Разрыв с Москвой

24

Золотистым полднем в последних числах сентября 1976 года в отдаленном уголке аэропорта Кеннеди собрались люди. Они нервно осматривали друг друга, напряженно стараясь понять, кто свой, а кто — чужой. Толкаясь около своих автомобилей, они неуверенно оглядывали себя, что-то непрерывно поправляя и то и дело всматриваясь в ослепительно синее небо и легкую дымку, поднимавшуюся над отдаленной посадочной полосой. Вскоре на нее сел советский лайнер "ИЛ-62”, доставивший в Нью-Йорк министра иностранных дел СССР Андрея Громыко, прибывшего на сессию Генеральной Ассамблеи ООН.

На аэродроме Громыко встречали человек 50–60, представлявших элиту советской дипломатической колонии. Среди них выделялись фигуры Малика и трех его заместителей, включая резидента КГБ Юрия Дроздова. Присутствовал на аэродроме также секретарь нью-йоркской парторганизации Александр Подщеколдин, главы украинской и белорусской делегаций в ООН, а также начальник охраны Миссии. Не остались в стороне и представители стран — членов Варшавского договора, а также Монголии.

Эти лица были приглашены на встречу Громыко. Но, по крайней мере, половина топтавшейся толпы проникла на аэродром по собственной инициативе. Например, заместители глав Украинской и Белорусской миссий, Борис Прокофьев — заместитель Генерального секретаря ООН по экономическим и социальным вопросам, постоянно подлизывавшийся к высокопоставленным бюрократам. Все эти люди ежегодно прибывали на церемонии встречи Громыко только для того, чтобы поглазеть, кто из тщеславных чиновников сможет протиснуться поближе к Громыко и удостоится быстрого рукопожатия высокого советского вельможи. Но так как Громыко не тратил много времени на подобные процедуры, неприглашенным просто не на что было рассчитывать. Тем не менее желание быть хоть как-то причастным к власть имущим и знаменитым гонит их всякий раз туда, где эти знаменитости появляются.

Самым высокопоставленным лицом в толпе встречавших был, конечно, прибывший из Вашингтона посол СССР в США Анатолий Добрынин. Он был также единственным человеком, которого Громыко хотел видеть в первый же момент своего прибытия в Нью-Йорк.

Во время летнего отпуска, работая в МИДе, я мог наблюдать симптомы лихорадки, вызванной приближавшейся предвыборной кампанией в США. К концу сентября, как я знал по опыту прошлых лет, лихорадка становилась всепожирающей. За шесть недель до выборов московских руководителей сжигало желание узнать: кто выйдет победителем?

Прилетев в Нью-Йорк, Громыко в первую очередь жаждал услышать от Добрынина нечто более или менее определенное о будущем победителе на выборах.

— Будьте готовы, — сказал я Добрынину полушутя, — он на вас будет нажимать.

— Не только на меня. Нам всем достанется. Центр забрасывает нас в Вашингтоне телеграммами. За несколько месяцев нас уже почти досуха выжали. Теперь — очередь за вами.

Добрынин побил все рекорды пребывания на посту советского посла в Вашингтоне. Секрет его успеха скрывается в том, что он не делает опрометчивых предсказаний. Тем не менее я спросил, кто, по его мнению, станет президентом, — останется ли на этом посту Джеральд Форд или на смену ему придет Джимми Картер. Он засмеялся: "Я и сам бы хотел знать”.

Усталый после долгого полета — хотя в самолете стоят кровати, и он мог бы отдохнуть, — Громыко быстро покончил с приветственной церемонией, пожал руки считанным людям и, не вступая ни с кем в разговоры, покинул аэропорт. За ужином в Миссии, где присутствовало только несколько человек, Громыко вполуха слушал, как мы с Маликом обсуждали повестку дня сессии Генеральной Ассамблеи и вопросы, с которыми придется столкнуться. Министр думал об Америке, но он хотел отдохнуть, прежде чем приступить к делам.

На заседании в кабинете Малика, который был отдан в распоряжение Громыко на время его пребывания в Нью-Йорке, он сообщил ответственным сотрудникам Миссии и мне о своих и наших обязанностях. Хотя, сказал он, цель его приезда — принять участие в работе Генеральной Ассамблеи и выступить с речью о главных направлениях советской политики, он рассматривает это, как обычную рутину. Его главная забота сейчас — отношения с Соединенными Штатами и переговоры, которые должны состояться между ним и государственным секретарем Генри Киссинджером.

— В данный момент, — продолжал Громыко, — я хочу, чтобы вы сосредоточили свое внимание на американских делах. Все вы. Нью-Йорк — это не только ООН. Это очень важный американский город, где много хорошо информированных и влиятельных людей. Вы должны войти в контакт с теми, кто знает, что происходит. Используйте эти контакты. Нам нужна любая информация.

Пытаясь превратить в специалистов по политике США сотрудников ООН, Громыко скорее показал свое волнение, чем выказал здравый смысл. В лучшем случае наш вклад оказался бы мизерным.

