Вечерние пробки вносят свои коррективы. Около часа мы с детьми не может выехать в сторону родительского дома.
Ваня с Динкой сзади ругаются за единственную бутылку воды, Маша пытается их разнять, а я, чувствуя лёгкую головную боль, решаю набрать Богдану, чтобы предупредить его об ужине у Шацких.
— Привет, — говорю расслабленно, когда слышу любимый голос с хрипотцой. На заднем фоне будто телевизор бубнит. — Ты как? Домой не собираешься? — дую губы.
— Привет, Ян, — отвечает Даня еле слышно. — Погоди.
Слышу тяжёлые шаги, следом как скрипят двери и в трубке наконец-то образовывается тишина.
— Ты где? В гостинице уже? — спрашиваю, потирая пальцами кожаный руль и поглядывая на замерший светофор.
— Нет, пока. По делам ещё мотаюсь.
— По каким делам, Дань? Вечер…
Он трудно вздыхает.
— Потом расскажу. Не по телефону, окей?
— Ладно, — слышу, как затягивается очередной сигаретой. — Хватит курить.
— Это последняя, — как обычно отвечает муж.
В голосе чувствуется лёгкая улыбка. Мои уголки губ тоже летят наверх.
Люблю и дико скучаю. До трясучки…
Предстоящая ночь без него кажется пыткой.
— У вас как дела? — спрашивает Богдан. — Дома уже?
— Нет…
— Папа, мы к Жанне в гости едем, — кричит Маша с заднего сидения.
— К Жанне? — повторяет муж. — Я думал, вы не общаетесь совсем.
Сжимаю руль и передёргиваю плечами.
— Мама позвонила, дети услышали и напросились. Я не смогла им отказать.
— Ясно…
— Дань… — хмурюсь.
— Это твои родители. Я всё понимаю, Ян.
— Правда? — с надеждой в голосе спрашиваю.
— Ну, конечно. Позвони, как будете дома, хорошо?
— Ладно. Целую тебя.
— Целую, — хрипло выговаривает. — Скоро буду. Не грусти, чудо.
Закинув телефон в сумку, продолжаю улыбаться как чокнутая первокурсница.
Чудо.
Это давнее прозвище приятно укладывается на сердце.
В отличном настроении всё-таки добираемся до родительского дома. Дети тут же выскальзывают из машины и несутся внутрь. Я же спокойно забираю сумочку и запахнув как следует пальто, невозмутимо иду к крыльцу.
— Мам, привет, — кричу, как только оказываюсь в прихожей.
В воздухе чувствуется дорого́й аромат.
Что-то вроде сандала с запахом натуральной кожи. Цена — целое состояние, наверняка. Тут же приближаюсь к резному комоду, чтобы глянуть какой именно фирмы интересный стеклянный диффузор с аромапалочками и останавливаю себя. Практически бью по рукам.
Чёрт побери.
Я же обещала больше никогда не тянуться за ними, чтобы соответствовать. Просто приду в магазин и выберу свой аромат, который будет подходить только нашему дому, только нам.
Кивнув само́й себе, зависаю возле зеркала, изучая свой внешний вид.
А когда мама появляется в прихожей и произносит первую фразу, закатываю глаза:
— Яна, ты что-то поправилась.
— И тебе привет, мам, — повторяю.
— Нет, ну правда, — она склоняет голову и подозрительно щурится.
Ещё раз рассматриваю себя в отражении.
И правда, вес, который ушёл вместе с Богданом, возвратился с ним же.
Усмехаюсь.
Но беспокоит другое, кожа бледновата. Это странно, потому что обычно у меня отличный цвет лица. Такой, что все косметологи завидуют.
— Пойдём, — тянет мама меня за руку. — Вместо хлеба поставлю на стол гренки.
— Да не ем я хлеб, — морщусь. — А дети где?
— К деду в кабинет убежали. Я их позже ужином накормлю, пусть поиграют в детской. Мы её зря делали, что ли?
— Хорошо, — поджимаю губы. — Как вы здесь… вообще?
Озираюсь по сторонам.
Ничего не изменилось. Здесь всё так же, как и в детстве, хочется непременно выпрямить спину и приподнять подбородок.
Человек может считать себя максимально взрослым и самостоятельным, но всё это его понимание как карточный домик рушится, стоит только снова оказаться в родительском доме и вспомнить прошлое.
Возможно, со временем это проходит.
— У нас всё хорошо, по внукам вот скучаем, — мама жестом приглашает меня за стол.
— Могли бы приехать, — замечаю, разглядываю наполненные тарелки и хватаю лёгкую закуску с красной рыбкой.
— К вам? Ты серьёзно полагаешь, мы будем встречаться с твоим мужем после всего, что он с тобой сделал?
— О боже, мам, — вспыхиваю. — Что сделал?
— Тебя могли убить, — слышу ровный голос отца за спиной.
