Чувствуя ломоту и страшную усталость во всём теле, выхожу в коридор. Перед глазами разбегаются сверкающие мушки, давление видать ни к чёрту.
За окном зимний ветер играет с одиноким фонарём, пытается занести его вялой метелью.
Терпеть не могу быть вдали от дома. Тем более сейчас, после всего что случилось.
Снова пялюсь в телефон, как идиот.
Раз за разом налегаю на кнопку вызова и каждый из них слышу враждебный щелчок с кучей однообразных слов. Прикрываю глаза и случайно зацепляю плечом оконный косяк.
Блядь.
Тяжело вздохнув, инстинктивно тянусь к карману за сигаретами, но тут же матерюсь ещё громче. Озираюсь. Вроде никого. Не слышат.
Твою мать.
Ещё раз пытаюсь вызвонить Яну.
Где её черти носят?!
Постучав корпусом телефона о подоконник, решаю набрать Маше, но мобильный дочери тоже оказывается выключенным. А вот тесть, в отличие от моих девчонок, трубку поднимает как по отмашке: — Вечер добрый, — здороваюсь.
— Говори, — сухо в своём стиле приветствует Шацкий.
— Яна с ребятами у вас?!
— А ты опять потерял жену на ночь глядя?
Сука.
— Альберт… я сейчас не могу по достоинству оценить уровень твоего сарказма. Поэтому спрошу ещё раз — мои у вас?
— Н-е-т, — отзывается он и тут же бросает трубку.
С раздражением потираю затылок и глазею на ебучий фонарь.
Домой хочу!
Хватит.
Утвердительно кивнув самому себе в отражение, шагаю обратно в свою опочивальню. Душ принять не в состоянии, поэтому стягиваю футболку и устраиваюсь на узкой кушетке для карликов.
Долго смотрю в потолок, разбирая ночные тени по отрезкам и точкам.
Думаю о жизни…
О семье…
О том, что я, возможно, не самый плохой и никчёмный человек теперь. В тридцать лет уже и о таком периодически кручинишься.
Жить здесь и сейчас — удел неоперившихся юнцов, которые пороха не нюхали ни в прямом, ни в переносном смысле. Потому что только с возрастом принимаешься по очереди заворачивать то в прошлое, то в будущее.
Оцениваешь, анализируешь… Делаешь выводы. Выставляешь себе плюсы и минусы.
Как без этого?!
Засыпаю, скорее всего, под утро. Но некрепко, будто бы на поверхности плаваю.
Расталкивают в семь утра. Провожу привычные манипуляции, наспех завтракаю овсянкой с чаем и быстро сваливаю немногочисленные вещи из шкафа в дорожную сумку.
— Остался бы ещё на день, — обеспокоенно выговаривает Вероника, когда забегаю, чтобы попрощаться.
— Да, останься, — взвизгивает Маришка, отрываясь от экрана планшета.
Подарок прямо в точку!
— Не могу, боец, — тепло ей улыбаюсь и легонько сжимаю тоненькое запястье.
— Ты приедешь ещё?
— Конечно, — обещаю. — Приеду обязательно.
— Ладно, — грустнеет она и мы сталкиваемся потерянными взглядами с Вероникой.
Опускаю глаза.
— Богдану пора, мышка, — проговаривает мать дочке притворным, весёлым тоном.
— Ты поехал к другим детям?
Хитрая и умная. Толковая девка вырастет!
— Да. К Маше и Ване. Я тебе про них рассказывал, помнишь?
— Помню, — обиженно поджимает губы.
— Будь сильной, Мариш, — даю напутствие, чувствуя, как свербит в переносице. Потираю её с силой пальцами. — И слушайся маму.
Чёрт.
— Уезжай, — отворачивается девчонка.
Дуется.
Громко вздыхаю и вынимаю бумажник из кармана.
— Не надо, пожалуйста, — Вероника нервничает, заламывая пальцы.
— Не спорь, — пресекаю любые возражения.
Она извинительно закатывает глаза, плачет и прощается. Желает всего наилучшего, а потом долго смотрит вслед.
Выйдя на улицу, закидываю сумку на плечо и оказавшись за территорией, наконец-то закуриваю.
Смачно вытягиваю едкий дым в лёгкие.
Да!
Глядя на привычную сигарету, зажатую между пальцев, тут же чувствую себя слабохарактерным, что вынуждает немедленно от неё избавиться. Давно хотел бросить, по-моему, нет лучшего времени, чем сейчас.
На языке ещё долго держится вкус табака и неприятная горечь от сцены прощания с Маришкой. В жизни так много несправедливости, что иногда, хоть волком вой.
На стену лезь.
Не дай бог с кем…
Оказавшись в "Домодедово", снова пытаюсь набрать своим, но телефоны выключены. Пораскинув мозгами, выбираю нужный номер в контактах.
— Каролина, добрый день, — вежливо проговариваю.
— Добрый, — сухо отвечает журналистка.
— Богдан Соболев, — представляюсь.
— Соболев? — голос смягчается. — Слушаю внимательно.
— Супругу потерял. Она не в центре, случайно?!
— В центре? — переспрашивает озадаченно Никифорова. — Я сама её сегодня не видела, но Яна Альбертовна была с утра, потом уехала домой. Плохо себя чувствует.
— Что-то серьёзное? — хмурюсь.
Вчера всё было отлично. Позавчера она немного перебрала винного варева, которое наколдовала Стоянова. На весь дом несло гвоздикой так, что мне самому сделалось дурно.
— Я не знаю, Богдан. Думаю, просто не здоровилось. Бывает.
— Ладно. Прошу прощения за беспокойство.
— Всё в порядке. Звоните, если нужно, — участливо произносит Каролина.
После обмена любезностями снова долго смотрю на взлётную полосу. Может, у Яны что-то с телефоном? Забыла? Разбила? Утопила?
Всякое бывает.
Перелёт проходит гораздо хреновее, чем я рассчитывал.
Тело штормит люто и, по всей видимости, поднимается температура. Сосед справа все два с половиной часа над землёй весело храпит и норовит по-братски устроиться на моём плече, чем непомерно раздражает. Выдыхаю, только когда приземляемся и разлепляемся с ним, как сиамские близнецы.
Из аэропорта сразу еду домой. Постукиваю по рулю костяшками пальцев и раздражаюсь каждому запрещающему знаку светофора.
Посматриваю в зеркало, щёки горят, в глазах пелена. По-хорошему лечь бы и поспать. Надеюсь, получится.
Кинув машину у ворот, оставляю сумку на заднем сидении и, забросив руки в карманы, направляюсь к дому.
Переступив через порог, зову:
— Ян.
Тишина.
Скидываю обувь и куртку.
— Яна, — мой голос распространяется практически эхом.
Покачав головой, прохожу в гостиную и замираю на пороге.
Янка сидит на полу, обнявшись с собственными коленями. Светлые кудри раскиданы по оголённым плечам, бретелька от топа болтается в районе предплечья. Веду взгляд дальше и зависаю на красивых, тонких лодыжках.
Затем меняю выражение лица от удивления, когда рассматриваю кучу прозрачных осколков рядом с хрупкой фигурой жены.
— Ты чего? — спрашиваю обеспокоенно.
Жена приподнимает лицо. Стирает прозрачную влагу с надутых щёк и жалобно выговаривает:
— Я тебя ненавижу, Соболев!