Однако внешне беспокойство Громыко не было заметно. Кончив давать нам указания, он обратился к Добрынину с вопросом, кто же выйдет победителем на президентских выборах. В отличие от того, что Добрынин откровенно говорил мне в аэропорту, он дал Громыко выверенный и тем не менее уклончивый ответ. Добрынин объяснил, что большинство его американских знакомых воздерживаются от прогнозов. Ситуация очень сложная, результат — непредсказуем. Хотя у Форда, как президента, есть определенные преимущества и его шансы могут показаться выигрышнее, никогда нельзя отвергать вероятности, что "непредвиденные обстоятельства” сделают победителем Джимми Картера. Зная, что Громыко был бы рад услышать, что, скорее всего, на выборах победит Форд, которого Москва рассматривает как продолжателя политики Никсона, Добрынин напирал больше на преимущества Форда. Изменив свой анализ, Добрынин тем не менее обеспечивал себе путь к отступлению, взвешивая возможности обоих кандидатов с точки зрения советско-американских отношений и не исключая вероятности будущего сотрудничества с Джимми Картером.

Называя Форда "футболистом”, Добрынин в то же время разделял взгляд Громыко на американского президента. Ведь он все же был — лицо знакомое, лидер, с которым Советский Союз мог продолжать вести дела. А каков Картер — неизвестно. Если судить по его заявлениям, сделанным в ходе предвыборной кампании, особенно о правах человека, можно предположить, что он меньше стремится продолжать политику разрядки между США и СССР, что политика, которая привела к детанту между США и СССР вряд ли будет продолжена. Но внешность бывает обманчивой, предупреждал Добрынин. Риторика предвыборной кампании часто сбивает с толку и не обязательно является показателем того, как человек будет себя вести, став президентом.

Сладко текущие речи Добрынина были полны здравого смысла, но Громыко явно был неудовлетворен — ему хотелось знать точно. Ему было трудно согласиться, что точных ответов не существовало.

За нетерпением Громыко стояло не простое любопытство к внутренним делам США. Эта страна интересовала его как соперник и партнер. Еще с первых послереволюционных лет кремлевское руководство смотрело на американских президентов только сквозь призму своих интересов — объективный взгляд советским лидерам органически чужд. Им было безразлично, хорош президент для американцев и для Америки или плох. Важнее было, хорош ли американский президент для СССР. Меряя этой, как любил говорить Громыко, "безошибочной меркой”, Кремль наградил в той или иной степени "почетным” признанием только трех президентов США: Франклина Рузвельта — за то, что он установил дипломатические отношения с СССР и подписал Ялтинские соглашения; Джона Кеннеди — за согласие подписать соглашение о запрещении испытаний ядерного оружия да еще за его решительность, проявленную во время Карибского кризиса и Ричарда Никсона — за приезд в Москву, за СОЛТ и за политику де-танта.

Стоит заметить, что "безошибочной меркой” меряются не только американские лидеры. Она прилагается ко всем политическим деятелям мира. Так, Уинстон Черчилль был, исходя из этой мерки, не выдающимся лидером и государственным умом, а "злостным врагом СССР и мирового коммунизма, основоположником и зачинателем холодной войны”. Западная Германия имела после войны никуда негодного канцлера Конрада Аденауэра и превосходного Вилли Брандта. Генерал де Голль попеременно был и хорош, и плох. Плох — до визита в Москву в 1966 году, хорош — после.

Несмотря на необъективный, упрощенный взгляд на американских президентов, отношения с Вашингтоном действительно были исключительно важны для Москвы. Громыко считал, что они составляют центральный момент в советской внешней политике. Брежнев возлагал на детант большие надежды и связывал их с решением экономических проблем в стране. Между СССР и США были не простые отношения двух могучих государств, но связи эти представляли собою сложнейшее взаимодействие двух полюсов власти в мире, двух противоположных, враждующих и борющихся друг с другом могучих социальных и политических систем. Советский Союз шел на сближение с Соединенными Штатами, не отказываясь от своей конечной цели — ослабить, разрушить и победить этого сверхмощного соперника, не отказываясь от борьбы за влияние в мире и, в частности в странах "третьего мира”.

Успехи в налаживании отношений между СССР и США в период 1972–1976 годов покоились, однако, на хрупкой основе личных прямых контактов Кремля с Белым Домом. Теперь Громыко опасался, что поражение Форда повлечет за собою прекращение связи Добрынина с Киссинджером, а это нанесет большой вред. Не исключалось и худшее: Джимми Картер может пойти на разрушение особой системы контактов московского руководства с американским президентом. Кремль предпочитал преемственность в американском правительстве.

Консервативные по своей сути, советские руководители не любят резких перемен — "беспорядков”, грозящих нарушить установленный образ жизни или вынудить СССР к изменению своего поведения на международной арене. Будучи помощником Громыко в 1972 году, я сам наблюдал, как беспокоился мой босс во время кампании по переизбранию Никсона, опасаясь, что Никсон может лишиться президентства. Теперь, четыре года спустя, он вновь нервничал и находился в состоянии большого напряжения, даже несмотря на то что разделял нелестное мнение Добрынина об интеллектуальных способностях Форда. Ему, имевшему уже дело с семью американскими администрациями, не улыбалось начинать все с самого начала с новой и непредсказуемой восьмой.

Советское отношение к США никогда не было однозначным. Как и большинство советских граждан, кремлевские лидеры околдованы Америкой, но к этому примешаны зависть и презрение, уважение и насмешка. Кремль озадачен американской военной, политической и экономической мощью, испытывает благоговение перед техническими достижениями США. В этом смысле нет особой разницы между отношением к Соединенным Штатам простых людей и советских лидеров. Однако гордость последних страдает оттого, что США не признают за СССР равенства, на которое, по мнению руководства, он имеет право.

