Разгуляй

ГЛАВА XII: АГИОГРАФИЧЕСКАЯ

Да не столько на тебя я сержусь, сколько на самого себя — добром ведь этот визит не кончится, — в сердцах подумалось мне. — Знает ли она, на что идет? А может, знает. Может, она и впрямь влюбилась. Но мне-то зачем впутываться в эту историю? Ну так и остановись. Еще не поздно. Прояви хоть раз в жизни мужскую твердость… Ха, как в том школьных лет фильме «Нет мира под оливами», что ли? Фу, безвольный слюнтяй, тряпка!.. Да, были люди в наше время… Эх, старче, не пошла, видно, впрок твоя назидательная лекция о преодолении человеческих слабостей. А ведь все вроде случаи жизни были предусмотрены в твоем морально-этическом кодексе…»

И опять встало перед глазами подземное лаврское поселение… Почему-то самым впечатляющим из всех наших встреч с Зоей для меня так и осталось таинственное путешествие по пещерам. Оно накрепко врезалось в память из-за своей неожиданности и еще потому, что в нем открылся неизвестный для меня мир; наконец, оно застряло в сознании вместе с потоком новой информации, которую походя выплеснул на нас старик.

И вот теперь это путешествие преследовало меня немым укором за все расширяющееся двурушничество и лживые посулы. Тогда — при первой нашей встрече — все было естественно и непринужденно, ничто ни к чему не обязывало нас друг перед другом. Теперь свидания с Зоей становились для меня натужными и черезсильными — вроде тяжкого оброка. Я невольно вспоминал назидательные истории старика, и в голове сверчком начинало стрекотать крылатое присловье: «Сказка — ложь, но в ней намек, добрым молодцам урок», — но урока не получалось.

Особенно остро чувствовал я это сейчас, когда мы, тенью промелькнув в вестибюле, поднялись на этаж и шли сияющим проспектом гостиничного коридора, по обе стороны которого внушительно поблескивали латунной скобянкой двери комфортабельных номеров ультрасовременного столичного отеля.

…И снова всплыл передо мной узкий мрачный лабиринт загроможденного колодами саркофагов подземного хода, малюсенькие чуть подсвеченные двери и оконца келий. И в этой полусказочной таинственности слышится глуховатый голос нашего Вергилия:

— Здесь покоятся мощи преподобномученика Кукши и преподобного Пимена. Кукша был вятич, он подвизался в Печерской обители в конце одиннадцатого века, когда многие поселения вятичей еще исповедовали язычество. Кукша отправился в их землю и многих крестил. Проповедуя Евангелие, он творил чудеса… Но злонамеренные язычники схватили Кукшу вместе с его учеником Никоном и после многих истязаний убили. В один день со святым Кукшею скончался преподобный Пимен, прозванный Постником за свою смиренную и постническую жизнь. В день убиения Кукши, происшедшего на далеком расстоянии от Киева, святой Пимен воскликнул среди церкви: «Брат наш Кукша убит!» И сам скончался. Было это в 1118 году.

Вслушиваясь в эти истории, я невольно вспомнил пушкинский отзыв о печерских святых.

— А вы знаете, — сказал я, когда мы направились к очередному саркофагу, — Пушкин в одном из писем Плетневу заметил, что «преданья русские не уступают в своей фантастической поэзии преданьям ирландским и германским. Посоветуй ему — то есть Жуковскому — читать Четь-Минеи, особенно легенды о киевских чудотворцах, прелесть простоты и вымысла…» По-моему, это очень точно подмечено.

Старик остановился, пристально взглянул на меня, словно испытывая, с подковыркой я говорю или от чистого сердца, а потом, вздохнув, заговорил:

— Видите ли, жития святых можно рассматривать по-разному. Литератор воспринимает их как художественную гиперболизацию. И это вполне справедливо. А вот историк Ключевский защитил магистерскую диссертацию «Древнерусские жития святых как исторический источник». И это также является бесспорным фактом. Однако Ключевский в своем исследовании пошел дальше этой узкой темы. Он считал, что жития могут быть отнесены к художественно назидательным произведениям, форма которых рассчитана на то впечатление, какого не может произвести само по себе его содержание. По свойству этого впечатления литературные произведения бывают двоякого рода: одни действуют на воображение и эстетическое чувство, другие — на чувство нравственное и волю. Первого рода произведения принято называть поэтическими, вторые — ораторскими. Жития принадлежат к произведениям ораторским. Житие рассматривает жизнь благочестивого человека, память которого церковь чтит особым празднеством. Значит, по своему содержанию житие является церковно-историческим преданием. Но церковь — не историческая аудитория. И для нее научная любознательность без практического нравственного приложения есть праздное любопытство, не более…

— Однако нравственные критерии подвижны и воспринимаются прежде всего в историческом контексте. Поэтому то, что сегодня актуально и злободневно, завтра может восприниматься как наивный анахронизм, — дипломатично заметил я, подразумевая, что никого, мол, не удивишь сегодня этими простодушными средневековыми подвигами.

