Развод. Игра на выживание

Глава 17. Яна

— Как ты мог, папа? — залетаю к родителям в спальню в совершенно ужасном виде. Мама ошарашенно смотрит.

Мои волосы разметались в беспорядке по плечам. Я даже не умылась и халат не накинула. Чуть снижаю собственную громкость, чтобы дети не проснулись.

Отец тут же вскакивает и сонно пытается разглядеть циферблат на часах, лежащих на комоде. Накидывает верх от пижамы и надевает очки.

— Ты что кричишь, Ян? Тебе плохо опять? — непонимающе хмурится.

Расслабленно зевает.

Я просто поверить не могу. Он такое сотворил и спокойно спит. Ему даже кошмары не снятся?!

Рассматриваю папу. Ему давно за пятьдесят. Голова седая, рассудительные глаза, на лице ухоженная борода. Жизнь научила его быть жестким и предприимчивым. Но ведь не до такой степени?!

— Мне ужасно. Ужасно оттого, что ты натворил, — произношу одними губами.

Внутри шок.

Непонимание.

Ужас.

И боль оттого, что теперь дороги назад нет.

Война папы и моего мужа преодолела отметку. Отсек в прошлую жизнь заперт.

Теперь навсегда.

Я даже не успела выбрать, по какую сторону баррикад остаться. У меня это право отняли безжалостно.

— Да что случилось-то, ты можешь сказать? — нервно смотрит на маму и снова разворачивается ко мне.

Прикрываю лицо руками и реву.

Мой отец — бездушный человек.

— Ты правда отменил операцию Ане Соболевой?! У нее отобрали квоту в последний момент. Даже за деньги отказались оперировать.

Лицо папы практически не меняется, только брови немного приподнимаются.

Он не возражает. Стискивает зубы.

— Я поверить не могу, — шепчу, мотая головой.

— Я как мужчина должен был отомстить за тебя, — произносит мрачно.

— Папа. Это жизнь другого человека. У Ани дочка трехлетняя. Ты о ней подумал?

— Яна, — вскидывает он руку.

— Папа…

Зажмуриваю глаза и веду по лицу пальцами, активно растирая его.

— Яна, ты не в себе. Я сейчас позвоню Олегу, — слышу тихий голос.

— Я в себе, — кричу, чувствуя подступающую тошноту. — Отстань от меня.

Зажимаю рот рукой, бегу в ванную комнату, примыкающую к моей спальне. Склоняюсь над унитазом и оставляю там всё, отчего организм инстинктивно избавляется. Я физически не выдерживаю эту правду.

Наизнанку выворачивает от мерзости, которая окружает.

Сняв ночнушку, встаю под ледяную воду, чтобы хоть немного прийти в себя. Затем растираю тело теплым махровым полотенцем.

— Ты не беременна? — говорит отец, когда я оказываюсь в спальне.

— А то что? — взрываюсь. — Вычистишь меня под наркозом?

Отец не отвечает.

— У тебя нервный срыв, — произносит успокаивающе, поглаживая по спине.

— У меня все нормально, — вырываюсь.

— Тогда как объяснить, что документы до сих пор не подписаны?! — указывает на стол, где подготовлен файл с заявлением.

Теряюсь, озираюсь по сторонам, словно ищу выход.

— Ручка на столе, — отец кивает. — Подпиши.

— Папа…

— Яна… Я буду вынужден поговорить с Олегом Александровичем по поводу твоей стабильности. Тебя рано выписали, придется продолжить лечение. Дети пока поживут у нас.

— Ты что, хочешь сказать я ненормальная? — тихо произношу.

— Подпиши документы, Яна.

— Сделай так, чтобы квоту Ане вернули, — смотрю на него не отрываясь.

В моем детстве в отцовских карих глазах я видела сияющие золотистые песчинки, а сейчас они превратились в сжирающее все вокруг пламя.

— Подпиши, — тянет ручку отец. — Квоту вернут.

Поднимаю голову кверху, сжимаю ладони до боли и рычу от бешенства.

Не глядя ставлю подпись на документе и отшвыриваю его на стол.

Дороги назад нет.

Мы разводимся…

— Вера, ты занята? — тихо спрашиваю, поглядывая на дверь.

Мне надо срочно отсюда выбраться.

— Нет пока. Что случилось с самого утра?

— Забери нас, пожалуйста, от моих. Папу просить не хочу, а такси….

— Поняла, поняла. Буду в районе часа.

— Спасибо. Чтобы я без тебя делала.

Иду в детскую комнату и оперативно поднимаю детей. Пока они завтракают внизу, складываю их вещи так, чтобы рюкзаки не казались слишком объемными.

Я не знаю, собираются ли родители препятствовать нашему отъезду, но на всякий случай хочу уехать без огласки.

У себя в спальне натягиваю свободные джинсы и объемную толстовку. На голове делаю объемный пучок из волос. Кожа на лице горит и чешется.

В сумочку закидываю вещи первой необходимости: таблетки, карты, зарядку для телефона и ключи от дома.

Мама заходит с растерянным выражением лица:

— Яна, не злись на отца. Он действительно хотел как лучше.

