончик-хохотунчик, родители сразу же стараются придумать ему длинное-предлинное имя, потому что существует очень мудрая питонья примета: «Длинное имя — длинный питон». Понимаете? Если питону дать длинное имя, то он вырастет длинным и, конечно же, будет жить долго (ещё одна мудрая питонья поговорка: «длинный питон — длинная жизнь»), будет счастливым («длинное имя — длинное счастье»), получать всяческие льготы, а в старости — повышенную пенсию («длинному питону с длинным именем — и пенсию подлинней»). Ну, и так далее. Таких мудрых пословиц, поговорок, частушек и страшилок у питонов миллион. Например:

Когда питон короткий,

То жизнь его — пустяк.

Его на сковородке

Зажарят запростяк.

Совсем другое дело,

Когда он длинный, ведь

Пятнадцать метров тела

Запаришься ловить.

И вот таких вот замечательных питоньих припевок, считалок, речёвок, скороговорок, пустотрёпок, прибамбасок и мозгочёсок очень много. Они собраны, кстати, в книге, которая называется «Толковый словарь языка питонов» в 95 томах с красочными иллюстрациями. Но не в этом дело.

А дело в том, что имена-то у питонов длинные, но не будешь же ты каждый раз, когда тебе нужно позвать твоего друга-питона, чтобы угостить его сухариками «Три корочки» орать на все джунгли, например, такое имя: «Король Всех На Свете Питонов, Чья Замечательная Раскраска Поражает Воображение и Чьей Мудростью Восхищается Вся Земля». Конечно, не будешь. И поэтому питоны решили так: имена у них будут длинные, а звать друг друга они будут коротко, по первому и последнему слогу. Так что этого самого питона с «замечательной раскраской» зовут просто Коля. В общем, так всех питонов и зовут: Коля, Боря, Фрося, Муля, Жора, Дуся и т. п.

Ну и вот.

Значит, жил-был на свете питон. Звали его Вова. Его длинное имя начиналось со слов «Воистину Сей Питон, Самый-Самый Длинный…» Дальше шло семнадцать страниц имени, а заканчивалось оно словами: «И Будет об Этом Великом Питоне Идти В Веках Вечная-Превечная Слава».

Действительно, родители постарались и дали Вове ну очень длинное имя. И не зря. С самого раннего детства Вова стал проявлять ужасно длинные… то есть — выдающиеся способности.

Однажды Вова висел, как обычно, лоботрясничая, на ветке и что-то напевал себе под нос. Какую-то очередную питонскую лепилку-бубнилку, кажется, такую:

Я питон. Зовусь я Вова.

Вот и песенка готова.

В это время мимо пробегала обезьяна Серафима Игнатьевна, работавшая учителем музыки в музыкальной студии «Тропический колокольчик».

— Ну и ну! — воскликнула Серафима Игнатьевна. — Какой замечательный слух! Какая творческая личность! Как тебя зовут, талантливая длиннюка!

— Меня зовут Вова, — сказал Вова.

— Срочно записываю тебя, Вова, в «Тропический колокольчик»!

На следующий день Вова приполз в музыкальную студию. Серафима Игнатьевна проверила ещё раз Вовин слух и сказала:

— Тебе обязательно надо заниматься музыкой. Думаю, особенных успехов ты добьешься по классу фортепиано. Садись за инструмент.

Вова сел. Вернее, лёг. На инструмент, на табуретку, на подоконник, и заодно на пол.

— Смотри, Вова, вот это называется аккорд.

Серафима Игнатьевна взяла аккорд «до-ми-соль».

— Понял?

Угу, — сказал Вова, ковыряясь кончиком хвоста в носу.

— Перестань копать в носу и повтори аккорд.

Тут Вова вынул хвост из носа и поднял его над клавишами.

— Но ведь у меня всего один хвост, а не три, — печально сказал Вова.

— Да-а-а, — согласилась Серафима Игнатьевна. — Жалко, очень жалко, что у тебя всего один хвост! Такой талантище пропадает! Такой Гениальный Питонище!..

Так Вова не стал пианистом.

Но вот один раз Вова, как всегда, валяя дурака, висел на пальме. Он уже совершенно изнемогал от безделья и, чтобы уже совсем окончательно обалдеть, болтал головой: влево-вправо, влево-вправо… В это время мимо пробегал страус Прохор Семёныч, преподававший в школе танцев «Тропическая рэпка».

— Боже мой! — воскликнул Прохор Семёныч. — Какое удивительное чувство ритма! Какая пластика! Ну-ка немедленно в школу танцев! Бегом!

И Вова бегом, если так можно выразится, пополз в «Тропическую рэпку».

— Думаю, — сказал Прохор Семёныч, — наибольших успехов ты, Вова, добьёшься в бальных танцах. Смотри, Вова, вот это называется «па-де-катр».

Тут Прохор Семёныч как-то так подскочил и сделал какую-то особенную дюдюлину своими ногами и встал в какую-то такую особую позу. Довольно забавную, хотя и смешновастенькую.

— Понял? — спросил страус.

— Ага, — ответил Вова, почёсывая хвостом затылок.

— Хорош чесаться, не в бане, а повторяй.