Россия и Соединенны Штаты — два самых многонациональных государства планеты. Кроме того, географически — они соседи. Этот факт не осознают до конца ни американцы, ни русские. Оба государства разделяют лишь две мили Беренгова пролива — между аляскинскими Малыми Демидовыми и сибирскими Большими Демидовыми островами. Территория и США и СССР огромна и богата природными ресурсами. Не раз отмечалась и схожесть этих стран. Например, Марк Твен, еще в прошлом веке посетивший Россию, писал в 1867 году, что эти места напомнили ему виды Сиерры, а посетив Одессу, он воскликнул: "Я чувствовал себя здесь, как дома, а это давно уже со мной не случалось!” По своей психологии и по культуре американцы и русские тоже похожи. В русских, как и в американцах, живет дух первооткрывателей. Гордость и сердечная теплота присущи как русским, так и американцам. Среди представителей старшего поколения живы ностальгические воспоминания о союзе США и СССР в годы второй мировой войны, завершившемся дружеской встречей американских и советских солдат на Эльбе в 1945 году.

Но в силу специфически советских условий чувства, которые американцы выражают открыто, русские могут обнаружить лишь в дружеском, узком кругу. Американцы симпатичны русским своею простотой, отсутствием интеллектуального высокомерия и снобизма, часто встречающихся в других иностранцах.

Интерес русских к Америке возник еще до образования Соединенных Штатов. Они первыми ступили на землю, позже названную Аляской, побывали у берегов Испанской Калифорнии. Есть общее и в том, как русские покоряли Сибирь, а американцы осваивали Запад. И там, и там лежали целинные богатые и прекрасные земли. Русские ученые знали и ценили американских ученых. Так, Михаил Ломоносов был знаком с работами Бенджамина Франклина, которого очень почитали в русских интеллектуальных кругах. Представитель русской революционной традиции Александр Радищев восхищался Американской революцией и ее вождем Джорджем Вашингтоном. Столетие спустя Ленин также отзывался с похвалой об Американской революции. И хотя он называл президента США Вудро Вильсона "лакеем акул капитализма” и шельмовал "кровавый американский империализм” за поддержку интервенции против Советской России, он утверждал, что решительно стоит за экономическое сотрудничество с Америкой — "со всеми странами, но особенно с Америкой”. Ленин встречался с американскими бизнесменами — Франком Вандерлипом, Армандом Хаммером и другими, пытаясь наладить советско-американскую торговлю. Эти связи соответствовали ленинскому утверждению, что в основе советской внутренней и внешней политики лежат экономические интересы.

Экономическая мощь Америки восхищала Ленина так же, как она восхищает и тех, кто унаследовал его власть. Первый руководитель советского государства не раз высказывал пожелание, чтобы молодое советское государство училось у американцев их деловитости, восприимчивости к новому. В современных публикациях об этом стараются вспоминать пореже, но среди советского руководства еще живы те, кто помнит предвоенное сотрудничество с Соединенными Штатами в области промышленности, позволившее обогатить советские предприятия новыми знаниями, навыками, энергичным подходом к делу. Эти воспоминания, так же как и надежда на возобновление этих контактов, были одной из движущих сил в сближении Брежнева с Ричардом Никсоном.

У детанта, конечно, были свои ограничения. Разные слои советского общества и особенно определенная часть руководства испытывала враждебность к Соединенным Штатам. Ленин охарактеризовал американский империализм, как "самый свежий, самый сильный, последним примкнувшим к мировой бойне народов за дележ капиталистических прибылей”. Многие до сих пор верят в это, и потому их так тревожит американская военная мощь. Это, однако, не зеркальное отражение страха США перед внезапной атакой или возможностью оказаться беззащитными перед такой угрозой. Они ненавидят американскую военную силу именно потому, что отдают себе отчет в том, какова она на самом деле, понимая, что эта сила способна отразить советскую экспансию. Более того, эти люди сознают, что военная мощь США является главным, если не единственным барьером для советских планов мирового господства.

Однажды, обедая с Громыко на даче во Внуково, я спросил его, что, по его мнению, является самой большой слабостью американской политики в отношении СССР.

— Они не понимают наших конечных целей, — ответил он, не задумываясь. — И они принимают тактику за стратегию. У американцев слишком много доктрин и концепций, провозглашенных в разное время, но нет твердой, связной и последовательной политики. Вот в чем их большой недостаток.

Громыко добавил, что в "дипломатии мы превосходим американцев”, имея в виду частые перемены американского персонала на важных дипломатических постах и делегатов на ответственных переговорах. Дипломаты в МИДе, например, очень веселятся всякий раз, когда новая компания дилетантов и политиков-любителей, назначаемая новым президентом, наводняет Госдепартамент США.

Мнение Громыко об американской внешней политике разделяют многие советские руководители. Они считают внешнюю политику США "зигзагообразной”, даже на протяжении одного президентства, однако им также известно, что американцы в любом случае не могут длительное время игнорировать возможность наладить нормальные отношения с Советским Союзом, поскольку нормальные отношения с СССР экономически выгодны. "Почему не подождать до новых выборов?” — спрашивают мидовские специалисты по США, когда отношения между двумя сверхдержавами осложняются.

