Развод. Игра на выживание

Глава 20. Яна

Довольно быстро прихожу в себя и силюсь не вцепиться в самодовольное лицо. А еще держусь из последних сил, чтобы не запустить в него чем-нибудь тяжелым.

— Что ты здесь делаешь? — озираюсь по сторонам и как можно равнодушнее веду плечами, чтобы скинуть с плеч пиджак.

Я последний месяц места себе не нахожу, а он заявляется как ни в чем не бывало и претензии предъявляет? И кто из нас не в себе?!

— Повтори, что ты сказала, — произносит ровно, отпивая виски.

Пошел в задницу, Соболев!

— Ты вроде на слух никогда не жаловался?! — произношу, чувствуя внутри водоворот из злобы и дикого возбуждения.

Не обращая внимания на испепеляющий взгляд, прохожу к зеркалу, расположенному над дорогой имитацией камина, и поправляю волосы. Макияж, слава богу, не испорчен. Только помада стерлась.

Украдкой посматриваю на Даню. Впитываю в себя хмурый образ до малейшей детали.

Он немного похудел. Выглядит утомлённым и очень-очень озлобленным.

— Не дерзи, — глухой приказ рассекает пространство, и мои нервы детонируют.

— Да пошел ты, — кривлю лицо. Раздражает это его хладнокровие и уверенность в себе. — Вместе со всей своей группой поддержки. Пошли вы все.

В спину летят тысячу острых иголок, которые я отражаю в него же. Да, дорогой. Я обросла такой броней, которую просто так уже не вспороть одним твоим свирепым взглядом.

— И вообще, — резко разворачиваюсь. — Ты нарушаешь мое личное пространство. Мы так не договаривались.

— Мы с тобой пока вообще ни о чем не договаривались, — отмечает. — Я все жду, когда ты утихомиришься и мы спокойно это сделаем. Но ты не оставляешь мне шанса. Нам не оставляешь шанса, понимаешь?

Усмехаюсь и звонко смеюсь. Опять я во всем одна виновата?

Злая, богатая сучка Яна Шацкая вновь что-то делает не так. Это было в прошлой серии и мне не понравилось.

— Молодец, Соболев, — расхваливаю язвительно. — Просто браво!

Хлопаю в ладоши напоказ и складываю руки на груди. Открытое непонимание в светлых глазах меня распаляет.

— Умело манипулируешь фактами. Перевираешь как тебе удобно. А теперь поднимайся и проваливай, — голос дрожит от злости.

Зачем он пришел?!

Думает, я буду перед ним расстилаться? Слишком много унижений за один вечер. Сыта по горло.

Я… люблю его. Он мой первый и единственный мужчина к двадцати восьми годам. Я помню каждый сантиметр его тела. Вдоль и поперек знаю всю его жизнь.

Черт возьми, я и есть его жизнь. Всегда так было!

Но как же при этом трудно его любить…

И как же нелегко будет вычеркнуть из памяти.

Моя обида просто кричит о том, что любовь к собственному мужу слишком дорого мне обходится, при этом совершенно точно я не вижу отдачи. Даже самый ослепительный огонь гаснет, если вовремя не подбросить в него дров. А наш семейный очаг, кажется, шает и догорает.

Богдан отчаянно отклоняет голову на спинку кресла и устало прикрывает глаза.

Это позволяет мне рассмотреть его как следует. Не знаю, возможно это тактический ход, но я как заведенная с жадностью кружу взглядом по каждой части мощного тела. В вырезе рубашки видна знакомая до боли татуировка, широкие плечи напряжены. Закатанные до локтей рукава открывают сильные руки, по которым, что уж таить, я соскучилась.

У меня только два варианта: вцепиться в него или… прогнать.

— Что ты тут разлегся? — выдыхаю возмущенно, проходя к мини-бару.

Ноги противно щиплет оттого, что они наконец-то согреваются после длительной прогулки по осеннему городу, а по спине, под платьем словно на репите носятся мурашки.

Беру стакан и наливаю себе виски грамм пятьдесят. Кинув озлобленный взгляд на Богдана, который мрачно за мной наблюдает, залпом выпиваю. Не привыкла к таким крепким напиткам, да и напряжение предельное.

Жадно хватаю воздух.

Задыхаюсь оттого, как алкоголь обжигает горло, и кашляю. Как он пьёт эту гадость?!

— Где ты была? Что это был за звонок?

Оглушительно ставлю пустой стакан на журнальный стол.

— На день рождения ходила, — ядовито улыбаюсь. — К твоей подруге. Правда, меня забыли предупредить, что я нежеланный гость.

— Почему?

— Потому что мы расстались, Соболев, — яростно развожу руками, привлекая его горящий взгляд к груди. — Ты всю жизнь обвинял меня в том, что я не принимаю твоих друзей, а оказывается, я им тоже на хрен не сдалась. Вот такая вот история.