Но Вова подумал-подумал, посопел-посопел и сказал:

— Но ведь у меня нету двух ног. У меня есть только… я один.

— Да, — печально согласился Прохор Семёныч. — Да, жаль, что ты такой… неногастый, а такой… хвостоголовый, очень жаль, что у тебя нету хоть какой-нибудь завалящей пары ног…

Так Вова не стал танцором.

А потом Вова ещё не стал баскетболистом, наездником, трубачом, бегуном… Даже художественной игрой на деревянных ложках Вова не стал заниматься. Хотя во всём он был жутко-прежутко талантливый. И совсем ему стало грустно.

И вот один раз висел он, как всегда, на пальме и от нечего делать печально царапал ствол пальмы осколочком кокоса, зажатым в кончике хвоста. Так, просто — каля-маля. То монстра какого-нибудь нарисует, то питона Лёшу из соседней пальмовой рощи. Страшный вредина этот Лёша. Хуже монстра.

В это время мимо пролетал попугай Сергей Сергеич, учитель рисования в школе «Тропические пачкуны». Сергей Сергеич был с мольбертом и в беретке. Все художники обязательно носят беретки. Или на худой конец кепку.

— Надо же! Какой способный змеёныш! — воскликнул Сергей Сергеевич, растопырив перья. — Какое чувство формы! Какая фантазия! Ну-ка, давай-ка, суперсарделька, ползи ко мне в школу! Хватит наскальной живописью заниматься. Пора браться за дело.

И Вова пополз в школу к Сергей Сергеичу. И на этот раз, как вы понимаете, Вовиного хвоста вполне хватило. Вова брал хвостом кисточку — и давай рисовать! Да ещё как!

И здесь он добился жутких-прежутких успехов. Стал известным художником и всё такое. И, кстати сказать, «Толковый словарь языка питонов в 95 томах», тот, что с красочными иллюстрациями, проиллюстрировал Вова. Там так и написано: «Иллюстрации питона Вовы». Сто тысяч иллюстраций. Одна лучше другой.

Вот так.

В общем, главное — быть настоящей творческой личностью. И работать, а не хвостом в носу ковыряться. А остальное приложится.

Человек Петька и поросёнок Ванька

Жил-был на свете симпатичный поросёнок. В очках. Звали его Петька. Петькина мама была, как вы догадываетесь, свинья. Самая натуральная. По имени Валентина Петровна. Официально она называлась так: «Свиноматка № 173». Валентина Петровна была очень добрая, особенно после еды. А поскольку она всегда была после еды, то и доброта у неё никогда не кончалась.

Петькин папа, как нетрудно понять, был свин. Или, иначе говоря, хряк. Это уж как вам больше нравится. Свинохряка звали Валентин Петрович. Валентин Петрович почти всегда спал. Если, конечно, не кушал. А поскольку во сне все люди и свиньи добрые, то и Валентин Петрович был всегда добрым.

Жили они все в уютном, комфортабельном свинарнике. А свинарник находился на свиноферме, которая называлась «Светлые дали».

В «Светлых далях» было очень много свиней, хряков и поросят. Потому что у свиней всегда многодетные семьи, не то, что у людей. Свиньи очень любят детишек-свинят. Они их всё время тютюшкают, мамушкают. У Петьки, например, было целых сорок восемь братиков и сестрёнок. Представляете? Приходите вы домой, а у вас в комнате почти полсотни таких же, как вы, оболтусов. И все хрюкают. Красота!

Ну так вот. Надо сказать, что в «Светлых далях» была особая свинячья школа, где учились все малолетние поросята. И Петька тоже учился. Он очень любил учиться. И вообще он был очень умный, этот поросёнок Петька. Он очень-очень много читал. Так много, что даже пришлось завести ему очки. Читал он всё подряд: и про физику, и про биологию, и про монстров, и даже Пушкина с Лермонтовым. А поскольку у Петьки была отличная память, то он всё помнил. И про хромосомы, и про «Я вас любил».

Вот. А ещё надо сказать, что главными на свиноферме был свинофермер Александр Иванович и свинофермерша Александра Ивановна. Очень хорошие люди, любившие хрюшек всей душой. Они их называли «наши родные свинтусы». А вот их сын — Ванька — надо сознаться, был не очень добрый. То есть лучше так: добрый (все мы внутри, если покопаться, добрые), но вредноватый.

Ванька всё время норовил поиздеваться над свинюшками. И особенно доставалось от Ваньки поросёнку Петьке. Как он только его не обзывал! И «чушкой в пенсне», и «хряком-ботаником», и «четырёхглазой свинищей», и «кабаном в иллюминаторах», и «поросёнком Знайкой»…

Сидит, например, Петька в своём свинарнике, мирно читает «Энциклопедию для детей» (том 17 «Химия»), а Ванька подходит и давай дразниться:

— Эй ты, Менделеев непарнокопытный! Профессор тухлых желудей! Всё прочитал?

— Нет, ещё не всё, — отвечал Петька. — Я ещё про молекулу нуклеиновой кислоты с углеводофосфатным скелетом не дочитал.

