Развод. Игра на выживание

Глава 32. Яна

Богдан резко разворачивается, забывая о сигарете. Окидывает непонимающим взглядом моё замершее лицо.

— Что значит заставил? — мрачно спрашивает.

В глазах опасный огонёк вспыхивает. Как и всегда, когда речь заходит о моём отце. Они просто не могут не конкурировать.

— То и значит, — отзываюсь.

Сама пододвигаю бутылку с коньяком и наполняю стопку ровно до половины. Под пристальным взглядом выпиваю обжигающую жидкость. Подавившись, закашливаюсь.

Даня резко отстраняется от подоконника. Тушит недокуренную сигарету и снова усаживается напротив.

— Говори, — приказывает, когда я наконец-то успокаиваюсь.

— Отец отправил меня в клинику неврозов после… всего, что случилось. Я провела там две недели. Без телефона и какой-либо связи. Как освободилась, — усмехаюсь. — Документы на развод были уже подготовлены.

— И ты их не подписывала? — спрашивает с мелькнувшей надеждой в голосе.

Качаю головой отрицательно.

— Я их подписала.

— Зачем?

Отвернувшись, размышляю как бы рассказать ему всё… Чтобы не было никаких последствий, и Соболев не побежал махать шашкой возле отцовского носа.

— Скажем так, — облизываю пересохшие губы. — Папа нашёл нужные аргументы, чтобы меня убедить.

— Блд, — со злостью усмехается. — Он всегда умел тобой манипулировать.

— Возможно, так, — соглашаюсь, поднимая на него глаза,

— А ты никогда не сопротивлялась, — обвиняюще выплёвывает.

Теперь моя очередь горько посмеяться.

Становится до такой степени обидно, что я вскакиваю с места и срываюсь на крик:

— Как я должна была сопротивляться? Я была после больницы, в полном раздрае. Узнала о том, что папа сделал с квотой Ани, — оправдываюсь и потом обвиняю с указательным жестом: — Ты тоже не объявлялся.

— Мне сказали, что ты греешь пятки на белом песке.

— А я лечила их в клинике неврозов, — выговариваю тихо. — И что? Я опять во всём одна виновата? Яна, на которую всегда и всё можно свалить?

Богдан, чертыхнувшись, снова отходит к окну и нервно подкуривает очередную сигарету. Видимо, наш разговор возможен только с допингом. Коньяк и никотин — спонсоры сегодняшних откровений.

— Ты могла прийти ко мне и всё рассказать, — поразмыслив произносит Даня.

Падаю на стул в бессилии и растираю плечи. Он никогда не поймёт, да?

Изучаю напряжённую широкую спину.

— Рассказать? А ты когда-нибудь пробовал разговаривать со стеной?

Молчит. Даже не дрогнет.

— Вот так примерно я чувствую себя, когда с тобой разговариваю. Ты всё время молчишь, Соболев. Всё. Время. Молчишь. Это просто невыносимо.

В кухне повисает тишина, в которой отчётливо слышно, как он совершает смачную затяжку сигаретным дымом и выдыхает его в приоткрытое окно.

— Даже сейчас… ты стена, — горько произношу.

Даня медленно поворачивается и зацепляется со мной взглядами, словно высоковольтными проводами.

— А ты с собой пробовала общаться? — спрашивает мрачно. — Всё время орёшь. Закатываешь истерики, — прикрывает окно. — Даже в ту ночь, когда началась вся эта свистопляска.

— Тогда? — сужаю подозрительно глаза.

— Я просто пришёл домой. Просто. Пришёл к себе домой, блядь, — успокаиваясь, разминает шею и продолжает. — Ты была в курсе, что у меня гонки. Это единственное моё увлечение. Больше нет ничего. Только работа.

— Дальше что?

— Спустила на меня всех собак. Любая наша ссора заканчивается тем, что превращаешь её скандал. Ведёшь себя неуравновешенно. В тебя словно бес вселяется. Начинаешь приплетать мою мать, которая лично тебе плохого ничего не сделала.

— Я перед ней извинилась, — возмущаюсь.

— Я знаю. Спасибо. Но я не об этом, — морщится смягчаясь. — Я просто не знаю, как себя вести в этот момент. Единственное, что выбираю — молчать и по возможности, делать так, как тебе надо.

Теперь моя очередь переваривать. Судорожно пытаюсь вспомнить все наши ссоры и проанализировать их.

— Так что в ответ могу сказать то же самое, — продолжает спокойно высказывать. — На что была бы похожа наша жизнь, если бы я надрывал голосовые связки при каждой ссоре?

Раздражённо закатываю глаза. Наверное, мы слишком поздно начали вот так разговаривать.

Это замкнутый круг.

Никак из него не выбраться.

Молча наблюдаю, как Богдан, снова разливает коньяк.