Советское руководство, хотя и проявляет повышенный интерес к американским свободам, политическому плюрализму и культурному разнообразию, однако не в состоянии понять механизмы американской политической системы. Если за последнее время взаимоотношения между Конгрессом и президентом несколько прояснились, то взаимоотношения между членами Конгресса и избирателями, роль общественного мнения и средств массовой информации — этого невероятного пугала, по их мнению, — остаются непонятыми. А свобода информации представляется прямой угрозой безопасности СССР. Воплощение во внутренней и внешней политике США идеалов Американской революции в глазах Кремля является вредной наивностью, и ее проявления иногда побуждают Кремль усомниться в серьезности американцев. При этом советских руководителей поражает, как такое сложное и мало контролируемое общество поддерживает столь высокий уровень продуктивности, эффективности производства и технологического прогресса. У них возникает фантастическая идея о том, что где-то все-таки есть некий тайный контрольный центр, который направляет всю американскую жизнь. Советским лидерам очень сложно представить себе иную систему, непохожую на советскую, управляемую небольшой группой людей, действующих тайно и из одного центра. Они продолжают пережевывать старую догму, утверждающую, что буржуазные правительства — это "лакеи монополий”. Не это ли тайный контрольный центр? — рассуждают они.

Пропасть непонимания американской политики и американского подхода к делу поглощает даже опытных советских работников, даже таких, как Добрынин. И он порой не способен понять, что происходит, и дать точную оценку происходящему. Американцы были бы удивлены, узнав, как мало Громыко, живший в Америке и регулярно посещающий ее, знает о каждодневной американской жизни. Одна из важнейших задач Добрынина заключается в том, чтобы быть неофициальным наставником, исправляющим ограниченную и предвзятую картину Америки, существующую в головах советских руководителей.

Находясь в Нью-Йорке, Громыко как-то заговорил с Добрыниным и со мной об американской экономике. Поводом к разговору послужил мед. Громыко положил себе в чай ложку меда и заметил, что американские пчелы производят явно недоброкачественный продукт.

На самом деле Миссия подавала Громыко самый дешевый мед, какой только можно было купить, что я и объяснил министру. Он тут же захотел узнать цену меда, которая показалась ему высокой, а заодно стал спрашивать о ценах на другие товары: на мед лучшего качества, на рубашки, на квартиры в Манхэттене. Мы с Добрыниным называли цены, а Громыко выражал удивление по поводу дороговизны. Он никогда не бывал в американских магазинах и почти ничего не знал об уровне жизни в Соединенных Штатах.

Добрынин решил воспользоваться этим разговором и просветить Громыко в более широком смысле. Для того чтобы сделать приятное министру, он согласился, что цены, действительно высоки (хотя, разумеется, знал, что это не так, особенно, если сравнивать со средней зарплатой советского человека и ее долей, идущей на питание, одежду, обувь и другие самые необходимые товары).

— Но зато, — добавил Добрынин, — в американских магазинах огромный выбор любых товаров.

Громыко сморщил нос, что обычно свидетельствовало о его неудовольствии и случалось, когда ему приходилось выслушивать неприятную правду.

— Может быть, вы правы, — согласился он. — Но у американцев тоже полно проблем. Бедность. Безработица. Расовая ненависть.

— Конечно, никто с этим не спорит, — поспешил Добрынин подсластить пилюлю, которую он собрался преподнести Громыко. — Но мне кажется, что советские журналисты уделяют слишком много внимания негативным сторонам американской жизни. Концентрируя внимание только на тяжелых проблемах, они создают превратную картину жизни в США. Когда я приезжаю домой, люди расспрашивают меня об Америке так, будто она вот-вот развалится. — Он громко засмеялся, но затем продолжал очень серьезно: — Нашим людям следует думать более реалистично. Им нужна более аккуратная информация, а не искажения, состряпанные недобросовестными писаками.

Немного подумав, Громыко согласился, что советская пропаганда была бы более эффективной, если бы советские журналисты, работающие за рубежом, писали бы не только то, что хотят услышать пославшие их организации, занятые пропагандой, но и отражали бы действительное положение дел.

Однако практических результатов урок Добрынина не дал. Громыко — человек осторожный — и в дела, лежащие в стороне от его прямых обязанностей, как правило, не вмешивается. Советская пресса до сих пор представляет американскую жизнь столь невероятной и противоречивой, что сбивает с толку не только простых граждан в СССР, но и руководителей страны. Советские средства массовой информации, отмечая, что США — богатейшая страна на земном шаре, называют их страной отмирающего капитализма, международным бандитом и государством, где все разваливается. Целенаправленные, вырванные из жизненного контекста материалы, дозволенные к публикации, контроль над свободой передвижения, жесткие ограничения на поездки за границу, невозможность нормальных контактов с иностранцами (даже с жителями социалистических стран), неиссякающий поток официальной пропаганды, изливающийся с помощью средств массовой информации и системы образования, — все это делает советских людей беззащитными перед произволом партийных пропагандистов.