— Ну и дурак, — говорил Ванька и убегал на речку. Рыбу ловить. Он всё время ловил рыбу. А учился он очень плохо.

Или сидит, скажем, Петька и читает учебник французского языка. А Ванька тут как тут:

— Эй ты, свинья французская! Бонжур-абажур… Чего разважничался? В Париж захотелось? Как хоть по-французски, «свинья»-то?

— Кошон, — отвечал Петька.

— Кошон-корнишон… Всё выучил-то? Зубрила-хрюндль…

— Нет, я ещё не все прошедшие времена знаю…

— Ну и дурак, — и Ванька убегал на речку.

Но однажды Ванька пришёл в свинарник (Петька в это время читал повесть Гоголя «Тарас Бульба») и сказал:

— Эй ты, Тарас Бульбас, толстый хряк-дикобраз, ты в алгебре чего-нибудь сечёшь?

— Секу, — ответил Петька и добавил из скромности: — Немного.

— Мне вот домашку задали… Сложная, блин!.. Слабо решить?..

Петька посмотрел Ванькину задачу.

— Это элементарно, — сказал он и быстренько решил Ваньке задачу.

— Ага, — обрадовался Ванька. — Ну, будь здоров, сало!

Даже спасибо не сказал. Никакой культуры!

С тех пор Ванька стал давать Петьке свои домашние задания, а тот ему их легко решал. И сочинения писал, и всякие упражнения.

А потом как-то раз у Ваньки в классе назначили Большую Контрольную Работу по физике. Мать моя свинка! Что делать? Ванька ведь, как говорится, ни в зуб ногой, ни в нос линейкой. Вообще ничего не знает. Только как рыбу подсекать, когда клюёт. А физика для него — как язык древних китайцев. И тогда Ванька решил вот что: на контрольную он возьмёт с собой Петьку. Посадит его в ранец (Петька — он маленький, его Ванька зря обзывает «три опухших поросёнка»). И Петька ему из ранца будет подсказывать.

Сказано — сделано. Посадил Ванька Петьку в ранец и принёс на контрольную. Учитель физики Никодим Никодимыч Никодимов написал задания на доске. Ванька переписал их на бумажку и сунул Петьке в ранец. Петька их быстренько решил и бумажку отдал обратно Ваньке. Ну, Ванька и сдал контрольную. Раньше всех.

Никодим Никодимыч как прочитал решение, так прямо весь расцвёл, как весенняя роза.

— Ваня! Какой же ты молодец! — воскликнул Никодим Никодимыч. — Это же ге-ни-аль-но! Кто бы мог подумать! Немедленно давай сюда дневник, я поставлю тебе пять с десятью плюсами!

И тут Никодим Никодимыч сам бросился к Ванькиному ранцу, чтобы достать из него дневник. А Ванька вцепился в ранец и не отдает. А Никодимов орёт:

— Это ге-ни-аль-но! — и тянет ранец на себя. — Целых шесть вариантов решения!..

А Ванька тянет на себя. Здесь ранец раскрылся, и из него высунулся Петькин пятачок.

— Здравствуйте! — вежливо сказал Петька.

— Это ещё что за говорящая розетка? — удивился Никодим Никодимыч. — Да ещё в очках…

— Я поросёнок Петя, — сказал Петька, поправляя очки. — Только есть ещё одно решение этой задачки. Их семь, а не шесть. Ванька седьмое решение забыл переписать.

Тут, конечно, всё и раскрылось. Петька решил на доске ещё пару физических задачек. Шестнадцатью способами каждую. И все стали ахать и охать, восхищаться Петькой и шипеть на Ваньку. Обзывать его «дубиной», «валенком» и по-всякому. Зря, конечно. Обзываться нехорошо. А Ваньке стало так стыдно, что он сидел красный и мокрый, как помидор в душе.

С тех пор Ванька стал учиться. А Петька взял над ним шефство. Занимается с ним каждый день в свинарнике по разным предметам. По три часа в день. Туго, но идёт. Потому что нелёгкая это задача — из последней свиньи сделать настоящего человека. Наоборот быстрее получается. По себе знаю. Хрю-Хрю!

Трёхкомнатное яблоко

Жил-был на белом свете червячок. Звали его Геннадий. А если по-простому, то Генка, Геныч или Генацвали, как называл его друг — червяк Зураб. Жил Генка в очень уютной трёхкомнатной квартире, в яблоке Белый налив. А яблоко висело, ясное дело, на яблоне. Не на люстре же ему висеть. А яблоня росла в одном из садов в деревне Северное Дудукино.

В Северное Дудукино каждое лето приезжала девочка Вика с мамой, папой, бабушкой, дедушкой и кошкой Мотей. Вернее так: во-первых, с кошкой Мотей, а уже во-вторых, со всеми остальными. Потому что Мотю все считали главной. Называли её Кисенькой, Пупусенькой, Нянясенькой, Гугусенькой и так далее. А это самая Нянясенька-Гугусенька была размером с десятилитровый самовар. И пыхтела, как самовар. И кушала эта Кисенька-Пупусенька четырнадцать раз в день, не считая лёгких перекусов. Но про Мотю — это так, к слову. Для контраста. Потому что Генка был не как Мотя. Он был маленький. Но очень симпатичный. С рыжей чёлкой и веснушками.