— Не держи во рту, — предупреждает, передавая мне шоколад.

На этот раз получается гораздо лучше.

После того как отставляю стопку, складываю руки на груди. Долго размышляю над его претензиями, при этом стараясь не заниматься самобичеванием.

Потому что я просто устала. Всё время искать причины в себе. И дело не в том, что их там нет. Наверняка, их масса. Но сейчас я хочу быть эгоисткой.

— Я может и истеричка, как ты утверждаешь, — останавливаю, вытягивая руку, когда он собирается возмутиться. — Вот только одного не понимаю, Дань. Ведь ты видишь, что я просто не могу в конкретный момент справиться с эмоциями, — он кивает. — Почему, когда Маша плачет или Ваня… неважно по какой причине. Упали на площадке или новую игрушку выпрашивают. В этот момент ты не требуешь с них «успокоиться» каменным голосом, не обзываешь, не поворачиваешься спиной, а предпринимаешь какие-то действия? Я не знаю. Обнимаешь или даёшь им то, что они требуют? Почему со мной не так?

— Ты не ребёнок, Ян, — отвечает грубовато.

— Да какая разница, — в отчаянии опускаю голову. — Я тоже живая. Этого вполне достаточно, чтобы относиться ко мне… немного человечнее.

Стараясь отвлечься, хватаю свою стопку со стола и отправляюсь к мойке.

Пожалуй, мне на сегодня достаточно алкоголя.

— Ты вообще хорошо устроился, Соболев.

Разворачиваюсь.

Даня садится прямо передо мной, вытягивает ноги, едва касаясь. Футболка на животе задирается, обнажая бронзовую манящую кожу и я быстро увожу взгляд.

Моё тело уже давно просит хорошего секса, а кроме мужа я мало кого представляю. Поэтому, Соболев сейчас — моя ходячая эротическая фантазия. Особенно, если учесть лёгкую степень опьянения.

— Неплохо устроился, — повторяю, разглядываю его руки. — У тебя есть работа, хобби. «Единственное». А я?

— Что ты?

— Подумай, если отбросить всё? Как с ёлки новогодней, с нас… снять всю мишуру? Дом, детей, твою работу и какие-то бытовые мелочи, — перечисляю, загибая пальцы. — Секс…

— Его можешь оставить, — тут же отзывается хрипло, подаваясь вперёд и стараясь поймать мою ногу.

Резко уклоняюсь.

— Я не об этом, не пытайся перевести в шутку то, что я наконец-то осмелилась тебе высказать.

— Говори, — кивает со всей серьёзностью.

— Если всё это отбросить, то что между нами останется? — развожу руками — Что? Какие у нас совместные планы? Мечты? Увлечения, в конце концов? Что мы с тобой вообще делали общего, помимо того, как я помогала тебе переписывать твои конспекты?

Даня приподнимает брови.

— А любовь?

— Любовь, — усмехаюсь с болью в голосе. — Вспомнил, наконец-то. Это тоже манипуляция, Богдан. Ты так же, как и отец всё время манипулируешь своей любовью. Вся правда в том, что вы с ним одинаковые.

— Заебись, — цедит сквозь зубы.

— А разве не так? Когда ты ушёл… ночью, даже не поговорив? Что потом сказал? Помнишь?

— Помню. Мы потом всё решили.

— Нет, — стону отчаянно. — Ты сказал: «Меня много не устраивает. Ты должна измениться». А в качестве манипуляции использовал свою любовь. Будто бы, чтобы удержать её, я должна что-то доказывать.

— Это не так.

— Я всё время пытаюсь вам с отцом что-то доказать. Ему, что дочь нормальная, тебе, чтожена не истеричка. Я устала, Богдан. Устала удерживать вашу колоссальную любовь. Потратила на это столько сил, что к двадцати восьми годам вообще не знаю «кто я?». Какие мои мечты и цели?

— И какие?

— Больше не хочу вам ничего доказывать, — Плечи сами по себе трясутся, пытаюсь их унять ладонями, но не получается.

Богдан это замечает. Поднимается и сделав один шаг заключает в объятия. Упираюсь головой в твердую грудь.

— Больше не хочу. Шацкая я или Соболева? Почему я вообще должна выбирать, чтобы вам обоим угодить? — шепчу.

— Да кто тебе сказал, что надо выбирать?

— Ты всегда говоришь. Всегда так делаешь. Не могу больше, Дань.

— И что ты предлагаешь?

— Мне сложно удерживать вашу любовь. Поэтому я её… отпускаю.

Тело подо мной замирает в напряжении. Руки за спиной сжимают крепче. Пару минут стоим молча, трёмся друг от друга, не нарушая тишины.

— Я тебя понял, — произносит Даня твёрдо. — Но кое-что всё-таки тебе оставлю. Для размышлений.

Обхватывает моё лицо и крепко целует.