— Извините, в жизни всегда были, есть и будут абсолютные духовные ценности, преступить которые — значит поступить безнравственно. Или современный человек уже достиг в своей жизни, так сказать, вселенской гармонии? Или изжиты в нашем быту все людские слабости и пороки?.. Разумеется, культурный ценз человека неизмеримо вырос, но согласитесь, что с развитием сознания углубились ухищрения в нарушении норм морали: сама по себе модель греха как бы обрела бо́льшую многогранность, возникли своеобразные лазейки для самооправдания своих поступков. Именно этим нравственным ухищрениям и противостоят своей вневременной универсальностью догматы православия… Возьмите хотя бы десять заповедей. Разве потеряли они свою актуальность в более широком истолковании?.. «Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози инии, разве Мене» — то есть служи одному богу и не двуличничай; «Не сотвори себе кумира…» — то есть не раболепствуй; «Не возмеши имене Господа твоего всуе» — то есть не суесловь попусту о великом и святом; «Помни день субботний… шесть дней делай…» — то есть в рабочие дни не увиливай от дела. Я уж не говорю об остальных шести заповедях — наставлениях для нашей повседневной жизни: «Чти отца своего и матерь свою…», «Не убий», «Не прелюбо сотвори…», «Не укради», «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна», «Не пожелай жены искреннего твоего, не пожелай дому ближнего твоего…» Все эти очевидные истины христианства — суть постулаты вневременные…

— Если в христианстве все так уж незыблемо и определенно на веки вечные, то, стало быть, религия — это не конкретно-историческая форма общественного сознания, как мы привыкли считать, а нечто окостенелое, мертвенное, — снова ввернул я, делая уже вполне откровенный выпад.

— Отнюдь нет, — спокойно возразил старик. — Действительно, богословие содержит в себе вечные и неизменные истины — истины Божественного Откровения. И всякое изменение их по существу — есть ложь, преступление против Правды Божией, ересь. Однако Божественное Откровение, имея определенное содержание, подлежащее усвоению разумом, усвояется не абстрактной личностью, а личностью конкретной, живущей в соответствующем историческом окружении. Множество фактов влияет на то, как человек воспринимает Божественное Откровение. Эти факты, преломляясь в сознании человека, образуют некий психологический и историко-культурный фон, на котором происходит усвоение Божественных истин. Богословие и призвано к тому, чтобы в конкретных исторических условиях способствовать усвоению вечного и неизменного Откровения каждым стремящимся к тому человеком… Иными словами, вечные догматы христианства — и, в частности, православия — во все времена имели конечной целью их практическое приложение к конкретному бытию и делам человеческим. «Вера без дел мертва есть», — сказано у апостола Иакова…

Старик жестко отчеканил эту фразу, хотел еще что-то сказать, но потом, видимо, раздумал и уже с подобревшим лицом спросил:

— Ну что — пойдемте дальше?

— Да, пожалуйста, если можно, — попросила Зоя.

Около саркофага, к которому мы направились, лежал довольно увесистый, отшлифованный временем камень.

— Что это? — не удержавшись, спросил я.

— Это орудие смерти, коим был умерщвлен преподобный Григорий — один из первых печерских подвижников. Бог сподобил его прозорливости и чудотворения. Однажды воры задумали похитить книги, которые он любил собирать и которые в то время очень ценились. Святой, провидев их замысел, молитвою навел на них сон, так что спали они пять суток. Затем преподобный разбудил воров. Те смутились, но так ослабли от голода, что не могли идти. Григорий накормил их и отпустил. Однако незадачливых воров решили предать суду. Тогда Григорий вступился и защитил их. Тронутые его милосердием, воры оставили свой промысел и поступили в обитель… Но умер Григорий мученической смертью. Он встретил переяславльского князя Ростислава Всеволодича и предсказал ему погибель в войне с половцами. Разгневанный князь приказал бросить святого с камнем на шее в Днепр. Но мощи чудотворного чудом оказались в пещере. Рядом с ним положен камень, которым погублен святой.

Старик мерным голосом, словно былинник, вел свои сказания. И в этих немногословных и бесхитростных историях сквозь, казалось бы, непроницаемую пелену времени явственно проступали самобытные человеческие характеры — то милосердные и смиренные, то крутые и непреклонные…

— Преподобный Тит был пресвитером обители. Весьма поучителен в его жизни такой случай. Он жил в большой дружбе с дьяконом печерским Еваргием. Но по козням исконного врага мира и любви — дьявола — дружба эта порвалась и сделалась между ними лютая вражда… Случилось, что Тит тяжко заболел и, готовясь к смерти, пожелал просить прощения у Еваргия. Но тот и слушать не хотел. Братия насильно привели его к постели умирающего Тита. Со слезами просил он прощения у Еваргия, но непреклонный дьякон заявил, что не простит Тита ни в настоящей жизни, ни в будущей. И что же произошло? Еваргий, как видел Тит, был поражен копьем и пал мертвый. Самого же Тита ангел взял за руку и поднял с постели совершенно здоровым. После чудесного исцеления Тит удвоил свои подвиги и сам получил дар исцеления.

У саркофага, над которым белела пояснительная надпись, остановилась группа экскурсантов.

— Преподобный Нестор — летописец российский. О нем вы, верно, и без меня знаете, — походя заметил старик.

— А он имел какой-нибудь духовный сан? — полюбопытствовала Зоя.

— Он был дьяконом… А рядом с ним мощи преподобного Сильвестра — вначале инока печерского, а впоследствии игумена Михайловского Выдубицкого монастыря. Он продолжил летопись Нестора.

— Скажите, а есть среди печерских святых живописцы? — снова спросила Зоя.

— Вон, у изгиба пещеры, мощи преподобного Алипия-иконописца. Он учился у греческих мастеров, украшавших печерскую церковь при князе Всеволоде Ярославиче. По окончании работ был пострижен в иноки. Живя в обители, он писал иконы для игумена и братии и ничего не брал за свой труд. Днем работал, а ночью молился и пел псалмы. За такую добрую и благочестивую жизнь был рукоположен в священники и удостоен дара чудотворения. Однажды некто заказал ему икону Успения. Алипий заболел, а между тем приближался праздник. Заказавший был огорчен и раздосадован. Но накануне Успения ангел в виде юноши пришел в келью к Алипию и написал икону. Утром заказчик, к великой радости, получил ее. Скончался Алипий почти одновременно с Нестором в 1114 году. И посмотрите, — указал старик на застекленное окошко саркофага, — правая рука его сложена троеперстно, как на молитве. Урок нашим старообрядцам! — твердо заключил он.