Яблонь в Викином саду было двадцать, и яблок каждый год созревало столько, что Викин дедушка каждый раз разводил руками и говорил:

— Мать честная! Облепило, ровно мухами вафлю! Яблок-то у нас — как китайцев! Это ж полстраны накормить можно!

Яблоки ели с утра до вечера, из яблок варили варенье и компоты, ими заваливали террасу, все ящики, вёдра, мешки и тому подобное. И всем соседям раздавали яблоки, и всем родственникам соседей, и всем друзьям родственников соседей… И всё равно — даже половины не могли собрать. Вот они какие, Северодудукинские яблони! Сила!

Так что червячкам было в Викином саду раздолье.

И вот Генка тоже: как только начинали в начале лета расти яблоки, он заползал в одно из них и начинал устраивать себе квартирку.

В этот раз он нашёл себе красивое яблоко с красивым видом на поле и устроил себе три большие комнаты, ванную, прихожую и туалет. Потом подумал и прогрыз два окошка — на восток, чтобы встречать восходы, и на запад, чтобы встречать закаты.

Очень у него получилось уютно: диван, телевизор с видиком, стулья, стол, чтобы пить чай с друзьями, музыкальный центр, компьютер. Даже несколько книжек: «Незнайка», «Всё про динозавров», «Энциклопедия юного червяка» и «Вредные советы».

Вечером Генка пил чай с друзьями-червяками. С Зурабом, например. Говорили о том — о сём. Чаще просто про то, какая хорошая у них жизнь.

— Эх, Генацвали, — говорил Зураб. — Хорошая у нас с тобой жизнь! Вах! Павидло яблочное, а не жизнь! Цоб-цобе, да и только!

— Да, Зурабыч, — отвечал ему Генка. — Замечательно мы живём! Не жизнь у нас, а яблочный джем!

А потом они вместе пели какую-нибудь песенку. Например, «Эх, яблочко, куды катисси!..». Или какую-нибудь другую: «Яблоки на снегу». «Яблони в цвету». И тому подобное. Словом, что-нибудь про яблоки.

Так жил Генка почти всё лето. И вдруг однажды произошло вот что.

Началось всё так: утром Вика выбежала из дому с криком «Ура! Мы летим на море!» Потом все стали суетиться, собираться и торопиться. А Викина мама вместе с Викой подошли к яблоне, и мама сказала:

— Викочка, сорви себе, дочка, яблочко, чтобы перекусить в аэропорту. Только помой его хорошенько.

— Хорошо, мамочка, — сказала Вика и сорвала яблоко. Но мыть, конечно, не стала. Так, обтерла об кофточку и хорош.

И это, как вы догадываетесь, была Генкина квартирка. Вот тебе на! Генка чуть не умер от страха.

Генка закрыл все окна и двери и стал бояться. Боялся он очень долго, часов, наверное, десять. И только иногда он слышал с той стороны яблока разговоры:

— Викочка, съешь, доченька, яблочко!

— Не хочу, мамочка, я потом!

Или:

— А тебе, Викочка, яблочка ещё не захотелось, доченька?

— Нет, мамочка, я орешками наелась и фанточкой напилась, так что у меня животик совсем офигел.

Что-то там, снаружи яблока, жужжало, гремело, свистело и фыркало. Очень страшно! А Генка лежал на своём диванчике и думал:

— Конец мне, бедному, несчастному червячку! Прощай, мой закадычный друг Зураб! Прощайте яблоньки! Прощай родное Северное Дудукино! Гудбай, эврибади!

Но вот что-то зашевелилось, и Генка услышал сначала голос Вики:

— Ура! Море!

А потом голос Викиной мамы:

— А яблоко-то червивое. Придётся выкинуть.

Дальше последовал очень сильный «бабах!». Даже картины со стен в Генкиной яблочной квартирке попадали. И всё стихло.

Генка ещё немного побоялся, но потом решил всё-таки открыть одно окно. То, что на восток. Открыл. Выглянул. И увидел он вот что. Напротив окна лежало что-то вроде большого мяча в шишках. Наверху у мяча была зелёная прическа. А в середине мяча была маленькая дырка. Ну, окошко. А в окошко на Генку смотрел червяк. Точно такой же, как Генка. Только смугленький, с чёрной чёлкой и без веснушек. Похож немного на Зураба.

— Привет! — сказал он. — Ты кто?

— Привет! — сказал Генка. — Я Генка.

— А я Гасан-Абдурахман-Ибн-Абдул-Махмуд-Аль-Насер-Абу-Бакр. Можно просто Гасанка. А что это за круглыш, в котором ты живёшь?

— Это яблоко Белый налив. А это что за мячик в шишках?

— Это ананас. Тебе какая компьютерная игра больше всех нравится?..

Так они подружились. Недели две они очень крепко дружили, ходили друг к другу в гости. Смотрели телек, играли на компьютере. В ананасе тоже довольно таки круто жить. У Гасанки там было целых шесть комнат. Потому что ананас больше яблока.

