Розовая мечта

Глава 12

— Владислава, так не поступают с друзьями. Не знаю, что там у вас произошло, но я его впустила. Он ждет в столовой. Между прочим, приходит уже в четвертый раз, — сообщила мать официальным тоном и вышла из моей комнаты.

После неудачного свидания с Аркашей прошла неделя. Все это время я провалялась нечесанная, носом в стену, тайно ожидая его визит. И вот — он здесь! Пришел в четвертый раз. Рывок к шкафу, к зеркалу — натянут новый голубой свитер, взбиты щеткой отросшие до плеч волосы… Я чуть касаюсь помадой губ и прыскаю на шею духи, а затем, томная и несчастная, выползаю в столовую.

— Ты?! — Мои губы вздрогнули от негодования и злости — у окна стоял Сергей.

— Не надо шуметь, Зинаида Егоровна работает. Может, немного прогуляемся?

— Там дождь.

— А мы не долго.

Мы вышли в дворовый сквер — осеннюю унылую серость посыпал мелкий дождик.

— У меня скоро дежурство в милиции. Поэтому разводить сантименты не буду. Скажу только то, что обязан. Иначе ты не поймешь.

Сергей поднял воротник куртки и подтолкнул меня к стволу ветвистого ясеня. Тусклый свет, пробивающийся сквозь канареечную листву, напоминал о солнце. И о том долгожданном, что так и не случилось в моей жизни этим летом.

— Я знаю точно, что люблю тебя. Как хочешь понимай, но для меня это важно. Важнее всего на свете. — Это первое. — Сергей смотрел в сторону, голос его звучал равнодушно, даже, пожалуй, слишком. — Второе — Аркадий был моим другом, но даже ради этого я не могу позволить ему совершить подлость… Третье… Важно, чтобы ты поняла — первое и второе — разные вещи. Я любил бы тебя и без соперничества Аркаши, а ему набил бы морду, даже если бы застал в постели накануне свадьбы с посторонней девчонкой.

— Поняла. Моральный кодекс бывшего бандита выбивать зубы лучшему другу за то, что он больше нравится женщинам.

— Ты все поняла, только притворяешься, потому что злишься… Иди быстрей домой, а то простудишься, и подумай, как бы поступила на моем месте — умненькая-благоразумненькая девочка Слава. — Он широко зашагал к арке, полной сквозняка, подставляя мокрому ветру свою упрямую лобастую голову.

…В октябре выпал первый снег. У нас в институте закрутились практические занятия. Толька Кравцун с параллельного курса пригласил меня в кафе «Крымское», где мы ели пельмени и даже танцевали, опьянев от кислого «Рислинга». Он проводил меня домой и что-о шептал, обнимая в затхлом мраке подъезда. Я не шарахалась, но целоваться с ним не стала, просто так, из принципа. А ещё потому, что видела на стене выцарапанный двушкой телефон Сергея.

Над словами Сережи я думала, но выводы меня не очень-то радовали. Признание в любви, прозвучавшее довольно кисло, не вдохновляло, а то обстоятельство, что я вовремя была вырвана из лап соблазнителя — Аркаши, все ещё вызывало сожаление.

Сергей позвонил в конце ноября, чтобы попросить меня о помощи.

— А что, если ты взглянешь на одного моего подопечного паренька. Я не Корчак, да и ты пока не Зигмунд Фрейд, только кажется мне, с ним не все гладко. Просто послушай треп и скажи, что думаешь.

Я согласилась и после занятий в институте прибыла на место работы Баташова. В детской комнате районного отделения милиции было вполне уютно эстампы на стенах, облицованных пластиком «под дерево», цветочки в напольных кашпо и зеленые шелковые шторы на окнах. Так что почти не заметно решеток.

Я ожидала почему-то увидеть Баташова в милицейском мундире, но он выскочил ко мне какой-то взъерошенный, в джинсах и потрепанном свитере. А густые русые волосы до плеч вовсе не соответствовали представлению о наставнике малолетних преступников, как и царапина на лбу.

— Извини, я чуть задержался. Понимаешь — часы стащили. — Он с каким-то радостным удивлением потер запястье, — ну, просто виртуозы!

— Да ничего. Я свободна… А ты что — всегда в такой «форме»?

— Ай, сегодня такой день. По чердакам с ребятами лазали с целью выявления следов неформальных группировок. Ну, и размялись слегка… — Он коснулся ладонью лба и я только тут заметила, что кроме ссадины под длинным вихром багровеет хорошенький фингал.

— Может, тебе компресс сделать? Здесь есть аптечка?