Горько усмехаюсь.

— Это ужасно, мам. Ужасно. Наш с тобой близкий человек не осознает, что вред другим людям не может быть во благо.

— Он мужчина, Ян. Смотрит на это немного с другого ракурса.

— Это ужасно. Я… Просто в шоке.

— Не нужно теперь делать отца во всем виноватым. Твой Богдан тоже начал вставлять ему палки в колеса.

Мой Богдан.

— С одной только разницей — Даня защищается. Боже, мам, — слезы опять катятся по щекам. — Ты понимаешь, что обо мне сейчас думает муж? Вся семья?

Рыдания душат, но я продолжаю:

— Если был хоть какой-то шанс, что мы… Как-то сможем все ещё исправить… Теперь на это нет ни единой надежды. Я бы сама на месте Богдана ни за что больше не связалась с Шацкими.

Мама неопределенно качает головой и рассматривает узор на покрывале.

— Может это и к лучшему, Ян? — спрашивает тихо. — Ну, сколько можно вам мучать друг друга!? Ты знаешь, что я достаточно деликатно всегда отзываюсь о зяте. По-женски я даже могу понять твою дикую влюблённость, — мама грустно улыбается. — Богдан был красивым парнем. Сейчас превратился в статного, взрослого мужчину. Но… Моё мнение, что вы слишком разные за эти годы так и не поменялось.

— Но почему?

— Я не могу это объяснить, — качает головой мама. — Просто чувствую, что в итоге вам не по пути.

— А как же любовь?

— Каждый день на планете умирают тысячи людей. Каждый день на планете умирают чьи-то чувства, Яна. Это правда. Прими её и живи дальше. Ты ещё встретишь мужчину, который оценит тебя по достоинству.

В окне замечаю подъезжающий знакомый опель.

— Мы с Верой поедем, прогуляемся с детьми в парке.

— Поезжайте, конечно.

Подхватываю сумку и детские рюкзаки и спускаюсь на первый этаж.

— Маша, Ваня! Выходим, — зову детей из столовой.

Нервничаю пока они, как обычно, не спеша натягивают кеды.

Папа, слава богу, так и не появляется.

В машине у Веры вкусно пахнет кофе. Подруга, как всегда, сияет и излучает легкое веселье.

— Это тебе, — кивает она на стаканчик. — Куда едем?

— Домой, — говорю твердо.

Дети практически сразу засыпают на заднем сидении, а я со слезами на глазах делюсь с Верой своими бедами.

Рассказываю всё.

Как после разговора с ней пошла к Дане и увидела помаду на бокале.

Как поругались.

Как папа решил отомстить за меня, а мой муж меня уничтожить.

Периодически запиваю свои слезы сладким кофе и стараюсь сама проанализировать всё, что со мной произошло.

— Ян, может, ты переволновалась? Ну помада на бокале с учетом того, что помимо него была еще посуда и они были не вдвоем?! А?

— Не знаю, Вер, — качаю головой. — У меня тогда не было вообще других вариантов. Словно шоры с глаз спали и все.

— Ясно. Ты достроила реальность.

— Это как?

— Я недавно брала интервью у довольно известного нейропсихолога. Как раз обсуждали, что человеческий мозг не может отличить действительность и наше воображение. Если ты что-то ясно представишь, то он с легкостью достроит картинку, как тетрис. Помнишь такую игру в детстве?

— Конечно, помню. Серый с желтыми кнопками.

— Да, — улыбается Вера. — Ты увидела бокал и дальше тебя не остановить. Сложила сюда фотографию от засранца Роба. Богдан добавил тем, что защищал перед тобой эту блондинку и не спешил оправдываться. Твой мозг достроил все картинки сам. И ты закатила скандал Соболеву.

— Пфф… получается зря?

— Я не знаю, Ян. Зря или нет.

— А как сделать так, чтобы мозг не достраивал картинки? — заинтересованно спрашиваю.

— Это сложно. Но, к примеру, можно пытаться возвращать себя в реальность и быть, как говорят, по модному "здесь и сейчас". Хотя бы первые минуты не размышлять о происхождении фактов. Ты ведь могла дать Дане объясниться?!

Обнимаю себя за плечи.

— Сейчас все равно поздно об этом думать. После этого столько всего случилось, — слезы снова подступают. — Ты понимаешь, Вер. Мне двадцать восемь лет. Моя жизнь не удалась по всем фронтам. Я не вышла как жена, как дочь, личность, — оглядываюсь на мирно спящих детей. — Пытаюсь выкарабкаться как мать, но с учетом того, что мои дети рыдают по ночам, я и мать никакая.

— Да брось, — хмурится Вера.

Останавливается возле нашего дома и глушит двигатель.

— Пойдем, я тебя тоже кофе угощу? — предлагаю озираясь.

— Пошли.

Потихоньку выбираемся из машины и заходим в дом. Наш дом.

Здесь пусто, но бесконечно уютно. Воспоминания снова закручиваются в плотный комок чуть ниже груди, но я пытаюсь его побороть.

Даже ветер слабый, а я сильная!