Но вот через две недели, когда Генка и Гасанка сидели у Гасана в ананасе и дулись в «Убить Зубастую Мумию-4», вдруг с той стороны ананаса послышался знакомый голос Викиной мамы:

— Викочка, возьми вот этот ананасик, мы его отвезём в Северное Дудукино и угостим бабушку с дедушкой.

— Хорошо, мамочка, — ответила Вика. И взяла ананас.

Тут Гасанка с Генкой закрыли все двери и окна в ананасе и стали бояться. Боялись они часов десять, не меньше. Вокруг всё фыркало, свистело, гремело и жужжало. А Генка с Гасанкой сидели, обнявшись, на скамеечке и Гасанка шептал:

— Конец мне, бедному Гасанке. Прощай, родина! Прощай, родная нананасовая роща! Прощай, мой закадычный друг Ибн-Зухр-Абдул-Аль-Мансур! И ты, Генка, прощай. Всем последний ауфидерзейн!

Но вот что-то щелкнуло, крякнуло, и червячки услышали Викин голос:

— Ура! Родное Северное Дудукино!

А потом голос Викиной мамы:

— Смотрите-ка. А ананас-то, оказывается, червивый! Придётся выкинуть.

«Бабах!» И всё стихло.

Червячки ещё немного побоялись, а потом Генка сказал:

— Айда! Поползли, Гасанка!

И они выползли из ананаса и поползли к яблоням.

Не прошло и несколько часов, как Генка и Гасанка сидели в своих новых яблочных квартирах. А потом Гасанка и Генка пошли в гости к Зурабу и рассказали ему о своих удивительных приключениях.

— Вах! Вах! Вах! — удивлялся Зураб. — Яблочный конфитюр, а не история! Вах!

А потом уже начались такие удивительные приключения, что, боюсь, вы мне не поверите. На следующий год Вика с мамой поехали на какое-то другое море и привезли оттуда банан с червячком Хуаном. И отвезли туда, на другое море, червячка Борьку в яблоке. А потом папа Вики съездил в командировку и привёз оттуда манго с… червячочкой Жозефиной. А увёз в командировку червячочку Ленку. А потом Викин дедушка привёз откуда-то из Азии какую-то особую айву с червячком Нгуеном. А отвёз в Азию червячка Федю. И так далее. И все новые червячки селились, конечно, в яблоках. Потому что яблок в Дудукино — пропасть сколько. На весь мир хватит. Так что через несколько лет в Северном Дудукино образовалось целое Международное Общество Червячков-Яблочников. Общество проводит слёты, конгрессы, конференции, семинары. Летают в яблоках по всему миру. Защищают права червяков. Ну и так далее.

Так что если куда полетите — обязательно возьмите с собой яблоко. А когда полетите домой — не забудьте взять с собой какой-нибудь персик или финик. Фигу тоже можно взять. Нельзя только брать фрукт дурман. Он пахнет плохо. А другие фрукты можно. Возьмите. Очень вас прошу! Ради червячков!.

Апчхи!

В далекой жаркой пустыне, среди бесконечных барханов, жил-был верблюжонок. Звали верблюжонка Тха-Тха. Это переводится с пустынно-верблюжьего языка примерно так: «Тот, кто несет свою Величественную Голову и кому в день Большого Новолуния предстоит достичь Таинственного Берега Великой Воды». Или что-то в этом духе. Дело в том, что верблюды разговаривают мало, слова в их языке короткие, но смысл в них — ужас какой глубокий и таинственный! Например, слово «апчхи» по пустынно-верблюжески значит: «Ну и ну! Вот это да! Кто бы мог подумать! Надо же! Круто, ничего не скажешь!» Или что-то в этом роде.

А чихать — верблюды не чихают. Они же в жаркой пустыне живут, там и простудиться-то негде. Если только песок в нос попадет. Ну, тогда верблюды просто фыркают («фр!») — и всё.

Ну так вот. Тха-Тха жил около одного крохотного оазиса, под названием Хи-Хи, состоящего из трех довольно чахлых пальм и одного маленького, вечно пересыхающего колодца. Жил он с дедушкой и бабушкой. А папа с мамой были вечно не дома: ходили с караванами туда-сюда по пустыне. Командировка называется.

С дедушкой и бабушкой было жить хорошо. Мудрый дедушка Кхе-Кхе (это переводится так: «Тот, слава о чьей Безграничной Мудрости достигла тридцати трех оазисов Великой Пустыни, если не считать еще одного, который занесло Грозными Зыбучими Песками в прошлый вторник»), итак мудрый дедушка Кхе-Кхе рассказывал своему любимому внуку Тха-Тха всякие пустынно-верблюжьи сказки, легенды, мифы, частушки и тому подобное.

— Бхе — бхе — хыч — хыч — ху — хры — му — хры, — рассказывал дедушка. И это означало:

— За горами, за долами, за высокими барханами находится Великая Вода. Много дней и ночей идти до нее. Не легок сей путь. Не каждый взрослый верблюд отважится преодолеть его. И ни один верблюд Великой Пустыни еще не видел Великой Воды. Не суждено и нам с бабушкой увидеть ее. Но ты, о мой прекрасный внук Тха-Тха, ты достигнешь Таинственного Берега Великой Воды и омоешь в ней свои благословенные нижние конечности, в смысле — ноги (потому что верхних у тебя нет). Ибо так велят Звезды. Воистину, да будет так!