— Скажите, пожалуйста, — обратилась Зоя к старику, — а известны ли какие-нибудь иконы, написанные Алипием?

— Одно из лучших его творений — чудотворная Свенско-Печерская икона Божией Матери. На ней Царица Небесная изображена сидящей на престоле. На коленях у нее благословляющий Богомладенец, а справа и слева предстоят перед ней преподобные Антоний и Феодосии Печерские.

— А где находится эта икона? — спросил я.

— Изначально она пребывала в Киево-Печерской обители и прославилась многими чудесными знамениями. Но в 1288 году ослепший князь черниговский Роман Михайлович, будучи в Брянске, услышал о чудотворной иконе и послал в монастырь прошение отпустить к нему святыню для исцеления. Икону в сопровождении священника отправили по Десне и далее по Свене. Ночью путники пристали к берегу. Наутро, проснувшись, не нашли в лодке иконы, а увидели ее на взгорке в ветвях дуба. Весть об этом дошла до князя Романа, и он, придя к иконе, дал обет построить монастырь и выделить ему столько земли, сколько он увидит с горы. После молитвы князь стал прозревать. Сначала он увидел тропинку, затем близкие предметы и, наконец, всю окрестность. Перед иконой отслужили молебен и заложили храм. Дерево, на котором обрели икону, срубили и изготовили из него доски для новых икон. Тогда же, в мае, было установлено в ее честь празднество. Икона прославилась исцелением слепых, бесноватых, заступничеством от врагов. В 1815 году в благодарность за избавление Брянска от наполеоновского нашествия было установлено дополнительное празднество семнадцатого августа, в день памяти преподобного Алипия.

Мы подошли поближе к саркофагу. На иссохшей правой руке Алипия действительно были сложены три первых пальца. Может, это был «урок старообрядцам», а может, перед смертью художник представил себе, что он сжимает живописную кисть и пишет свой последний и самый чудесный образ.

— А вот и сам Никон — игумен Киево-Печерский, постригший Алипия. Он пришел к Антонию, уже будучи иноком и священником… Князь Изяслав разгневался на него за то, что вопреки княжеской воле он постриг его любимцев бояр Варлаама и Ефрема — впоследствии епископа Переяславльского. «Уговори их вернуться в мир», — сказал князь Никону, но тот ответил: «Я не могу отнимать иноков у Царя Небесного». После этой ссоры Никону пришлось удалиться из Киева. Он нашел себе уединенное место близ Тмутаракани и основал там обитель, во многом похожую на Печерскую. Но потом снова вернулся в Киев и после смерти Феодосия был поставлен игуменом. В его управление в обитель пришли константинопольские иконописцы, присланные — как они сами говорили — явившимися им в сонном видении святыми Антонием и Феодосией. Греческие купцы привезли мозаику для украшения печерской церкви… Никон много содействовал возвеличению обители.

Проходя мимо саркофага, в котором находились мощи в богатом церковном облачении, старик пояснил:

— Святой Нифонт — епископ Новогородский…

— А почему Новогородский? — удивился я неожиданной встрече с иногородним: все предыдущие святые были либо печерскими, либо из близлежащих к Киеву мест.

— Он был насильственно заточен в Печерскую обитель за то, что не согласился на противозаконный брак новгородского князя Святослава и осудил поступок епископов, рукоположивших митрополита Киевского без сношения с Константинопольским патриархом.

К следующему погребению старик подходил с большой торжественностью: он с усердием троекратно перекрестился и положил низкий земной поклон. К моему удивлению, это было каменное надгробие, а не привычный уже для нас саркофаг. Я взглянул на Зою, а она чуть заметно указала мне глазами на белевшую пояснительную надпись.

— Здесь начало начал знаменитейшей русской обители, — с расстановкой, словно вкладывая особое значение, произнес старик и снова с поклоном перекрестился. — Здесь покоятся святые мощи основателя Лавры преподобного Антония Печерского.

— А где же они?

— Мощи находятся под спудом.

— А почему?

— Знамение было такое… Однако всё своим чередом. Родился Антоний в 983 году в местечке Любич под Черниговом. С отрочества возгорелось его сердце к дальним монастырям и святым подвижникам. Подражая им, выкопал он пещеру, уходил туда и молился. А вскоре отправился странствовать, пришел на Афон и постригся. Подвизался он в тесной пещере в скале над морем и своими подвигами удивлял тамошних иноков. Руководивший Антония подвижник Феоктист сказал ему: «Пора тебе руководить других к святой жизни. Возвращайся в свою русскую землю. Да будет тебе благословение Афонской горы, от тебя произойдет множество иноков». Антоний обошел русские монастыри, но нигде не нашел такой строгой жизни, как на Афоне. Тогда в одном из холмов киевских на крутом берегу Днепра, который напоминал ему любимый Афон, в дремучем лесу близ деревушки Берестовы он увидел пещеру, выкопанную некогда Илларионом — бывшим священником берестовской церкви, а впоследствии Киевским митрополитом, и стал подвизаться здесь в посте и молитве, бдении и труде. Скоро стали приходить к нему люди — кто за благословением, кто за советом, а иные навсегда решались остаться со святым. В 1032 году пришел Феодосий. А когда инокам потребовалось жилье, они вывели под землей длинный ход и по сторонам выкопали для себя по небольшой пещере. Тут же в особых пещерах были устроены церковь и общая трапезная. Антоний хотя и руководил иноками, но по смирению не принимал сана игумена. Любя уединение, он удалился от братии на сто саженей и выкопал себе особую пещеру — вот эту, где мы сейчас находимся. Она называется Антониевой или ближней. Потом некоторые из иноков стали удлинять пещерный ход. Так образовался дальний монастырь, над которым выстроили деревянную церковь Успения. Князь Изяслав подарил инокам весь холм, на его вершине была поставлена более обширная церковь, а все место обнесено тыном. Так сложился один из славнейших российских монастырей… А святой Антоний скончался девяноста лет от роду. Мощи его, оставаясь сокрытыми, даруют людям чудесные исцеления. Не раз хотели откопать их, но огнь и вода выходили из-под земли и тем останавливали копавших. Это и есть то знамение, о котором я говорил.