— Смеешься, что ли… ты вот что — посиди за дверью, там никого сейчас уже нет и со стороны послушай. Понимаю — это совершенно непедагогично, но, боюсь, Сашка при тебе такие кренделя начнет закручивать, хоть прямиком в Ганушкину отправляй.

— Боюсь, в подобных случаях я не смогу быть экспертом. У меня ведь специализация только началась. И кроме условных рефлексов по теории Павлова я мало в чем разбираюсь. Но кое-что почитывала самостоятельно. И в психушке, конечно, не раз была.

— Тогда ты человек закаленный. Давай за дверь, сейчас его приведут. Будем чай пить и обсуждать классическую литературу. — Сергей вытолкал меня в соседнюю комнату и не плотно прикрыл дверь.

В этой каморке все было поскромнее, зато у каждого из четырех письменных столов, стоящих впритык, замер обшарпанный несгораемый шкаф. На все это подозрительно взирал в полной тишине классический портрет Дзержинского. Интересно, почему они засунули его в это невеселое помещение?

— Сергей Алексеевич, вы что, сегодня дежурите? — Раздался за дверью нежный девичий голос.

— Что ты тут делаешь, Полунина?

— Отчим опять бухой приполз. Пристает. Прогуляться вышла. Вот, Достоевского читаю…

— Эльвира, очень тебя прошу, погуляй в скверике. У меня сейчас серьезный разговор. С Сашкой Чекмаревым.

— Ой уж, — серьезный! Да с этим хануриком только психам беседовать… А мне о Раскольникове с вами поговорить надо… Что это у них с Сонечкой вышло, любовь что ли?

Я заглянула в щелку — уж очень заинтересовала меня поклонница Достоевского. Прямо на уголке письменного стола присела долговязая красотка, наивно «не замечая», как вздернулась чуть не до трусов её черная юбка из блестящего кожзаменителя. Сергей, нагнулся, копаясь в нижнем ящике и достал пару чашек в красный горох и пачку «Земляничного» печения. Увидев предназначенную ему «картинку» с очаровательными ножками, он поднялся:

— Давай, давай, уматывай, я сегодня не принимаю. Не заставляй применять силу…

Девушка захохотала, закинув голову с длиннющим «конским хвостом». Звякнули многоэтажные металлические клипсы. Несмотря на театрально чрезмерный грим, её мордашка показалась мне очень хорошенькой. Нет, просто красотка, не хуже Риты, если бы, конечно, за неё взялся бы какой-нибудь профессор Хиггинс. И эти волосы — роскошь! Вместо того, чтобы подчиниться оттесняющему её к выходу Сергею, куколка выпятила грудь и закинула ему на плечи руки.

— Я только и жду, когда вы, Сергей Алексеич, силу примените… Говорят, её у вас на всех хватит…

— Я не шучу. Аудиенция окончена. Что это ты сегодня такая взволнованная? Неужели Достоевский подействовал? Или накурилась чего?

Девушка скривила губы в презрительной усмешке:

— Значит, Элка Полунина только под кайфом может о настоящей любви мечтать! А если я от тебя родить хочу? Если я по-серьезному? — она стояла в дверях, готовая броситься на Сергея, как Матросов на амбразуру. Осатанелая решимость блестела в её глазах и огромные, прямо с горошину слезы покатились по щекам.

— Уйди, Эльвира, пойди отдышись. После поговорим, — устало вздохнул Сергей.

— Зубы мне заговаривать будешь? Как малолетке сопливой. Мне в декабре шестнадцать стукнет. Вот я и решу свою судьбу самостоятельно. К трем вокзалам пойду стоять, либо яду нажрусь, как моя маманя от страстной любви делала!

Я открыла дверь:

— Извините, мне надо выйти, а на окне там решетки.

Сергей схватился за голову, а девица выскочила в коридор, чуть не сбив плюгавенького мальчонку лет двенадцати.

— Меня старший сержант Витухина к вам прислала. Для вечерней исповеди. Иначе, говорит, применит ко мне строгие меры.

Мы переглянулись. И, кажется, паренек что-то смекнул.

— Ну, я так и думал, что ошиблась Витухина. У вас дежурство по средам и пятницам, а сегодня вторник.

— Что это ты больно кислый сегодня? Присядь, если не торопишься, — предложил мальчишке Сергей и представил его мне. — Александр Чекмарев человек, проходящий сквозь стены. Уникум, недооцененный сторожем магазина, заставшего поздней ночью замечательного гостя. Александр был захвачен на месте преступления с полотенцем и мочалкой.

— Так это хозяйственный магазин? — уточнила я.

— Радио- и телеаппаратуры. Но ведь я помыться хотел. Только стену перепутал… — Объяснил Саша. — Сергей Алексеевич подтвердит, что за соседней стеной баня. А я малость в пространстве не сориентировался.