— Апчхи! — отвечал верблюжонок. Ему ужасно хотелось первым среди верблюдов дойти до Великой Воды и обмочить, то есть омыть в ней свои эти…как их?.. нижние ноги.

И вот однажды бабушка Пху-Пху (я не буду говорить, как это переводится, а то сказка в журнале не уместится), итак, бабушка Пху-Пху, погадав на колючках (верблюды едят колючки, но и гадают на них) сказала:

— Жих — жих — чух — чух!

Перевожу:

— Пора в путь, о Юный Корабль Пустыни Тха-Тха, и да благословят тебя Звезды и Всемогущие Духи Барханов. Ну, горбатый, ни пуха тебе ни пера! Трогай!

— Апчхи! — сказал Тха-Тха, напился воды, залив себе оба горба как две огромные фляжки, и отправился в путь. Бабушка Пху-Пху, как полагается, всплакнула и помахала внучку в след веткой колючки. Потому что других веток в пустыне нет. Если не считать пальмовой. Но она высоко.

Да, долго шел по пустыне Тха-Тха. Он уже потерял счет дням и ночам. Не раз сбивался с пути Тха-Тха. И тогда помогали ему всякие звери пустыни: то тушканчик, то варанчик, то змея гюрза. Три раза попадал Тха-Тха в пустынную бурю. Пять раз чуть не засосали его зыбучие пески. Семь раз кончалась вода у Тха-Тха. И тогда, как по волшебству, набредал он на какой-нибудь оазис и вновь запасался водой. Молодец Тха-Тха! Ничего не скажешь. Я бы так не смог. По жаре, без шляпы, без мороженого, без кондиционера…

И вот уже совсем отчаялся было несчастный верблюжонок. Сел он перед большим барханом и горько заплакал:

— Хны — хны — не апчхи! — плакал Тха-Тха, и это означало:

— Плохо мое дело! Горе мне, невезуха! Не дойти мне до Великой Воды. Пропала жизнь! Зароюсь вот тут, перед барханом, в песок и умру молодым!..

И вдруг поднялся сильный ветер и сдул песок с вершины бархана, и обсыпался бархан, и увидел Тха-Тха вдалеке огромную Великую Воду. Она была от горизонта до горизонта, синяя-пресиняя! А на берегу было множество домов, деревьев, зверей, машин, зонтиков и всего такого прочего.

Тха-Тха подошел к Воде, омыл в ней что полагается и сказал:

— Апчхи!

Около Великой Воды, которую все тут называли морем, Тха-Тха прожил целую неделю. За всю жизнь столько не узнал верблюжонок, сколько узнал за эту неделю. Познакомился он с сотнями веселых зверят, научился кататься на скутере, плавать, нырять с маской, пить сок из трубочки и пускать из трубочки пузыри в сок, лепить замки из песка, играть в теннис, в прятки, в крестики-нолики и в очко, говорить «уау» («апчхи» все-таки лучше!), надувать жвачные пузыри так, чтобы они лопались и залепляли всю морду, раздавать очень сильные щелбаны и мужественно терпеть, когда бьют щелбаны тебе…Я уже не говорю, что Тха-Тха выучил почти сто считалок, имена всех покемонов (непонятно, правда, зачем) и слова песни «Нас не догонят» (довольно, надо сказать, глупые, потому что тех, кто поет эту песню, никто вроде бы догонять не собирается).

Но неделя кончилась, и пришло время возвращаться домой. Тха-Тха хотел было уже напиться воды и пуститься назад в трудный путь, но его новые друзья вежливо сказали ему:

— Ты что, больной? Ты в каком веке живешь-то? В каменном? Сейчас поедем в аэропорт. Там разберемся.

— Тебе куда? — спросил верблюжонка в аэропорте очень веселый летчик-бурундук.

— Оазис Хи-Хи, — ответил Тха-Тха.

Летчик-бурундук развернул карту, поводил по ней лапой и сказал:

— Вот он! Двадцать четыре минуты лету. Садись.

Тха-Тха забрался в вертолет, летчик-бурундук сел за штурвал, и они полетели.

Пески, пески, пески…Красиво! И все это прошел Тха-Тха! Сам! Своими четырьмя конечностями!..

Не успел Тха-Тха наглядеться в окно, как он увидел среди бесконечных песков совсем крошечные, как будто игрушечные, три пальмы, колодец и дедушку с бабушкой. Вертолет снизился и сел около оазиса, подняв пропеллером маленькую песчаную бурю.

— Апчхи! — закричал Тха-Тха. — Апчхи! Деда Кхе-Кхе! Баба Пху-Пху! Это я, Тха-Тха!

— Апчхи! — обрадовались дедушка с бабушкой и стали целовать, обнимать и всячески мусолить своего внучка. — Как ты, наш ненаглядный Тха-Тха?.. Где же ты так долго пропадал?!.

И Тха-Тха все рассказал дедушке и бабушке. Все сразу. И про то, как он шел по пустыне, и про море, и про жвачные пузыри, и про «нас не догонят», и про своих новых друзей, и про аэропорт.