— Пздц, — качает Богдан головой и проводит по волосам ладонью. — Что произошло?

— Ничего особенного, — машу рукой. — Не вникай. Какая тебе разница, что меня в очередной раз кто-то оскорбил.

— Произошло недоразумение. Уверен, что Котовы извинятся. Я поговорю с Ярославом.

— Не утруждайся. Всё что надо, ты ему уже сказал.

Мысленно закидываю мужа тяжелыми снарядами. Обвиняю негласно.

— Я похож на балабола? — поднимает Богдан брови и усмехается.

Его мрачный сарказм никуда мне не уперся. Пусть оставит его при себе.

— Ты похож на бесчувственную скотину, Соболев, — выпаливаю дерзко.

В воздухе практически отчетливо слышен треск стакана, сжимающийся в его руке. Кажется, уровень лютой ненависти в когда-то наполненной детским смехом гостиной сейчас смоет нас с головой.

Раскидает по разным берегам. Унесет еще дальше друг от друга.

Хотя куда уж дальше, правда?!

— Это моя территория, — произношу, выходя в прихожую. — Я устала и хочу спать. Закрой за собой двери.

— Давай поговорим, — слышу за спиной тяжелые шаги.

Ускоряюсь.

— Ты выгнал меня, когда я хотела поговорить. Сейчас я тебя выгоняю.

— Ты истерила. Никого, кроме себя не слышала, — хватает за руку, когда я добираюсь до лестницы.

Его тепло проникает в кровь и пытается оживить хоть что-то, кроме разочарования.

— Ты выгнал меня из нашей квартиры, — разворачиваюсь и повторяю. Кажется, в голосе отчетливо сквозит боль и ужас.

— Я тогда разозлился. У меня тоже есть предел. Я не железный, как ты привыкла думать, — отвечает, тяжело дыша. — Но если бы ты слышала хоть кого-то кроме себя и не неслась как угорелая в такси, то обязательно бы заметила, что я почти сразу выскочил из квартиры за тобой и просил вернуться, — выговаривает, заставляя мое сердце трепетать. — Всегда так поступаешь. Я привык. Сначала истеришь, а потом, когда до тебя доходит, начинаешь закидывать звонками и угрозами.

Внутри все обрывается. Душа снова рвется в хлам.

Почему я его не слышала?

Ну, по-че-му?

Тогда ничего бы не случилось.

Почему в порыве бешенства, я не умею замирать и оглядываться по сторонам? Где взять эту чертову особенность? Как высечь её из себя?!

Как?

Вслед за изумлением приходит горькое понимание, что ничего уже не изменить. И то, что он сообщил, никак не может повлиять на уже произошедшие самые страшные минуты в моей жизни.

И абсолютно точно его не оправдывает.

А мне так хочется его оправдать…

Рассказать ему всё… Но зачем? Чтобы увидеть чертово раскаяние на лице и он вернулся просто, потому что пожалел?

Я не жертва.

Я все пережила и вынесла, поэтому забираю свою руку из захвата и спешно поднимаюсь по лестнице на второй этаж.

— Уходи, Богдан.

Он настойчиво идет за мной. Я так восхищалась его упрямством, а сейчас оно мешает и душит.

— Уходи, — кричу чуть громче.

— Уйду, когда ты объяснишь, почему подала на развод, даже не поговорив со мной? А потом орешь в трубку, что я предатель? Это я предатель?! Ты свое заявление вообще читала? Или отец постарался? Ты заявила о единоличной опеке… Хочешь, чтобы я видел Машу с Иваном только по вторникам и как болван глазел на часы, лишь бы не дай бог не нарушить решение суда?!

— Я хочу, чтобы ты ушел. Проваливай, — повторяю, как заведенная.

Босыми ногами бегу в спальню и пытаюсь закрыть дверь быстрее, чем он доберется до нее. Но не успеваю, и Богдан в последний момент мешает мне спрятаться от него.

Твердолобый!

Ненавижу!

— Уйди, пожалуйста, — умоляю практически со слезами, а внутри срываются заслонки.

Но когда Соболев меня слушался?

Он притворяет дверь и надвигается на меня…

— Богдан, выйди, — произношу зажато.

Голова кружится от его близости и воспоминаний, режущих душу острым канцелярским ножом.

Бью мысленно себя по щекам и отчаянно выставляю перед собой руки, чтобы оставить его на приемлемой дистанции, что должна быть между людьми, которые разводятся после десяти лет в чем-то возможно, неидеального брака.

А кто вообще определяет эту идеальность?

Люди даже в политике, несмотря на кучу дипломатических статусов, не могут годами достичь соглашения. А что уж говорить о нас, простых людях, которые заплутали?