Этот произвол господствует и в наглядной пропаганде, касающейся США. Многочисленные фотографии столовых Армии спасения, где за едой стоят толпы оборванных, бездомных людей; длинные очереди в офисах, где выдают пособие по безработице; межчины и женщины, ночующие в заснеженных канавах; обезображенные младенцы — жертвы американских бомбардировок во Вьетнаме; планы американских ядерных атак, взятые, кстати, из американской прессы, со стрелками, указывающими на советские города, — все это подробно изучается советскими гражданами и должно служить яркой демонстрацией преимуществ советского строя. Но, несмотря на это, советские люди поражаются богатством Америки, а некоторые из производимых ею товаров становятся предметом пристального внимания и изучения. Это прежде всего относится к бытовой электронике и машинам. Толпы молодых людей собираются около магазинов, торгующих радиотоварами, и обсуждают марки американских магнитофонов, стереоустановок и приемников так же профессионально, как я могу говорить о политических книгах. Даже в 70-х годах одна из последних моделей американского автомобиля, появляясь на московских улицах, привлекала толпы зевак, которые стремились выглядеть знатоками. На улицах провинциальных городов появление американской машины способно остановить движение.

Советская интеллигенция испытывает невероятный интерес не столько к технологии, сколько к американской литературе и искусству. В СССР знают и ценят Марка Твена, Хемингуэя, Джека Лондона и Уильяма Фолкнера (чьи книги были переведены на русский язык только при Хрущеве); Современные авторы — Апдайк, Чивер, Стайрон — тоже привлекают широкий круг читателей. Посещать полузакрытые просмотры американских фильмов в Доме кино — вопрос престижа. Магнитофонные ленты с джазовой музыкой, записанные во время передач "Голоса Америки”, ходят по рукам и составляют важную часть неофициальной современной музыкальной культуры.

При этом советские люди считают, что достижения Советского Союза не получают должного признания у американцев. Надо помнить, что большинство советских людей гордятся своей культурой и считают ее выше американской. Ведь никакой другой народ в XIX веке не дал миру такого впечатляющего числа великих писателей — здесь и Толстой, и Достоевский, и Чехов, и Тургенев, и Пушкин.

Брежневская политика разрядки озадачила советских людей ничуть не меньше, чем все другие аспекты советско-американских отношений. "Международный детант”, выдвинутый Советским Союзом как доказательство торжества идеи мирного сосуществования, для Соединенных Штатов означал нечто иное, нежели для СССР. Нет простого ответа на вопрос, почему так произошло. Но Джордж Кеннан, например, писал, что ему непонятно, "откуда взялось мнение, что якобы в наших отношениях с СССР начинается новый период нормализации и разрядки, резко отличный от всего, что было раньше”.[19] Генри Киссинджер правильно назвал детант "ослаблением конфликта между противниками, а не культивированием дружбы”.[20] Правда, это мнение расходится с высказыванием Никсона, сделанным в 1972 году. Тогда Никсон утверждал, что "заложена основа для нового типа взаимоотношений между двумя самыми сильными государствами в мире”. Никсон, однако, выразил и некоторый скептицизм из-за идеологических различий между двумя странами, но все же сравнил соглашение, достигнутое в Москве, с дорожной картой, "которой впредь СССР и США будут следовать”.[21] Говоря о "новой основе” Никсон набросал слишком радужную картину взаимоотношений между сверхдержавами. Брежнев же был осторожнее, в конце 1972 года он говорил лишь о "существенно новом развитии американо-советских отношений”.

Очень трудно объяснить подлинное существо детанта в 70-х годах, так как он был порожден рядом специфических объективных и субъективных факторов, как кратковременных, так и имевших далекие последствия. Несомненно, на пороге 70-х годов мир во многом изменился по сравнению с тем, каким он был к началу холодной войны. Китай и ряд стран "третьего мира”, так же как и другие страны, не желали более подчинять свою политику интересам Москвы или Вашингтона. Приблизительное стратегическое равенство, достигнутое между СССР и США, привело к тому, что американская политика с позиции силы устарела, и это заставило обе стороны начать искать пути к компромиссу в вопросе о контроле над вооружениями. Перемены в отношениях Москвы и Вашингтона были неизбежны, и договоры, заключенные в начале 70-х годов явились выражением требований времени.

К сожалению, многие и в Америке, и в Западной Европе сделали из этих перемен неправильные выводы — результатом этого явилась беспорядочная смесь реальности, иллюзий, наивности и мечтаний. На детант было возложено слишком много надежд, оказавшихся не реальностью, а миражом.

Поверхностному взгляду детант представлялся политикой привлекательной и позитивной. В своих речах на переговорах кремлевские лидеры подчеркивали стремление предотвратить ядерную войну, сократить гонку вооружений, развивать нормальные взаимовыгодные долгосрочные отношения, развивать экономическое, научное и культурное сотрудничество, налаживать торговлю.[22] Читая этот список, можно было предположить, что Советский Союз отказывался от своей вполне амбициозной цели — победы коммунизма во всем мире. На самом же деле советское руководство говорило своим западным коллегам то, что тем хотелось услышать.

Многие в Соединенных Штатах надеялись, что детант укрепит сотрудничество и тем самым ослабит вышедшее из-под контроля соперничество. Кремль поощрял сотрудничество в той мере, в какой оно служило его целям, но никогда не собирался отказываться от соперничества, как стратегического, так и идеологического. Одно из самых больших заблуждений поборников детанта — надежда на то, что благодаря экономическим, торговым и культурным связям СССР с Западом он получит возможность ограничить непомерное стремление СССР к экспансии и будет способствовать изменению глобальных целей Кремля. Ничего не могло отстоять так далеко от реальности. Советский Союз и не думал входить в соглашения, которые хоть в какой-то мере связали бы ему руки и ограничивали бы его в достижении своих целей.