— Не баня, а душевая комната, относящаяся к детскому саду, если уж быть точным. А Александр Чекмарев из детсадовского возраста давно вышел, ему скоро пятнадцать стукнет.

— Это я расти перестал, как только сквозь стены ходить начал. Большая потеря энергетики. На укрепление организма не хватает… А нужны мне эти стены фиговы… Хорошо, если кирпич, а когда бетон с металлоарматурой попадается… — обратил он ко мне взрослое печальное лицо.

— Что, кости ломит? — посочувствовала я.

— Зря вы, девушка, мне не доверяете. А вот проснетесь когда-нибудь ночью, а Саша Чекмарев возле вашей постельки стоит, глазками моргает. Вы в блочном или кирпичном, если не секрет, проживаете?

— Может, чайку? У меня уже кипяток готов, — предложил Сергей, кивая на запотевший электрочайник.

Мы мирно попили чайку, обсуждая достижения науки в области электроники. Я никогда не встречала вундеркиндов, но Саша тянул именно на это звание. Много позже, когда компьютерные чудеса стали реальностью, я часто думала, что уже слышала об этом от худенького мальчика, пьющего чай вприкуску с рыхлым рафинадом, да к тому же, из блюдечка — в старо-купеческой манере.

Частенько потом мы с Сергеем возвращались в этот вечер, ведя от него отсчет нашей общей истории. Тогда я впервые разглядела его — прочного, надежного, по-хозяйски управляющегося в казенных милицейских апартаментах. Увидела взгляд Саши, искоса бросаемый на Сергея за поддержкой и одобрением. И с удивлением установила, что глаза у Баташова карие, а вовсе не голубые, как мне раньше казалось. Впрочем, ещё позже, когда мы валялись на крупной гальке крымского пляжа, где протекали блаженные дни нашего «медового месяца», стало очевидно, что радужка устремленных в облачное небо Серегиных глаз цвета глинисто-зеленого армейского мундира, т. е. — хаки.

— Быть тебе офицером, Баташов. Не отвертишься, — вздохнула я, зная уже, что вопрос о распределении мой муж решит по-совести, то есть пойдет служить в МВД.

Всего двух недель не дотянула до нашей свадьбы Шурочка — Александра Матвеевна, работница пищеблока 28 интерната. Мать Сергея — большая грузная женщина, никогда не вспоминала своего исчезнувшего после рождения мужа и не жаловалась на свою судьбу. Вопреки представлениям и женщинах её комплекции и профессии Шурочка отличалась редкой тихостью и покорностью. Разговаривала Александра Матвеевна чуть ли не шепотом, а когда обращала к сыну блестящие коровьи глаза, казалось, что она молится — столько восхищения и нежной грусти было в её любви к сыну. Она словно стеснялась, что этот добряк, умница и богатырь должен называть её матерью.

Сергей узнал, что у Шурочки рак, и к тому же неоперабельный, в момент нежнейшего зарождения нашего романа. Однажды, после долгого хождения по московским переулкам, измученные какой-то недоговоренностью в наших отношениях, мы поцеловались — мимолетно, но очень серьезно. Это как-то сразу изменило характер дружеских прогулок — из «славных пацанов» мы превратились в лирическую пару, озабоченную поисками мест для объятий и поцелуев. Сентябрь выдался по-настоящему золотым. Бульвары, скверы и парки, все в летающих паутинках, шуршащих листьях, бледных солнечных зайчиках, проникающих сквозь редеющие кроны деревьев, были окутаны возвышенной прощальной грустью.

Мы зачастили в кинотеатр повторного фильма, откуда потом проходили бульварами то до Кропоткинской, то от Серегиного двора, не уставая «отмечаться» с воровскими, сладкими поцелуями в каждой подворотне. Александру Матвеевну положили в больницу с приступом почечных колик. На третий день сыну сообщили, что мать спасти не удасться — опухолью поражен весь кишечник и даже тазобедренные кости.

— Не может быть, она же такая полная… И никогда не жаловалась… — пробовал опротестовать приговор Сергей. Да, она действительно никогда не жаловалась…

Мы пришли в больницу с кучей еды, заботливо настряпанной шурочкиными подругами-поварихами. Она радостно, как ребенок из подарочной коробки, извлекала пакеты и судочки.

— Это Маришкины «журавлики», с изюмом. Она их только по праздникам выпекала — так мы всю смену слюнки глотали… А Валька харчо сделала и котлеты киевские — это только для свадьбы годится… — Шурочка бережно завернула принесенные нами продукты и сложила обратно в сумку. — Возьмите с собой, детки. У меня от этих лекарств комок в горле, ничего не лезет. Вот выйду отсюда, настряпаю вам королевский пир… Она робко взглянула на сына: — Определились бы вы, что так по дворам мотаться. Я вам комнату отдам, а сама в интернат переберусь, там одна подсобка пустует. Заодно и ночным вахтером подработаю. Деньги-то в семье нужны.