— Мне надо как-то определиться, как быть дальше, Вер, — выговариваю, когда мы сидим друг напротив друга на моей просторной кухне. — Найти работу.

— Работу? — округляет Вера глаза. — На мой взгляд, тебе надо сейчас успокоиться и пережить это всё. Слишком много потрясений. Ты себя в зеркале видела? Как привидение бледная.

Пожимаю плечами.

— Я чувствую себя бесполезной.

— Здорово. Значит, растешь.

— Это каким образом? — усмехаюсь.

— Привычка быть полезной — двоякая история. Как правило, связана с детством. Ну, знаешь, это как — меня любят, только потому, что я полезный и пятерки получаю. Мне кажется, это как раз твой случай. Ты всегда пыталась угодить родителям, дальше Богдану. Старалась быть для всех идеальной.

Хм… Кажется, это то, о чем говорил тогда в машине Даня. "Я не просил тебя быть идеальной".

— И что делать? — интересуюсь. — Послать всех лесом?

— Ну не буквально. Ты уже и так всех подраскидала, — смеется Вера. — Просто я думаю, что и работа возникнет, когда это будет исходить от души, а не от желания кому-то бесконечно быть полезной. У самой-то в жизни п*здец.

— Вера, — пшикаю.

— Да ладно, детей здесь нет.

После того как подруга уезжает, пытаюсь привести в порядок дом. Дети, слава богу, успокаиваются и расходятся по своим комнатам.

Пишу сообщение маме о том, что мы не приедем. Она тут же начинает бесконечно трезвонить и предупреждать, что папа расстроится и будет против. Я же стою на своем.

Как там Вера говорила — надо искоренять привычку быть для всех хорошей!

Чуть позже приходит сообщение от папы: «Позвони Олегу Александровичу. Пока живите дома, но без глупостей. Иначе продолжим лечение», на которое я по-детски показываю язык.

Разбираю вещи и пытаюсь включить дома отопление. Это оказывается очень сложной задачей, потому что во время установки газового котла присутствовал Богдан.

Я просто не знаю, как тут все подсоединяется.

Долго мучаюсь, захожу в интернет и читаю инструкцию, но батареи так и остаются холодными, а к концу лета на улице довольно промозгло.

Перемещаясь на каких-то полуинстинктах, набираю Дане.

Гудок, второй, третий…

— Привет, — говорю, когда он берет трубку.

— Привет, — холодно отвечает.

Мой голос дрожит, но я незамедлительно продолжаю:

— Не могу включить котел дома. Не подскажешь, что здесь не так?

— Хмм… В розетку вставила? — спрашивает чуть теплее.

— Ну конечно, — закатываю глаза и улыбаюсь.

Когда долго живешь с человеком, знаешь его как облупленного. Вот и Богдан в курсе, я могу практически разобрать на запчасти тостер, чтобы понять, почему он не работает, а потом обнаружить, что штекер выткнут из розетки.

— Я включила его, но мощность все равно на нуле, и он не шумит, — закусываю губу.

Хоть бы этот гребаный котел сломался, и ты приехал, — шепчу про себя.

Молю.

— А кран на газовой трубе повернула?

— Кран?! Ммм, — вздыхаю и стону.

Чертов кран. Дело в тебе. Ненавижу.

Он не приедет.

— Уже да… Повернула.

Раздается характерный щелчок и в небольшой котельной под лестницей слышится слабый гул.

— Включился, — проговариваю, выходя в прихожую.

Опираюсь на стену и прикрываю глаза ладонью.

— Вы дома? — спрашивает Даня тихо.

— Да. Дети по тебе соскучились. Приезжай завтра.

— Завтра… Хорошо. Поговорим, Ян?

— К операции Ани я не имею никакого отношения, — выпаливаю живо.

— Я знаю, — произносит он.

— Ей вернут квоту.

— Всё в жизни к лучшему. Я договорился с клиникой в Москве. Специалисты там опытнее.

— А Дина с кем будет? — вспоминаю про маленькую племяшку.

— С мамой моей.

— Ясно, — произношу, стараясь скрыть недоумение.

Как Юлия Сергеевна справится с трехлеткой?

— Ян?

— Что?!

— Как… ты вообще? Давай… — громко сглатывает, словно у него ком в горле. — Я… скучаю. По тебе, по вам. Я разозлился, ты была не в себе. Но развод…

Прикрываю телефон и кусаю до резкой боли указательный палец на правой руке.

Сейчас, спустя чуть больше месяца после того, как он ушел, между нами столько недопониманий и тайн, что так сразу и не ответишь.

Мы так много упустили из виду. Самонадеянно полагали, что и так сойдет.

Не сойдет.

Уже не сойдет.

Мы сами в этом виноваты. Надо выкинуть розовые очки.

Слишком поздно.

— Я подписала те документы, Даня, — проговариваю как можно ровнее.

В трубке слышится глухой болезненный вздох.

Следом минутное молчание, за которое я прохожу кучу эмоций… Как калейдоскоп.

Вина.

Обида.

Страх его потерять.

Любовь…

Последняя душит и без того натянутые нервы до тех пор, пока я не слышу тихий ответ мужа:

— Я понял. До завтра, Ян.