— Апчхи! — только и повторяли пораженные деда с бабой.

Они сказали Огромное Спасибо летчику (по пустынно-верблюжески «спасибо» — «хи-хи-чпок»), напоили его вкусной свежей водой из колодца и вручили букет из колючек. Очень, кстати, красивый букет, и колючки — редкий вид. Хрум-Хрум называется.

И тогда летчик-бурундук сказал:

— Я через полгода прилечу и отвезу вас к морю. А то живете здесь в своем оазисе Хи-Хи, как… В общем, полетите к морю. И папа с мамой тоже полетят. Когда из командировки вернутся. Не зря же верблюжонок прошел через всю пустыню! Ну, будьте здоровы.

И летчик-вертолетчик-бурундук улетел.

А через полгода, как раз, когда вернулись из командировки папа с мамой, он снова прилетел. И посадил всю дружную верблюжью семью в вертолет, и они отправились к морю. И целую неделю отдыхали у «Великой Воды». И чуть ли не каждую секунду говорили «апчхи!» Потому что кругом было очень много нового и интересного. А все им говорили: «Будьте здоровы!»

Они и здоровы. Чего им сделается?.. И живут замечательно. И вы тоже не чихайте. И не обижайте верблюжат, дедушек и бабушек. А пап и мам — само собой разумеется. Вот и сказке конец. И хи-хи-чпок за внимание.

Великий Черепаший Поход

Жили-были на белом свете, а точнее — на одной уютной полянке с сочной травкой, три черепахи: Медлява, Неторопиша и Потихонюшка.

Медлява все делала медленно, Неторопиша — не торопясь, а Потихонюшка — потихонечку-полегонечку. Поэтому ее иногда еще звали Полегонюшка.

Жили они мирно, спокойно, никуда, как вы уже поняли, не торопились, потому что торопиться черепахам некуда: жизнь у черепах долгая, лет 100–150, не меньше. А то и 200. «Чем меньше торопишься, тем дольше живешь» — это такая черепашья пословица.

У черепах, самых древних на земле и самых мудрых животных, вообще-то много всяких древних мудрых пословиц и поговорок. Например: «Мой панцирь — моя крепость». Или: «Рожденному ползать летать ни к чему». Или: «Тише ползешь — дальше уползешь». Люди потом взяли эти пословицы и переделали на свой лад. И делают вид, что это они такие умные. Ну-ну…

Еще черепахи очень любят залезать в свой панцирь и сидеть там долго-долго. День, неделю, а то и месяц. Это у них называется «панциризация». Думать о том, о сём. А не есть и не пить черепахи могут очень долго. Одна черепаха по имени Тормозюля залезла к себе в панцирь и целых пять лет просидела без пищи! Честное слово! Научный факт. Если не верите, почитайте «Энциклопедию для детей».

Обычно перед тем, как залезть в панцирь, черепаха говорит другим черепахам: «Ну, дорогие мои пресмыкающиеся, пока. Мой панцирь — моя крепость. Ушла в себя, приду не скоро». И уходит в себя. И приходит очень не скоро. Пока все мысли не передумает.

Если бы вы знали, как я завидую черепахам! Вот бы мне такую «панциризацию». Хотя бы на месяц. У людей, конечно, тоже есть свои «панциризации». Отпуск называется. Но я уже в отпуске не был пять лет. Или шесть… Ну, это так, к слову.

И вот однажды Потихонюшка-Полегонюшка сказала подругам: «Дорогие мои Медлява и Неторопиша! Будьте здоровы. Не поминайте лихом. Пора мне сделать панциризацию. Чао, рептилии!» И залезла к себе в панцирь.

Сидела она там дней, наверное, десять, а потом вылезла и говорит:

— Долго я думала и наконец придумала: неправильно мы живем. Всё не так, ребята!

— Что не так-то? — спросила Медлява.

— Всё! Решительно всё! Уже 200 миллионов лет живем мы, черепахи, на Земле. И что интересного было в нашей жизни? Что? — спрашиваю я вас… Ничего. Поползали, травки пощипали, сделали панциризацию, опять поползали… Не жизнь, а бесполезное существование. Вон: всякие там цапли и гуси разные летают в далекие края, всякие там селедки и кильки несчастные ныряют в морские глубины, люди, обезьяны эти вчерашние, и те, на машинах и поездах катаются туда-сюда… Мы же этих лысых макак бесхвостых в 40000 раз старше. Не стыдно? Позор нам всем! Кирпичи мы на ножках. Вот мы кто. Булыжники ходячие. Камни дырявые. Тфу! Нет, больше так жить нельзя. Надо вести этот… как его… активный образ жизни.

— Как это? — спросила Неторопиша.

— А так. Надо срочно идти в Черепаший Поход! Сокращенно — ЧП!

— Куда?! — спросили хором Медлява и Неторопиша.

— Ясно куда — в далекие края, — ответила Потихонюшка. — Сокращенно ДэКа. Куда же еще ходят в походы?!..

— А где они, эти ДэКа?.. — вздохнула Медлява.

— Да везде, — сказала Потихонюшка.