Мы вообще никогда не обсуждали наши отношения. Они просто были и всё. Как данность.

Ругались, конечно. Потом мирились. Рожали детей. Жили.

Мы жили. «Мы» были! А сейчас нас нет.

Есть только собственническая жадность, горящая в глазах мужа, когда он резко притягивает меня к себе и вызывающе целует. Ничего не могу с собой поделать и захватываю его шею в кольцо из своих рук. От него пахнет, как обычно. Сигаретами, туалетной водой, капельку — виски, и немного им самим.

Как пахнет любимый человек? Необъяснимо. А как выветрить из памяти этот запах? Невозможно.

Его язык кружит внутри моего рта напористо, нетерпеливо. Соболев и сдержанность в сексе всегда были где-то далеко друг от друга, и это необъяснимо заводило. И сейчас заводит.

— Я хочу секса, — заявляет Богдан, повышая температуру в моем теле до предела.

Не удерживаюсь от едкого замечания:

— Лана не справляется?

Он чертыхается и стискивает мою талию до резкой боли, так сильно, что я взвизгиваю. Грубо толкает меня на кровать и принимается медленно расстегивать рубашку.

Как завороженная слежу за его пальцами.

— Попроси секса у Ланы, — повторяю смело, упираясь локтями в кровать.

Дура.

Боже, ну почему я такая дура?! А если и правда, попросит?!

А если уже?

Внутри происходит взрыв ужаса. Петарды взрываются. Лучше уж я с ним.

Он мой.

Богдан тем временем управляется с пуговицами на манжетах.

— Ты глухой? — спрашиваю, сглатывая скопившуюся слюну во рту от вида татуировки на обнаженной груди. Обшариваю взглядом манящий пресс и короткие светлые волоски, уходящие тонкой дорожкой под ремень.

— Твой отец, — высказывает Богдан зловеще, абсолютно игнорируя мои слова про блондинку, — просто вездесущий гремлин, блд. Я искренне не хотел ругаться с дедом, но он переходит все границы. Зачем-то приставил своего человека ко мне. Следит.

Облизываю вмиг пересохшие губы, сжимая бедра от неконтролируемого желания, и пытаюсь вникнуть в смысл того, что Богдан продолжает говорить: — И пусть мой адвокат утверждает, якобы уважаемому суду совершенно пох*й по какой причине в нашей стране распадается семья, но я…, — застывает, — хер знает, что от вас Шацких ждать?!

— В каком смысле?

— Я тебя десять лет трахал и то не знаю, на что ты способна. Может, плохо старался?

— Не разговаривай со мной, как со шлюхой, — вскрикиваю и отпинываю ногой, когда он тянет меня за руку и усаживает, словно безвольную куклу.

Обсматривает светлыми глазами, заводит ладонь за спину и одним движением расстегивает замок на платье. Проникает под мягкую ткань и резко скидывает её с плеч.

Поднимаю голову и целюсь в его глаза ошалелым взглядом. Его ладонь по-хозяйски обхватывает щеку, большой палец оглаживает опухшие губы и проникает в рот.

Волнение катастрофическое, сама не понимаю, что делаю. Выдохнув, послушно принимаю его и облизываю. Второй рукой Богдан сначала оглаживает обнаженные плечи, а потом сдавливает грудь, сжимает затвердевшие соски.

— Пздц, Ян, — рычит. — Расстегни мои брюки.

Устремляюсь к застежке и совершаю отлаженные годами действия, нетерпеливо разделываюсь с пряжкой, пуговицей, ухватываюсь за язычок молнии и резко веду ее вниз. Брюки сваливаются на пол, а я нетерпеливо сжимаю напряженный член через трусы.

Секунду ожидаю, когда ко мне вернутся остатки здравого смысла. Хотя бы жалкие крохи. Словно испугавшись этого, поспешно отодвигаю широкую резинку и сдавливаю подрагивающий ствол, теперь без преград.

Обхватываю у основания, глазею на него, как ненормальная.

— Пососи, Ян, — просит, совершая толчок бедрами. — Как ты любишь.

Швыряю в него озлобленный взгляд, ожидая увидеть насмешку, но в его глазах только желание и похоть. Скулы на лице поигрывают от нетерпения, и Даня еще раз толкается в обхватывающую член ладонь.

— Пожалуйста, — произносит на выдохе.

Усмехаюсь… всё как всегда. В нашей спальне нет и никогда не было ссор.

Щацких и Соболевых.

Только Яна, Богдан и стопроцентная, сбивающая с ног порочность.

Собираю слюну во рту и обхватываю крупную головку губами. Между ног становится влажно, а внутри разливается чувство эйфории оттого, что я все еще имею безоговорочную власть над собственным мужем.

Мы вновь одно целое.