— А почему же Антоний причислен к лику святых? Ведь нетленность его мощей не доказана, — спросил я.

— Святость — это посмертное продолжение духовного подвига человека, который умственно был выше своей среды, был благ, утешен, мудр, обладал особым могуществом в слове и всем своим существом производил впечатление рачительного садовника в великом вертограде — в мире, в жизни, в человечестве. Умер сей человек и похоронен бренно. Но не умер его образ в сердцах признательных братьев. Из поколения в поколение витает бархатная птица — нежная печаль об утрате… Не всегда мощи сохраняются в виде целостной мумии, как большинство печерских угодников. Кстати говоря, в народном представлении понятие мощей никогда не связывается с тремя-четырьмя пудами мяса, не сгнившего в могиле. Между прочим, об этом в свое время писал Николай Клюев в статье «Самоцветная кровь». И хотя трактовка святых мощей у него не без налета хлыстовства, но он верно подметил, что дело не в мясе, а в той весточке «оттуда» — из-за порога могилы. Народ умеет чтить своего героя, поклоняясь частице его посоха, фаланге его перста, ибо даже в самых малых толиках заключена великая нравственная сила — «мощь», созданная верой и убеждением. Мощи особо чтимых святых угодников в частицах разносятся по свету и дарят людям душевные исцеления, если они с верой и надеждой уповают на спасение… Например, в Киево-Печерской лавре находилась частица святых мощей апостола Матфея, а в московском Успенском соборе — кисть правой руки апостола Андрея Первозванного.

— А я вот читал, — неожиданно вырвалось у меня, — что при вскрытии мощей в саркофагах не раз обнаруживали стружки, гвозди, воск — ну и тому подобное, завернутое в бинты и пелены.

— И это верно, и это символы мощи духовной: стружки и гвозди — это знак труда и страстей Христовых, воск — обозначение чистой плоти, а пелены — символ тайны. Важна вера и убежденность, а не вещественные доказательства. Это уже мирское.

— Скажите, пожалуйста, а всегда ли до сознания верующих с полной определенностью доводится, что представляют из себя мощи того или другого святого? — спросила Зоя.

— Нет, не всегда. Приобщение к святыне — это духовное таинство, недоступное чувственному опыту… Хотя, с другой стороны, факт нетленности мощей, как правило, почти всегда оговаривается в житиях. Может быть, правда, не с той определенностью, с какой желали бы этого материалисты, — с чуть заметной усмешкой заметил старик. — Но во всяком случае явная фальсификация состояния мощей никогда не поощрялась ни церковью, ни общественным мнением. В летописи, например, есть любопытное замечание по поводу того, как Пахомий — один из крупнейших русских агиографов — составлял свое слово о перенесении мощей митрополита Петра. В 1472 году при перестройке московского Успенского собора открыли и должны были переместить погребения митрополитов — среди них и пострадавший от пожара гроб митрополита Петра. Летописец мрачно говорит о Пахомии: «А в слове том написа, яко в теле обрели чюдотворца, неверия ради людского, занеже кой толко не в теле лежит, тот у них не свят, а того не помянут, яко кости наги источают исцеление…»

— Это как раз то, что вы говорили в связи со статьей Николая Клюева, — поддакнул я.

— Следует еще добавить, — пропуская мимо ушей мое замечание, продолжал старик, — что обретение мощей в подавляющем большинстве случаев совершается публично, в присутствии прихожан. Так, например, при освидетельствовании мощей благоверной княгини Анны Кашинской — жены великого князя тверского Михаила Ярославича — были установлены следы тления на лице и на ступнях ног. Об этом недвусмысленно говорится в житии.

— А я слышал, что Анна Кашинская была деканонизирована, — не удержался я блеснуть своей осведомленностью.

— Да, это было во времена патриарха Никона. В первом ее житии, составленном при благочестивом царе Алексее Михайловиче, было отмечено, что правая рука святой лежит на груди «согбена яко благословляющая». Но впоследствии никонианцы обратили внимание, что рука эта сложена в двоеперстное крестное знамение, из-за которого шла ожесточенная борьба со сторонниками так называемого старого благочестия, или старообрядцами. Никон постановил: «Гроб с телом благоверной княгини запечатать, за святую ее не почитать, образов ее не писать, церквей в честь ее не ставить». Так продолжалось до 1909 года, когда произошло второе прославление святой при громадном стечении народа и в присутствии царственных особ.

— Скажите, а почему же Пахомий допустил такую подтасовку в житии митрополита Петра? Или он был недостаточно осведомлен? — спросила Зоя, видимо разделяя укоризну летописца по отношению к «крупнейшему русскому агиографу».

— Пахомий был одним из искуснейших и образованнейших людей своего времени. Но он был более литератор, нежели канонист. Серб по национальности, он долго жил на Афоне, который в ту пору был средоточием греко-славянской образованности. Выписанный на Русь великим князем Василием Темным, он поселился в Троице-Сергиевом монастыре и оставил после себя богатое литературное наследие… Пахомий был едва ли не единственный и, во всяком случае, первый автор, получавший гонорар за свои произведения. В одном житии прямо говорится, что архиепископ Новгородский Иона вызвал к себе Пахомия написать жития местных угодников и щедро вознаградил «искусного в книжных слогнях» серба множеством серебра, золота и соболей… А что касается некоторых передержек в его трудах, то они обусловлены стремлением всеми силами возвысить авторитет православия. Пахомий был настойчивым проводником взглядов, что славяне для обороны своей церкви и народности должны усиленно развивать грамотность, которая в те времена была полной монополией церкви. Престиж государства отождествлялся Пахомием с авторитетом православия. С нескрываемой ревностью писал он в «Сказании о нашествии Батыя»: «Бяху угры первое в православии крещение от грек приемше, но не поспевшим им своим языком грамоту изложити, римляне же яко близь сущим приложиша их своей ереси последовати»[2]. Горячая пристрастность толкала Пахомия на художественные и смысловые передержки. Сказалось это, в частности, и в житии митрополита Петра… Однако мы отвлеклись. Ну что, пойдемте дальше? — И старик осенил нас доброй светлой улыбкой.