Мы согласно кивали, радуясь тому, что Шурочка размышляет о будущем.

За две недели она похудела вдвое, обвисшая кожа превратила её в старуху. Нянечки так и называли её «бабуля». Сорок пять, конечно, возраст, но чтобы прощаться с жизнью… Это уж слишком.

Я знала, что со дня на день начнется самое страшное — мучительная агония, уколы обезболивающих наркотиков, постоянное полузабытье. Поэтому и предложила:

— Сережа, прихвати паспорт, завтра пойдем заявление в ЗАГС подавать. Может, ещё успеем.

Он посмотрел на меня как-то ошалело и сжал руку:

— Спасибо, Бубка. Ты настоящий друг.

Я думаю, он боялся расплакаться, потому и зашагал от меня прочь — руки в брюки, голова втянута в плечи — самая что ни на есть хулиганская походочка. Да ещё саданул ногой детский мяч, выкатившийся на бульварную дорожку. А вслед понеслось — «Шпана чертова! Сажать всех надо…»

На следующий день мы явились к Шурочке с цветами и рассказом о поданном заявлении. Она опустила бледные, отекшие веки и долго молчала, не двигаясь, и не смахивая слезинок, побежавших к вискам. А потом улыбнулась сквозь всхлипы:

— Извините, дорогие. Давно не плакала.

И ещё лишь раз нам удалось увидеть её улыбку.

— Ой, всегда издалека слышу, как наш бубенчик разливается! — Шурочка сидела, облокотясь на подушки, — причесанная, в новом, недавно купленном для неё халате. — Садитесь, детки. Я для свадьбы меню составила. Передайте Марине, она все как надо организует. Скажет, что покупать, и девчонок проинструктирует… Я ведь пока у плиты долго не продержусь…

Мы чересчур бойко и горячо обсуждали составленное меню, гадали, где и что достать, замечая, как постепенно гаснет и вроде как-то отступает в тень Шурочка. Веселая медсестра быстро сделала обезболивающий укол и кивнула мне.

— Ну, теперь баиньки. А вам, молодежь, погулять пора. На воздух, ступайте на воздух — там дождичек грибной — ну, просто загляденье!

— Сережа, ты уж не забудь Надьке напомнить, чтобы она о Женечке не забыла. Оголодает ведь без меня пацан. Жалко.

Это была наша последняя встреча и последняя воля Шурочки. Очень она переживала за своих интернатских ребят, которых втихаря подкармливала. Знала, что не каждый за себя постоять может, не всякий, вроде Сережки, кулаком за правду махать будет.

Запомнил материнскую просьбу Сергей. Через два года стал тот интернат подшефным объектом, и не у какого-нибудь завода, а у отдела МВД по делам несовершеннолетних правонарушителей. А ещё — так и осталось за мной Шурочкино прозвище — бубенчик. Это ей, тихонькой, смирной, мой голос очень звонким казался.

— Да я ж никогда громко не кричу, Александра Матвеевна! — удивлялась я.

— Не в громкости дело. В звонкости. Вон послушай, как соловей поет. Ворона-то громче каркает, да так вороной и останется. Среди людей точно так же… Сынок ещё и не знает, каково с бубенчиком звонким по жизни катить…

Свадьба состоялась сразу после похорон. И с банкетом мы, естественно, решили подождать до серебряного юбилея. На поминках Шурочки были и Маришины «журавлики» и киевские котлеты.

Отметив сорок дней, мы уехали с Сергеем в турлагерь под Феодосией, больше похожий по уровню комфорта и кухней на исправительно-трудовую колонию. Но за окном нашей дощатой избушки моросил дождь, ветер трепал акации. Мы были совсем одни, и казалось, что это самое лучшее, о чем могут мечтать двое. Уже вернувшись в Москву, я поняла две важные вещи во-первых, я залетела, а, во-вторых, я влюбилась в своего мужа, с которым хотела прожить долгую-долгую и необыкновенно счастливую жизнь.

Мы действительно стали счастливой парой. Только об Аркадии не вспоминали — как сговорились. Он находился уже где-то в другом измерении, то ли в Нью-Йорке, то ли в Вашингтоне. А потом и вовсе исчез из поля зрения, пока на горизонте нашего нового демократического общества не засияла яркой звездой личность выдающегося предпринимателя, бизнесмена, героя экономических баталий — Аркадия Родионовича Тайцева.