В 1970 году на совещании в МИДе, где присутствовали видные дипломаты, Громыко сделал заявление, которое точно характеризовало модель советских устремлений за все годы существования СССР. "Заложенные Лениным основы нашей внешней политики не утратили своей ценности и сегодня. Детант ни в коей мере не повлиял на существо наших конечных целей. Но Ленин также научил нас с умом вести дела с лидерами капиталистических стран”.

Громыко подчеркнул, что необходимо делать упор на нормальные деловые отношения, а не отпугивать наших западных партнеров, открытыми высказываниями относительно настоящих коммунистических целей. Никаких "мы вас похороним”. Наоборот. Громыко напомнил, что Ленин во время подготовки к первому международному совещанию, в котором впервые принимало участие молодое советское государство, в Генуе в 1922 году, предостерегал наших дипломатов от упоминания о "неизбежных кровавых социалистических революциях” в капиталистическом мире. Громыко сказал, что подобные выражения только "играют на руку врагам”. Товарищ Брежнев в этом отношении "прислушивается к ленинскому совету”.

В частных беседах на даче, во Внуково, Громыко был еще откровеннее, рекомендуя нам говорить американцам, что мы сами не воспринимаем некоторые марксистские догматы чересчур серьезно.

Для Запада Брежнев характеризовал детант в розовых тонах. Совсем иным был его тон, когда он выступал на заседаниях в ЦК КПСС или же перед членами "братских” зарубежных компартий. В 1976 году на ХХУ съезде партии он дал следующую формулировку детанта: "Разрядка ни в коей мере не устраняет и не может устранить или изменить законов классовой борьбы. Никто не должен ожидать, что из-за детанта коммунисты смирятся с капиталистической эксплуатацией или же хозяева монополий станут поклонниками революции”. На закрытых пленумах ЦК Брежнев повторял эту мысль еще откровеннее и без прикрас.

Советские лидеры и идеологи никогда не пытались скрыть того факта, что их политика придерживается принципов, выраженных Лениным вскоре после революции. Ленинский лозунг: "Кто кого?” — лозунг, выражающий готовность вести борьбу с капитализмом не на жизнь, а на смерть” — продолжает оставаться неоспоримым постулатом. На XXVI съезде КПСС в 1981 году Брежнев еще раз подтвердил это, подчеркнув как основной тезис мысль о том, что все страны мира, в конце концов, станут социалистическими.

Юрий Андропов, выступая в Москве в апреле 1982 года, повторил эти слова, отметив, что "будущее принадлежит социализму”.* В 1983 году Борис Пономарев на заседании, посвященном 100-летию со дня рождения Карла Маркса, сделал еще более внушительное заявление, напомнив о "неизбежности свержения капитализма путем пролетарской революции. Хотя капитализм ухитрился "купить” время и продлить свое существование, в конце концов, он будет ликвидирован”.

Константин Черненко в 1981 году утверждал, что "капитализм дискредитировал себя и раньше или позже народы мира придут к социализму”.[23]

Этот старый мотив звучит на каждом партийном съезде. Возможно, от частого повторения он несколько утратил свою свежесть и не режет ухо с той силой, как это было раньше. Но и сегодня смысл его остается тем же, что и в 1917 году. Методы и подход в чем-то изменились, но сущность — стремление советских лидеров к мировому господству — остается неизменной.

Детант рассматривался Кремлем не только как временный прием, но как политика, которая должна применяться "с разбором”. Политбюро считало детант "тактическим маневром”, рассчитанным на определенный срок, маневром, который не противоречит марксистско-ленинской идее о конечной победе мировой революции.

Итак, детант явился для СССР возможностью получить передышку. Москва понимает, что сегодня она не может покорить мир и непосредственно править всеми народами мира, хотя цель ее именно такова. Кремлевские лидеры достаточно практичны и понимают, что сегодня это — недостижимо. Они знают, что коммунистическая революция в США не произойдет в ближайшем будущем. Но они терпеливы и смотрят далеко вперед. Они ждут и работают для осуществления своей цели. В отличие от того, что думают некоторые люди на Западе, у них нет никакого "секретного плана” или точного расписания, по которому они будут покорять одну страну за другой. Это чистая фикция. Но хотя такого плана нет на бумаге, мировое господство является фундаментальной целью советского руководства. С помощью ли идеологии, дипломатии, военной силы или экономического воздействия, но Москва уверена, что она выйдет победительницей в соревновании двух систем. Если не в этом веке, то в следующем это непременно произойдет. Борьба будет усиливаться, и исторически она неизбежна. Иными словами, эти цели не могут рассматриваться лишь как новый этап традиционной экспансии Российской империи или как обычные политические маневры — они значительно шире и коренятся в идеологии.

Необходимо понимать подлинную сущность этой международной борьбы, которая в наше время является фокусом взаимодействия всех мировых сил. Для того чтобы расширить сферу влияния и прямого контроля, советские лидеры концентрируют внимание на поддержке всевозможных "освободительных” движений в Азии, Африке и Латинской Америке. Они ведут подрывную деятельность в странах Запада с помощью местных коммунистических партий и других радикальных организаций, которым оказывают помощь оружием, готовят для них военные кадры и снабжают пропагандистскими материалами для "промывки мозгов”. Хотя предпочтение отдается тем, кто намерен следовать советской модели и проповедовать марксизм-ленинизм, но СССР не отказывает в поддержке и тем, у кого нет марксистско-ленинских убеждений — лишь бы успехи подобных движений ослабили Запад. Правда, такая помощь не всегда приносит благоприятные плоды — примером могут служить Египет и Индонезия. Но Москва, однако, уверена, что маятник времени работает на нее.