— В этом Богдан не виноват, — твёрдо проговариваю, подхватывая ещё одну тарталетку.
— Конечно, виноват, — отец хмурится.
— Виноватого он наказал, пап.
— В смысле, наказал?
— Богдан нашёл этого таксиста.
— Устроил самосуд? — отец сужает глаза.
— Не знаю, — мотаю головой. — Но из полиции мне так и не позвонили.
— Меня сразу предупреждали, что состава преступления здесь нет.
— Как нет? То есть я всё это придумала? — завожусь.
— Может, преувеличила, — широкая бровь летит наверх.
— Преувеличила? — расстраиваюсь. — Ты серьёзно так считаешь?
— Давай начнём с того, что ты вообще не должна была там оказаться. Ночью, в коротком платье, одна…
— Ну хватит, — мама внезапно взмахивает руками. — Давайте ужинать пока вы окончательно не поссорились.
Сдуваю прядь волос, налетевшую на лицо, и принимаюсь за ужин.
— Яна, а эта девочка у вас всегда теперь живёт?
— Дина? Пока Аня в Москве, да.
— Всё на тебя свесили.
— Мам, я не против. Где двое, там и трое… Мы устроили Дину в сад к Ване, да и Маше с ней веселее, — говорю, уминая четвёртую тарталетку. — А у Оли как дела?
— Всё хорошо у них, — произносит отец. — Позвони сама и узнай. Она жаловалась, что ты её вычеркнула из жизни.
— По-моему, это процесс обоюдный, — замечаю, глядя на маму.
Мама жалобно улыбается и мне вдруг становится по-настоящему её жаль. Ведь она единственная кто пытается что-то наладить…
— А что на горячее, мамуль? — спрашиваю, задевая тонкое запястье.
— Мясной бульон, — радостно отвечает она, поправляя брошь на блузке, и поднимается, чтобы снять крышку с фарфоровой супницы.
В воздухе возникает резкий запах, от которого мой желудок превращается в узел и всё съеденное срочно просится обратно.
Вскакиваю с места.
— Я сейчас, — проговариваю быстро, устремляясь в ванную комнату на первом этаже. Ужас. Не спуская с себя пристального взгляда, умываюсь холодной водой, и ею же смачиваю шею.
В голове вереницей проплывают все симптомы.
Вчера после глинтвейна мне было нехорошо, но я старалась этого не замечать. Сегодня с утра тоже подташнивало, но я продолжала грешить на глинтвейн.
Дрожащими пальцами расстёгиваю крохотные пуговицы на блузке и веду ладонью по кромке кружевного лифчика.
В целом я поправилась, но грудь… ей досталось больше всего. Обнимаю себя, рассматривая покрасневшие щёки, резко контрастирующие со светлыми волосами.
Это… катастрофа.
Просто катастрофа.
Медленно возвращаю блузку в прежний вид и вытираю набежавшие слёзы.
Я, конечно, наверное, несколько раз пропускала назначенные гинекологом таблетки и вообще, была не в себе в прошлые месяцы. Ослабила контроль. Даня тоже об этом не думал, а мог бы…
Я мечтала учиться, работать.
Хотела новой жизни, а сейчас что? Всё сначала?! Пелёнки, бессонные ночи…
Вздрагиваю, словно от ледяного холода и тут же пугаюсь фигуры отца в дверном проёме, ведущему в гостиную.
— Яна…
— Где дети?
— Они с мамой на кухне, ужинают. Пошли в кабинет, у меня есть разговор.
Передвигаюсь по пустынному коридору, следуя за широкой спиной отца, и как никогда чувствую себя уязвимой.
Не надо было сюда ехать. Ничего хорошего не будет.
— Ты отозвала доверенности у моих юристов? — начинает отец с претензии, усаживаясь в кресло.
— Аннулировала у нотариуса, если быть точной.
— Муж надоумил?
Устало вздыхаю и потираю пальцами виски.
Хочу домой.
Хочу лечь в постель и подумать, как быть дальше.
«Где двое, там и трое»
Просто не в бровь, а в глаз, Соболева! С размаху!
— Пап, — чуть наклоняюсь к столу и дотянувшись, хватаю крепкую руку. — Ну сколько можно? Пожалуйста.
— Дура ты, Янка. Будто бы и не моя дочь.
Хлёсткая ментальная пощёчина попадает прямо в цель, и я резко отклоняюсь, потирая лицо.
— А вот твой муж — наоборот. Сын своего отца.
— О чём ты? — хмурюсь.
Папа извлекает из кожаного чехла планшет, разворачивая его ко мне. Впиваюсь глазами в экран.
На нём фотография Дани, который держит под локоть девицу лет двадцать пяти. Рядом с ними ребёнок.
Вокруг троицы толпа людей, но чужими они не выглядят.
Нервно сглатываю скопившуюся слюну.
— Семья у него в Москве вторая, Яна. Вот, полюбуйся. И дочка Ваниного возраста…