— Конечно, конечно! — в один голос ответили мы.

Полной неожиданностью была для меня встретившаяся братская могила. Старик вскользь заметил, что здесь покоятся «святые мощи двенадесяти мастеров зодчих». И всё — ни имен, ни каких-либо подробностей. Я заикнулся было узнать обстоятельства этого погребения, но словоохотливый прежде старик на этот раз не удостоил меня ответом и последовал дальше. Кто они — эти двенадцать безымянных зодчих? Может, они погибли в каком-то несчастном случае — рухнули леса или своды возводившегося строения, а может, произошел обвал пещерного штрека? Но если так — чего же тут скрывать? «Люди погибли на трудовом посту», — как сказали бы мы сегодня. Что же тут зазорного? И при современной технике безопасности такое случается. А может, здесь своя, какая-то особая тайна? Старик ведь не случайно обронил, что приобщение к святыне есть таинство, недоступное чувственному опыту… Где таинство — там и тайна. Но если тайна этого захоронения могла иметь трагическую подоплеку, то как таинство оно приобретало особый ореол и производило совершенно иное эмоциональное впечатление и на братию, и на паломников… И мне подумалось, что этим безымянным каменным надгробием воздавалась вечная память всем древним труженикам-мастерам, внесшим свою лепту в украшение знаменитого днепровского холма, — плита на братской могиле стала как бы символическим памятником безвестным зодчим.

А неподалеку от этого безвестного захоронения, у крутого изгиба мрачноватого подземного лабиринта, еще издали привлекала внимание ярко освещенная электричеством застекленная ниша. Когда подошли ближе, то увидели груду черепов и костей, чуть присыпанных песком. Пояснительная надпись сообщала, что здесь в стене обнаружен тайник, в котором были «скрыты останки неизвестных лиц, подвергшихся тлению в так называемой святой обители…» Старик мрачно пробежал глазами надпись и, не говоря ни слова, направился дальше. Мы последовали за ним.

И снова перед нами в трудах и днях древних чернецов ожило подземное поселение… Преподобный Эразм пожертвовал все, что имел, на украшение церкви, но скоро подвергся искушению дьявола… Преподобный Ефрем, епископ Новогородский, служил при дворе великого князя Изяслава, но оставил мир и ушел к Антонию… Преподобный Поликарп, архимандрит Печерский, пострадал от своих недоброжелателей… Преподобный Никон, называемый Сухим, вместе с другими монашествующими в 1096 году был взят в плен половцами… Преподобный Лаврентий сначала спасался в одном из киевских монастырей… Преподобный Евстратий был захвачен половцами вместе с другими иноками… Преподобный Исаакий Затворник происходил из торопецких купцов… Преподобные Спиридон и Никодим были пресвитерами… Преподобный Арефа был одержим грехом скупости… Преподобный Пимен зовется Многоболезненным, потому что родился, рос и всю жизнь был больным… Преподобный Авраамий зовется Трудолюбивым… Я старался запомнить эти истории, вдуматься в них — и невольно уходил в свои мысли. Взволнованность моя доходила до того, что я словно отключался от реальности происходящего.

До слуха невзначай долетело:

— …мощи святой девицы Иулиании…

— А как попала сюда девица? Это ведь мужской монастырь, — неожиданно для самого себя я возвращаюсь в мир реальности.

— Мощи ее были обретены нетленными при соборной церкви. Иулиания была дочерью князя Юрия Дубровицкого-Ольшанского — одного из усерднейших жертвователей Киево-Печерской лавры. Жил он в шестнадцатом столетии. О жизни княжны ничего не известно, но несомненно, что она усердно потрудилась для своего спасения и умерла шестнадцати лет. Столетие спустя, когда копали могилу близ церкви, нашли ее гроб: она лежала как бы живая, одетая нарядно — по-княжески. Но едва прикоснулись к одежде, как она превратилась в прах, тело же осталось нетленным. Святую облачили в новое платье и оставили в храме, а потом перенесли в Антониеву пещеру.

— Между прочим, нечто подобное недавно случилось в Москве, — снова решился я проявить свою осведомленность: с одной стороны, делая этакий реверанс старику, а с другой — давая понять, что все это, мол, имеет вполне реальную подоплеку. — В Высоко-Петровском монастыре произошел обвал могильника, и открылось захоронение боярыни Нарышкиной, которая также совершенно не подверглась тлению. Ученые связывают это с определенными условиями почвы, способствовавшими консервации… — я не нашел подходящего синонима для слова «труп» и замялся, а старик, не дослушав моих реальных обоснований, с легкой усмешкой спросил:

— А разве в этих условиях находилось одно-единственное захоронение боярыни Нарышкиной?

— Нет, но в данном случае, вероятно, играли роль и другие причины. Вот, скажем, когда в Кремле сносили Вознесенский монастырь… — я снова осекся, но отступать было уже поздно. — Так вот там были вскрыты гробницы великих княгинь и среди них усыпальница третьей жены Ивана Грозного — Марфы Васильевны Собакиной. Когда открыли ее гроб, то присутствующие увидели перед собою буквально «спящую красавицу» — три с половиной столетия не тронули тленом покойную! Правда, здесь предполагают действие какого-то сильного яда, которым она была отравлена.