Сегодня Советский Союз нуждается в Западе. Он с успехом использовал детант для того, чтобы получить то, что ему было нужно: дружественные отношения с Соединенными Штатами и странами Западной Европы, кредиты и существенную экономическую помощь. В Советском Союзе понимают, что эту помощь он может получить только от Запада. Как накормить население без американского зерна и продовольствия, присылаемого из Америки или из других капиталистических стран? Где раздобыть современную технологию, которую СССР не может производить сам в достаточном количестве и должного качества? Ленин был прав: капиталисты готовы драться между собой за привилегию продать СССР веревку, на которой их же повесят.

Советские лидеры знают, как добиваться своих целей — они двигаются медленно, но уверенно.

Меня часто спрашивают, начнет ли Советский Союз ядер-ную войну против Соединенных Штатов. Мне известно от многих советских руководителей — военных и штатских, включая членов Политбюро, — что ответом на этот вопрос может быть только недвусмысленное "нет”. Советский Союз не планирует достичь своих целей путем атомной войны с США или их союзниками. Идея неизбежности подобного конфликта была отвергнута еще при жизни Сталина. Советские руководители убеждены, что их победа явится результатом развития человеческого общества. Они не против того, чтобы ускорить исторический процесс с помощью ограниченных, обычных войн. Мне известно, что возможность атомного удара обсуждалась лишь однажды — в 1969 году, во время советско-китайского конфликта, когда китайский атомный потенциал не воспринимался как серьезная угроза.

Коль скоро США обладают устрашающими мощными ядер-ными силами, советские лидеры могут прибегнуть к атомному оружию лишь в крайнем случае, если они будут абсолютно уверены, что страна в смертельной опасности и другого выбора нет. Для них мировая атомная война немыслима, и они будут стараться избежать ее любыми средствами, любой ценой, даже ценой собственного престижа. Как старые, так и новые руководители в Кремле ясно осознают, что атомная война похоронит капитализм и коммунизм в одной общей могиле. Политические и военные лидеры Москвы также осознают, что даже, если СССР нанесет первым ядерный удар, то ответный удар будет настолько эффективным, что практически лишит ее жизнеспособности. Такой риск для кремлевских руководителей неприемлем. Они ведут хищническую политику, но они не сумасшедшие. Они отдают себе отчет, что сами могут погибнуть вместе с миллионами своих беззащитных граждан.

Я не знаю, есть ли атомное бомбоубежище в МИДе. Но даже если и есть, мне представляет сомнительным, чтобы, например, Громыко смог самостоятельно отыскать его в здании министерства в случае начала атомной войны. Конечно же, его проводят туда или в другое специально оборудованное место, где-нибудь в пригороде Москвы, те, чьей обязанностью это является. Если об атомной атаке будет известно за несколько часов вперед, многие советские руководители выживут и смогут продолжить руководство. Но будет ли у них достаточно времени, чтобы спастись? — Это уже другой вопрос. Тем не менее системы активной и пассивной обороны постоянно совершенствуются, пожирая из бюджета страны более двух миллиардов долларов ежегодно.

Более ста тысяч человек работают над этими программами. Система гражданской обороны может помочь уменьшить повреждения, которые нанесет атомная атака политической и военной структуре страны сохранить стратегическое командование и дать возможность продолжить работу органов управления. Но все эти меры не направлены на сохранение населения страны.

Казалось бы, логика подсказывает, что такая неунивер-сальность оборонительных систем должна бы побудить советских лидеров использовать предоставляемые детантом возможности сокращения гонки вооружений. США, остановившие многие свои военные программы — атомные и обычные, — могли бы послужить примером Советскому Союзу. Но у советских руководителей своя логика.

Вместо того чтобы ограничить накопление вооружений после московских соглашений 1972 года, СССР продолжил модернизацию всех видов оружия в своем арсенале, как ядер-ного, так и обычного, выпуская все увеличивающийся поток ракет, самолетов, танков, кораблей, орудий. За счет всех других секторов экономики и в размерах, намного превышающих его оборонные нужды, СССР увеличил свою военную продукцию на одну треть. Его военно-индустриальная база стала самой огромной в мире. Затраты на вооружения, выраженные в долларах, намного превосходят американские.

Бесспорно, у советских руководителей есть основания проявлять заботу об обороне страны, вторая мировая война обошлась ему дорого. Естественно, что Советский Союз стремится иметь вооруженные силы, способные защитить его границы. Но у Кремля есть и другая цель. Ядерный потенциал рассматривается им как средство запугивания и шантажа, как средство добиваться того, что нужно советскому руководству от Западной Германии, Японии и других стран. У советского руководства еще свежа память об унижении, которое пришлось пережить во время кубинского кризиса, и Кремль делает все возможное, чтобы избежать повторения пережитого. К тому же китайская угроза заставляет держать на границе Китая и СССР наготове вооруженные силы большой численности — ядерные и обычные.