Богдан собирает мои волосы в хвост и помогает взять член максимально глубоко, до выступающих слез на глазах. Контролирует темп и угол захвата. Терпкий знакомый вкус заставляет забыть обо всём, и я умело довожу его до несдержанных хрипов.

— Ложись на кровать, — требует сипло.

Отстраняюсь и падаю на спину. Молча наблюдаю, как он поддевает платье пальцами и стягивает его вместе с бельем.

Внизу живота бурлит и пульсирует пламя. Ноги сами собой раздвигаются, а колени поджимаются.

Богдан раздевается, скидывая одежду к рубашке и не сводя глаз с моей промежности, на которую тут же размещает ладонь.

Между нами словно снова устанавливается невидимая нить, понятная только нам двоим. Больше никому в этом мире не разгадать, как мы могли вообще сойтись и что нас связывает.

Поднимаю глаза в потолок и бесстыдно шепчу:

— Сделай мне хорошо.

— Языком? — спрашивает он, не прекращая поглаживать влажные складки.

— Нет, — мотаю головой и выпаливаю, не успев подумать, — трахни меня.

Так, чтобы я все забыла, — шепчу про себя.

Он тихо смеется.

— Сделаю в лучшем виде.

Снова смотрю на него сквозь отчетливую пелену перед глазами. Богдан с жадностью изучает мое тело, взгляд задевает шрам внизу живота. Вторая беременность проходила тяжелее первой: высокое давление, отеки, гипоксия у Ванечки. Как результат, врачами было принято решение об экстренной операции. Пальцы касаются рубца, а глаза всего на секунду, словно стрелы, летят в мое лицо.

Меня будто бы током прошибает.

Это его ребенка я носила девять месяцев. Его ребенка из меня вынимали. Наша связь навсегда останется во Вселенной в самом прекрасном и идеальном её воплощении. Наших детях.

Сильные руки рывком тянут мои бедра к краю кровати, а член упирается в промежность. Один толчок и я взвываю от дичайшего всплеска адреналина в крови, развожу шире ноги и пытаюсь почувствовать его присутствие в себе.

Даня толкается в меня резко, решительно. Всего на мгновение останавливается, чтобы подтянуть еще ближе. Снова рывок. Еще один. Амплитуда зашкаливающая, темп такой как надо именно мне, чтобы получить долгожданную разрядку.

Раз за разом внутри нарастает объемный шар, который становится ощутимее, будто бы красочнее, когда Богдан пальцем начинает совершать круговые движения по клитору.

Мычу и скулю в руку, как привыкла, а потом вспоминаю, что детей в доме нет и комната наполняется оглушающими стонами.

Снова смотрю на него. Сосредоточенного и ни разу не бережного, но такого любимого. Боль в груди. Тяжелая плита падает прямо на сердце.

Раз — вод.

Всхлипываю то ли от мгновенного осознания, то ли оттого, что громко, феерично кончаю, извиваясь под напором умелых, знающих строение моих половых органов пальцев и твердого члена.

Оргазм ошеломительный.

Действительность ужасающая.

Богдан не останавливается, не дает мне ни секунды выдохнуть и оттолкнуть его. Убирает руку с промежности, стискивает бедра и вбивается еще яростнее. Отчаянно присваивает меня себе. Снова и снова. Прежде чем глухо застонать, сжимает грудь, и я ощущаю пульсацию его члена внутри.

Прикрываю глаза рукой, трудно дыша. Чувствую все. Как он осторожно выходит из меня и идет в ванную. Слышу, как включает воду, а потом она стихает.

Сдвигаю ноги и усаживаюсь на кровать. Мышцы приятно потягивает. Обвожу глазами нашу спальню.

Реальность бьет по живому. Больно. Отчетливо.

Когда Богдан притворяет за собой дверь ванной комнаты, стараюсь на него не смотреть.

Шорох одежды, брякание пряжки. Его дыхание в тишине.

Жалею ли я?

Нет.

Хочу ли я, чтобы остался?

Конечно, да.

Да. Да. Да.

— Спасибо, — произношу пересохшими губами какую-то глупость несусветную.

— Пожалуйста, — отвечает равнодушно.

Встречаемся пустыми взглядами. Выть хочется.

— Что у тебя с ногами? — спрашивает он, натягивая рубашку на плечи.

Усмехаюсь.

— Камни на пляже были острые, — язвительно отзываюсь, укутываясь в покрывало.

— Очень смешно, — отвечает он еле слышно.

— Обхохочешься.

Снова молчит. Просто молчит. После всего, что было.

— Уходи уже, Соболев, — устало киваю на дверь. — Проваливай.

Теперь он скалится. Жестоко, словно наказывая. Разворачивается, а потом замирает.

— Не забудь рассказать отцу, что хоть твой муж и полный мудак, кончаешь ты все также феерично.

— Да пошел ты, — кидаю уже в закрытую дверь.