— Ну вот видите: там одно, здесь другое. Но и то и другое — мирское. А святая церковь связывает подобные случаи с каким-либо духовным подвигом человека. Ведь та же царица Марфа немало претерпела в своей земной жизни, да и кончину прияла мученическую.

Старик сердито взглянул на меня из-под насупленных седых бровей и направился к следующему погребению. А я не решился продолжать свои мотивированные обоснования.

— Мощи преподобного Григория, он был иконописцем и подвизался в обители вместе с Алипием… А рядом преподобномученики Федор и Василий. Они жили в одиннадцатом веке. Федор имел большое состояние, но перед вступлением в монастырь все его роздал. Дьявол возбудил в его сердце сожаление о розданном имуществе и довел до уныния. Федор открыл свою скорбь братии, и тогда Василий принял большое участие, чтобы спасти его от погибели. «Если ты жалеешь о своем имении, я отдам тебе, что оно сто́ит, но только пусть все розданное тобой будет моим подаянием богу». Федор раскаялся в своем грехе и благодарил Василия. С тех пор они сделались друзьями. Но страсть к деньгам и потом не оставляла Федора. Дьявол явился к нему в образе Василия и указал место, где зарыто серебро. Федор выкопал его, но дьявол продолжал являться, внушая мысль выйти из монастыря. Федор решился и на это. А когда козни дьявола были раскрыты и серебро возвращено на место, Василий посоветовал Федору не вступать с ним в беседу без молитвы Иисусовой. Дьявол не смел больше приблизиться к подвижнику. Однако о сокровищах узнал князь Мстислав, сын Святополка, и потребовал от иноков, чтобы они сказали, где закопано серебро. Иноки отвечали, что не помнят места. Князь мучил их, пустил даже стрелу в Василия, но святой, вынув ее и бросив князю, предсказал смерть от стрелы ему самому. На следующий день иноки скончались. Узнав об этом, братия взяли их честны́е тела и положили в пещере, где святые начинали свой подвиг, в тех же кровавых одеждах и власяницах… По прошествии немногих дней Мстислав, воюя с Давыдом Игоревичем, по предсказанию Василия был убит стрелою на городской стене во Владимире. И тогда признал он свою стрелу и сказал: «Это я умираю за преподобных Василия и Федора». Так сбывается сказанное Господом: «Всяк, взявший нож, от ножа и погибнет».

Идем дальше длинным лабиринтом истории — заглядываем в оконца освещенных затворов с хранящимися там мощами преподобных Елладия и Онисима, выслушиваем поучительное житие преподобного Луки — иконома Печерского, а впереди уже поджидает новая встреча.

— Преподобномученик Моисей происходил из Венгрии, почему и получил прозвище Угрин. Он вместе со своими братьями — святыми Георгием и Ефремом — служил у благоверного святого князя Бориса ростовского, сына святого равноапостольного князя Владимира. Борис и его младший брат — святой князь Глеб муромский — вместе с верными им людьми пали от рук убийц, подосланных старшим братом Святополком Окаянным. Моисею удалось спастись. Однако в 1018 году польский король Владислав овладел Киевом и взял в плен многих бояр, в том числе и Моисея. Шесть лет томился он в темнице и здесь дал обет безбрачия. Случилось, что в темнице Моисея увидела молодая, красивая собой вдова польского вельможи и, пораженная величавой пригожестью пленника, решила обольстить его, обещая богатство и свободу. Уразумел блаженный вожделение ее нечистое и сказал: «Какой муж, взявши женщину и покорившись ей, спасся? Адам первозданный покорился женщине и был изгнан из рая. Самсон, превзойдя всех силою и всех врагов одолев, после женщиной был предан инопленникам. И Соломон постиг глубину премудрости, а, повинуясь женщине, идолам поклонился. И Ирод многие победы одержал, поработившись же женщине, Иоанна Предтечу обезглавил. Как же я, свободный, сделаюсь рабом женщины, если я со дня своего рождения с женщинами не сближался?» Но это не остановило нечестивую женщину. Она выкупила пленника, взяла его к себе в дом и приступила к обольщению. Но Моисей, подобно Иосифу, сбросил с себя богатые одежды, отвратил свое лицо от обольстительницы и молил бога укрепить его в подвиге. Тогда полька приказала запереть Моисея в душной комнате и морить голодом, думая этим вынудить его к греху. Многие уговаривали Моисея жениться, но он отвечал: «Я дал обет перед Богом вести целомудренную жизнь и умру черноризцем. Вы знаете, что сказано в Евангелии от Матфея: «Всякий, кто оставит домы, или брата, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную». Видя, что заключение не действует на Моисея, полька освободила его и показала ему свои обширные владения, но и этим не могла прельстить праведника. Тогда стала грозить ему страшными муками, говоря: «Живым тебя не выпущу из своих рук». — «Бог моя защита, ничего не боюсь», — отвечал Моисей, а сам принял пострижение. Когда полька узнала об этом, то решила бесстыдно вовлечь его во грех. Однажды велела она насильно положить его на постель с собою, целовала и обнимала его, но и этим не смогла совратить его. Моисей сказал ей: «Напрасен твой труд, не думай, что я безумный или что не смогу этого дела сделать: я, ради страха божия, тебя гнушаюсь, как нечистой». Услышав это, вдова приказала давать ему по сто ударов каждый день, а потом велела обрезать тайные члены, говоря: «Не пощажу красоты его, чтобы не насытились ею другие». И лежал Моисей, как мертвый, истекая кровью, едва дыша. Бог наказал безнравственную женщину, произошел мятеж и она была убита. Моисей же, получив свободу, удалился в пещеру Антония и через десять лет поста и молитвы, в 1043 году, скончался. Моисей помогает страждущим от плотской страсти.