— Но мы же не можем пойти «везде»… — засомневалась, тревожно оглядываясь во все стороны, Неторопиша.

— А мы во все и не пойдем, — успокоила ее Потихонюшка. — Мы знаете как пойдем?..

— Как?! — воскликнули хором растревоженные черепашки.

— Мы пойдем… Мы пойдем — навстречу солнцу. Вот как мы пойдем. Здорово я придумала?

— Ах, как заманчиво! — ахнула Неторопиша.

— Ой, как романтично! — воскликнула Медлява.

— Мы назовем наш поход: Великий Черепаший Поход Навстречу Солнцу, — объявила Потихонюшка. — Сокращенно: ВЕЧЕПОНС. И нас запишут в Великую Летопись Черепах. Сокращенно — ВЕЛИЧ!

Она ужасно любила всякие сокращения, типа МТС, НТВ, СМС, Газпром и т. п. Даже, когда какая-нибудь черепашка чихала, она говорила не «будь здорова!», а «Бэ Зэ!» Или «Бэ Зэ Дэ Че» («будь здорова, дорогая черепаха»).

— Ура! — закричали хором черепахи. — Да здравствует ВЕЧЕПОНС! Даешь ВЕЛИЧ!

Сказано — сделано. Перед «ВЕЧЕПОНСОМ» черепахи сделали маленькую двухдневную панциризацию, чтобы набраться сил.

И вот рано утром (это был понедельник), Потихонюшка, Медлява и Неторопиша двинулись в путь.

Шли они долго и, конечно, мягко говоря, не очень быстро. Ну, где-то десять метров в час. То и дело черепашки останавливались, чтобы пощипать травки, отдохнуть, поболтать о том о сём. И даже поспорить. Например, о том кто будет записан первым в Великой Летописи Черепах.

— Это я придумала поход! — пыхтела Потихонюшка. — Значит, я первая!

— Зато я старше! — фыркала Неторопиша. — Первая — я!

— Зато у меня на панцире больше квадратиков! — бурчала Медлява. — Поэтому меня — вперед!

В общем, решили они, что, когда вернутся из похода, сыграют в «камень — ножницы — бумага». Кто выиграет, тот и будет первым.

Шли они целый день. А когда солнце стало садиться, черепашки решили устроиться на ночлег. И каково же было их удивление, когда вдруг они увидели, что находятся на своей родной полянке с сочной травкой.

— Не может быть! — сказала Медлява. — Это мираж!

— Наверное, мы неправильно шли, — предположила Неторопиша.

— Я все поняла, — объявила Потихонюшка. — Мы шли навстречу солнцу. А надо идти от солнца. Вот в чем дело! Теперь мы назовем наш поход: Великий Черепаший Поход От Солнца. Сокращенно — ВЕЧЕПОТС.

Сказано — сделано. Хорошенько выспавшись, черепашки рано утром (это был вторник) пошли в свой Второй Великий Поход (сокращенно — ВВП). Шли они опять целый день. И опять — не очень быстро. И опять останавливались, кушали травку, отдыхали. Опять немножко спорили (как лучше назвать этот поход — ВЕЧЕПОТС или ВВП?). Но так и не решили. Потому что в самый разгар спора, вечером, опять очутились на своей полянке. Что за дела? Непонятно.

На следующий день, в среду, они пошли в Великий Черепаший Поход Правого Солнца (то есть — когда солнце справа). ВЕЧЕПОПС закончился всё той же полянкой. Чудеса!

В четверг черепашки пошли так, чтобы солнце было слева. Они уже даже не стали придумывать сокращенного названия для этого похода, настолько они были удивлены и озадачены. Вечером, придя на свою полянку, черепашки сели и крепко призадумались.

— Наверное, — вздохнула Потихонюшка. — Нам, черепахам, суждено еще 2000 миллионов лет сидеть на своих полянках.

— А хорошая у нас всё-таки жизнь! — вдруг сказала Медлява. — Ползаем себе по полянке, кушаем… Хорошо!

— Правильно! — поддержала Медляву Неторопиша. — Ну их, эти походы. Рожденному ползать летать ни к чему.

— Мой панцирь — мой крепость, — согласилась Потихонюшка.

— Чем меньше торопишься — тем дольше живешь, — подтвердила Медлява.

— Давайте-ка мы, подружки, панциризнемся недельки на две, — предложила Неторопиша, — А то что-то надоело путешествовать. То солнце в нос светит, то в хвостик… То правым лапам жарко, то левым… Сколько можно?

— Верно! — поддержали ее подружки. — Панциризнемся.

— Гуд бай! — сказала Неторопиша.

— Ауфидерзейн! — сказала Потихонюшка.

— До новых встреч! — сказала Медлява.

И черепашки устроили себе панциризацию. И с тех пор они больше со своей полянки никуда не уходили. Потому что ходи-не ходи — всё равно вернешься обратно.

Вы, кстати, не поняли, почему черепашки всё время возвращались на свою полянку? Я — лично — не понял. У меня в школе тройка с минусом была по географии. Ладно. Устал я писать сказку. Пойду устрою себе панциризацию на пару часиков. Чао, рептилии! Бэ Зэ!

Загрузка...