Далее. Отказ прекратить поддержку национально-освободительных движений и использовать их как оружие против Запада, постоянные усилия втянуть в свою орбиту страны "третьего мира” показывают, что СССР готов применить силу в любой точке земного шара, даже рискуя таким образом вступить в военный конфликт. Опять же здесь советские лидеры следуют формулировкам Ленина, который считал, что "социалисты не должны отрицать все виды войн, особенно "революционные войны” или национально-освободительные войны "порабощенных народов за свое освобождение”, а также гражданские”. А потому советское руководство поддерживает и раздувает локальные, обычные войны. Недаром, разъясняя советскую военную доктрину министр обороны Дмитрий Устинов назвал в 1981 году попытки приписать СССР стремление начать ядерную войну "необоснованной чепухой”, но ничего подобного не сказал по поводу войн обычного типа.

Наконец, советское руководство все еще придерживается ленинской теории, согласно которой империалистические страны, неся неизбежные потери под натиском прогрессивных сил или же в результате советского нажима на Запад, могут развязать войну против СССР. Следуя этой логике, советские лидеры считают возможным, что "наиболее авантюристические и реакционные силы империализма могут взять в свои руки контроль над атомной бомбой и в отчаянной попытке спасти капитализм произвести атомную атаку на СССР.

Двойственность детанта стала еще более очевидной в середине 70-х годов на фоне "Уотергейтского скандала”. Уотергейт, а также принятие Конгрессом Соединенных Штатов поправок Джексона-Ваника, увязывающих торговый статус СССР с его эмиграционной политикой, усложнили советско-американские отношения. Эта взаимозависимость отдалила для советского руководства достижение его целей в отношении налаживания экономических связей с США. К тому же переговоры СОЛТ зашли в тупик после встречи Брежнева с Фордом во Владивостоке в 1974 году.

Советские вожди так и не смогли понять грандиозного резонанса такого, с их точки зрения, "тривиального” события, как Уотергейт. Разнообразные "уотергейты” привычны и постоянны в жизни СССР на всех уровнях — от верха до низа. Подслушивания, прослушивания, запугивания, задабривания, подкупы, ложь и сокрытие преступлений — это стандартные методы, применяемые КГБ с благословения высшего руководства страны. Также советские лидеры не смогли постичь, каким образом Конгресс может внести поправки в обещания, данные президентом, и, таким образом, блокировать волю президента в деле предоставления СССР статуса наибольшего благоприятствования в торговле. Не веря в реальную возможность конфронтации между президентом и Конгрессом, Брежнев, Громыко и прочие искренне заподозрили, что американцы их каким-то образом надули.

Тем не менее, хоть и не поняв сущности Уотергейта, советские вожди немедленно учуяли, что президентская власть в США ослаблена, и Кремль быстро воспользовался ситуацией. Политбюро приняло решение начать установку новых ракет среднего радиуса действия — "СС-20” — в западных районах СССР в надежде изменить в свою пользу соотношение сил в Европе. Это было сделано втихаря, под предлогом обновления устаревших ракет. Пацифистское движение в западных странах, что называется, проглядело эту акцию. Лишь с большим опозданием страны НАТО поняли размеры возникшей советской угрозы и приняли ответные меры.

Под нажимом обстоятельств советское руководство пришло к мысли, что результаты детанта не оправдали возлагавшихся на него надежд. Если Ричард Никсон переоценил будущие плоды детанта, то этим же погрешили и его кремлевские партнеры. Московские скептики, на которых не обращали внимания в 1972 году, заставили услышать себя в 1976 году. Одна из важнейших причин провала детанта не была в достаточной мере понята Западом. Дело в том, что после ХХУ съезда партии власть Брежнева стала клониться к упадку. К власти начала подниматься новая фракция, включающая Андропова, Суслова и Пономарева. Брежнев все больше отходил от дел из-за болезни, а эта фракция была сторонницей более твердой позиции по отношению к США и советовала развивать советскую активность в Африке и в других частях планеты, где ослабление позиций США может быть использовано в советских целях. Разрядка начала испаряться.

Приступая к политике разрядки, СССР пошел на некоторые уступки Западу. Он согласился разрешить эмиграцию, начал завязывать культурные связи с западными странами, позволил ограниченные контакты с иностранцами, несколько умерил тон своей антиимпериалистической пропаганды и даже перестал глушить основные западные радиостанции. Но уже к концу 70-х годов поток эмиграции из СССР, и без того непостоянный, резко сократился. Обмен информацией, подвергавшийся строгой цензуре и во времена детанта, был сведен к минимуму. СССР снова пустил на полную мощность свою пропагандистскую машину, характеризуя любую акцию западных держав в Африке, Азии и Латинской Америке, как неоколониализм и империализм в действии.

Это охлаждение в советско-американских отношениях так же, как и неуверенность в итоге предстоявших американских выборов, чрезвычайно беспокоили Громыко во время его пребывания в Нью-Йорке в сентябре 1976 года. Советские лидеры в одно и то же время нуждались в США и боялись их. С одной стороны, мощь Америки была препятствием для осуществления советских планов за границей, с другой — Америка помогала поддерживать советскую экономику. Громыко знал, что многие его коллеги не понимают Америку. Они не чувствуют себя в безопасности, находясь в постоянном состязании с ней. И, к своему огорчению, они также не могут найти основу для сосуществования с ней.