Старик перекрестился и направился дальше, а я все еще стоял и смотрел на смутно обрисовывающиеся под алым шелком рельефы человеческого тела, на иссохшие, просунутые сквозь прорези покрова кисти рук… И невольно встало перед глазами другое, еще не ушедшее из памяти видение: подсвеченный изнутри затвор и чуть склоненная набок, торчащая из земли голова Иоанна Многострадального.

— Преподобный Варлаам — о нем я упоминал вам — был сыном первого боярина великого князя Изяслава. Юношей пришел он к Антонию, но тот долго испытывал его решимость покинуть мир. Варлаам твердо стоял на своем: «Я презираю прелести мира и уже не вернусь отсюда». Когда его постригли, отец с толпою слуг пришел в пещеру и насильно увел сына. По дороге Варлаам бросил в грязь принесенные отцом одежды, а дома три дня ничего не ел, так что отец, боясь, как бы он не уморил себя голодом, отпустил его обратно. Вскоре Антоний поставил его игуменом. Затем Варлаам совершил путешествие в Иерусалим и, заболев, скончался в Святогорской обители в 1065 году. Перед смертью он просил, чтобы погребли его в Печерской лавре.

«…в 1065 году. Перед смертью он просил, чтобы погребли его в Печерской лавре». В 1065 году!!! Бог ты мой! — девять веков назад! В той самой лавре, в том самом подземелье, по которому идем сейчас мы. Даже трудно представить, что девять веков назад здесь вот так же бродили люди, что эти малюсенькие землянки служили им кровом. Да разве только кровом?.. Нет, в этих кельях люди принимали на себя подвиги — создавали летописи и писали иконы, боролись с плотью и преодолевали грех скупости, пекли просвиры и пели псалмы, врачевали болезни души и тела. Здесь они смирялись и бунтовали, бунтовали и смирялись, здесь роднились страданье и радость, здесь соседствовали умиротворение и исступленность. Здесь, как одно мгновение, промелькнули Девять Веков Великой Русской Истории! Промелькнули — и навечно замерли в длинной веренице саркофагов и затворов, сохранивших для нас в скупых образах вещную осязаемую память полулегендарного бытия…

— …Преподобные Дамиан, Иеремия и Матвей, именуемые Прозорливыми, — донесся откуда-то из тьмы времен, из далекого далека голос нашего Вергилия. — Дамиан отличался кротостью и трудолюбием, был великим постником. Господь наградил его даром исцеления. Иеремия угадывал в сердцах дурные помыслы и обличал людские пороки. Матвей оберегал братию от бесов, бросавших в людей некий цветок липок, от которого наступало расслабление.

Да, разновелик характер деяний древних обитателей этих пещер, но все здесь было направлено на искоренение зла, на укрепление духовных сил. Бог весть что скрывалось за этими подвигами. Но важно другое — важен пример, которому нужно было следовать, важен нравственный идеал, к которому следовало стремиться.

Приспело новое время. Язычество вместе с раззолоченным Перуном было низвержено с высоты днепровских круч, с высоты новой ступени русской государственности — новых, нарождающихся форм общественного сознания: морали, религии, искусства, философии и науки. Языческий культ чувственности, культ стихийного начала жизни вел к полному разброду и вырождению — к полному самоуничтожению нации. Низвержением Перунов и Дажбогов, Велесов и Стрибогов невозможно было искоренить идолов в душе народной, изменить привычные — и изжившие себя — нравы. Преодолеть родовую замкнутость быта возможно было только привнесением в жизнь твердых и незыблемых нравственных начал, которые в перспективе времени определили бы будущий уклад стабилизирующегося и стремящегося к централизации — как и наиболее развитые соседи — русского государства.

Жизнестойким, но разрозненным саженцам-дичкам был привит плодоносный побег, взятый из окрестных садов как наиболее продуктивный и отвечающий конкретным потребностям времени. Но чтобы окультивированные растения прижились на новой почве и стали плодоносить, нужно было укрепить разветвленные под землей корневища, нужно было напитать их соками живой жизни. Нужно было, наконец, чтобы плоды этого дерева могли быть использованы и как горькое лекарство, и как чудесная услада, и как хлеб насущный, чтобы они пришлись по вкусу и великому князю, и последнему кабальному смерду. Вот в этом-то и порадели зарывшиеся в глубь холма древние иноки.

Конечно, теперь это уже история, — жизнь ушла отсюда. Но остался дух былой древней мощи, осталась неразвеянной первозданная святость. Удивительное дело — история… Удивительное чудо — вещные памятники! Сгустком давно отшумевшей жизни застыли они здесь навечно… И опять — 1065 год: византийские иконописцы и кровожадные кочевники, удельная рознь и греческие купцы, безмездные врачи и исступленные затворники. Словно на машине времени перенеслись мы в далекую седую древность — во времена Феодосия и Изяслава, Нестора и Ильи Муромца.

…И вот снова бредут нам навстречу печерские старожилы.

— Преподобный Симон, — представляет нам старик, — был великим поборником грамотности. Им составлены жития святых Антония и Феодосия. В 1215 году князь Юрий Всеволодич, устроив самостоятельную Владимирскую епархию, пригласил Симона занять эту кафедру. После смерти святого мощи его были перенесены из Владимира в Печерскую лавру.

— Преподобный Николай — печерский чудотворец, именуемый Святошей. Он был сыном Давида, князя черниговского, и внуком Святослава Ярославича, создавшего великую церковь Успения. Святоша — это уменьшительная кличка от языческого имени Святослав. Он имел жену и детей, но в 1107 году оставил семью и удалился в обитель, приняв в иночестве имя Николай. Три года служил в поварне, рубил дрова, носил воду из Днепра, затем три года был привратником при трапезе. Братья Святоши всячески старались возвратить его в мир, но Николай отвечал, что такая жизнь нужна ему для спасения. Он взял на себя подвиг молчания, пищи употреблял мало, деньги и подарки, получаемые от родственников, раздавал бедным или употреблял на украшение храма и покупку книг. В 1142 году он помирил князей черниговских с их братьями, а на следующий год скончался.

За время нашего путешествия по пещерам я уже успел обратить внимание на то, что в пояснениях старика существовала некая иерархия — одни жития излагались подробно, о других святых упоминалось вскользь. Причем все это подавалось на одной и той же интонации, которая как бы исключала всякую пристрастность… Сначала я подумал, что не о всех святых имеются достаточно определенные сведения. Но потом обратил внимание на другую особенность: у одних погребений старик осенял себя крестным знамением, у других — добавлял поклоны, у третьих останавливался без особых знаков почитания.

Долго я не решался спросить его об этом. Наконец не выдержал…

Старик лукаво улыбнулся в ответ:

— Вообще-то иерархия существует. Есть вселенские святители, есть святые, в Земле Российской просиявшие, а есть местночтимые… Но в данном случае отношение сугубо личное. Все мы люди, все человеки…

Заглянув в окошко освещенной изнутри кельи, я увидел вытянутую в струнку на желтом песчаном полу, сильно иссохшую, прикрытую запыленными, полуистлевшими от времени лохмотьями мумию. Высохшие как плети конечности и обтянутый пергаментом кожи череп производили ужасное, ошеломляющее впечатление. Хотелось отвернуться, уйти, но какая-то завораживающая тайна — непостижимая тайна жизни и смерти — держала у этой пещеры и не отпускала.

— Преподобный Афанасий Затворник. Мощи его, как видите, и поныне почивают нетленными.

— А чем он прославился?

— О чудесах его известно следующее. Проболев довольно долго, он испустил дух. На третий день, когда игумен и братия пришли для его погребения, то, к ужасу своему, увидели его сидящим и плачущим. Братия спрашивали его, как он ожил и что видел в загробном мире. Но он только говорил им: «Покайтесь!» Братия продолжали умолять, чтобы он сказал что-нибудь для пользы души. И тогда он изрек: «Имейте во всем послушание игумену, кайтесь ежечасно и молитесь господу Иисусу, Пречистой Его Матери и святым Антонию и Феодосию, чтобы скончать свою жизнь здесь, потому что пресвятая Богородица и преподобные отцы молят бога об этом месте и живущих здесь». После этого Афанасий затворился в пещере и пробыл в ней безвыходно двенадцать лет, питаясь только хлебом и водою, которые получал вот в это окошко.

— А сколько же находятся здесь его мощи? — спросил я.

— Скончался преподобный Афанасий около 1176 года… А вот мощи преподобного Онсифора, прославившегося своей прозорливостью. Случилось, что Господь сокрыл от него грехи одного из иноков — его духовного сына и друга, который проводил жизнь весьма греховно, но притворялся подвижником. Внезапно инок умер, и от тела его происходил ужасный смрад. «Господи, для чего ты сокрыл от меня дела этого человека?» — молился Онисифор. Ангел ответил: «Это сделано в назидание согрешившим и нераскаянным, чтобы покаялись. Если хочешь, помоги ему». Онисифор стал молиться за умершего. Тогда явился ему Антоний и сказал: «Смилостивился я над душою этого брата, потому что не могу нарушить обет. Я обещал вам, что каждый погребенный здесь будет помилован, хотя бы и был грешен. Это обещал мне сам Господь». После этого тело умершего грешника перестало смердеть.

В одной из ниш пещерного хода приютились у стены два саркофага: один большой и громоздкий, второй — обычный, как и все другие. Я заглянул в нишу и увидел в большом саркофаге сразу две мумии.

— А почему здесь двое? — спросил я.

— Это преподобные Феофил и Иоанн, а рядом мощи преподобного Марка. Все трое подвизались в обители одновременно. Святой Марк выкопал своими руками много пещер для подвижников — почему и зовется Пещерником — и много могил для погребения братии. Он был прост по жизни, чист по сердцу, носил тяжелые вериги и имел дар прозорливости. Святые Иоанн и Феофил жили как бы одной душою, ревностно служа Богу. Однажды Феофил был послан по монастырской нужде, а в это время Иоанн заболел и скончался. Феофил, вернувшись, увидел, что брат погребен на месте, которое было приготовлено ему как старшему, и вознегодовал на погребавшего Марка. Тогда святой Марк обратился к усопшему: «Встань и дай место своему старшему брату». И мертвый подвинулся в могиле. После этого Феофил пал к ногам Марка и просил прощения, но Марк сказал, что и его скоро принесут сюда. Тогда Феофил роздал все, что имел, и каждый день ждал смерти. Плакал так, что ослеп от слез, почему и получил название Плачливого. Марк предсказал ему час смерти. Тело святого Феофила положено в одном гробе с Иоанном.

— А в чем же все-таки святость Феофила? — удивился я. — Ведь он из гордыни рассердился даже на родного брата.

— Но он пришел к покаянию. Страшен не грех, страшна нераскаянность. А Господь милостив, — кротко, но убежденно заключил старик.

…Мы шли и шли, и мне почему-то уже не хотелось больше ни философствовать, ни рассуждать. Я был подавлен и обилием информации, и эмоционально. И еще где-то внутренне я понял, возражать или корректировать эти сказания бессмысленно, как бессмысленно корректировать легенду или сказку. Так это было на самом деле или не совсем так, сказать сейчас невозможно. Важно и ценно то, что жития через толщу столетий донесли до нас конкретные штрихи жизни и быта наших пращуров. И еще — ведь на протяжении долгих веков эти сказания служили людям в их повседневности, они могли быть использованы и как высокий нравственный ориентир, и как будничный житейский урок.