Розовая мечта

Глава 24

Возвращение было мучительным. Сергей молчал и моя голова чуть не разрывалась от сотни невразумительных вопросов и версий. Роль безмозглой куклы в играх смелых, рисковых людей меня злила. Лара — вот достойный партнер и противник для настоящих мужчин.

Я сидела дома одна — отпуск, взятый на работе, ещё не кончился, а Сергей пропадал в своей конторе — очевидно, им пришлось выбираться из скверной истории. Жуткая судьба Ирочки не вписывалась в мои представления о благородных сражениях «бойцов невидимого фронта». Маленькая дурочка — как наивно хвасталась она покровительством своего золотого крестика и как старательно рвалась в «приличные дамы»…

Мне не хотелось ни с кем говорить, тем более, с Ассоль — я не знала, вправе ли разглашать информацию, и совершенно не собиралась обсуждать происшедшее в стиле светской сплетни.

Аська рассказала мне все сама.

— Ты давно дома? Отправилась погулять в Альпы, не предупредив меня! И до сих пор молчишь о случившемся! Ужас какой! — атаковал меня её бодрый голос.

— Мы собрались неожиданно, всего на неделю. А что у тебя произошло? Я устроилась с телефоном на диване, готовясь к долгому разговору.

— У меня?! Это у твоего мужа произошло! Он что, тебя совсем за мебель держит?

— Ты же знаешь, Ася, я в дела Сергея не лезу. Из него каленым железом информацию не вытащишь, да мне и не интересно.

— Тебя совсем не удивило, что наша Ирка, то есть та малышка Игорька с «Зодиака», стала подружкой Толика? Ха! Я понимаю — Москва — город маленький, все время на кого-то натыкаешься. Но не до такой же степени…

— Кравцун курировал стамбульское дело с взятием заложников. Увидел длинноногую бедняжку, оказавшуюся на панели, то есть на улице, совсем без работы и помог ей куда-то устроиться… Разумеется, девочка отблагодарила своего покровителя. И, думаю, не слишком пострадала — они остались в швейцарских Альпах. Ах, там такая красота! Жаль, что Сергея срочно вызвали в Москву, — выдала я официальную версию.

В трубке повисла тишина. Аська усиленно сопела, выбирая тон для следующей реплики.

— Ну, я не знаю… — Наконец послышалось на другом конце провода. — Не знаю, кто кому лапшу на уши вешает — ты мне или муж тебе? Понимаю, нелегко быть супругой очень молчаливого и со всех сторон засекреченного господина. Поэтому прощаю подруге невинную ложь. Не могу же я предположить, что Толик ещё не сообщил Сергею о происшедшем!

— Запомни: то, что известно господину Баташову, не всегда передают в средствах массовой информации. Да и я не любительница «бондианы» — покой дороже.

— Ладно, — примирительно вздохнула Аська, — будем считать, что мне новость птичка на хвосте принесла. Слышу от Аркадия — Игорь Рустамович на похороны собирается. Стала потихоньку выведывать — оказывается, с Ирочкой Котельниковой несчастный случай произошел. Ведь Игорь с ней после круиза отношения поддерживал. Ну и рассказали ему подружки плясуньи, что нашли её соседи в однокомнатной квартирке по месту прописки уже холодную. Передозировка наркотика… Жуть какая-то. Вот, что значит группа риска — со всех сторон с травкой, с порошочком да со шприцами подкатывают. Удержаться трудно, если мозгов, как у птички… Бедная девочка… Совсем молоденькая, ещё был шанс поумнеть и в люди выйти… Красотка, что ни говори. А ты что-то квелая. Каникулы не удались? — тон Аськи звучал провокационно. То ли она знала больше, чем рассказала, ожидая откровений с моей стороны, то ли затевала другую интригу.

— Не очень-то удались. Я лыжница аховая. И снег не люблю. Здесь своего полно, да и компания, сама понимаешь, не самая веселая… Но ведь Толя с Ирой должны были на три дня позже нас приехать!

— Видимо, сбежали пораньше. Вернулась девочка в расстроенных чувствах — то ли он ей в супружестве отказал, то ли здесь, в Москве, кто-то из её хахалей поездкой огорчился… Не знаю… Если честно, уверена, что не без криминала. Не похожа она на самоубийцу, да и на наркоманку — больно жизнью увлекалась.

— А с новичками трагические ошибки чаще случаются. Но, скорее всего, действительно, не угодила кому-то девочка. Только не нашему «донжуану» сама догадываешься — Толя на африканские страсти не способен, — я помолчала, вспомнив свою «любовную» эпопею в Альпах, и добавила: — Впрочем, не он один. Береги своего менеджера и охранника, а то придется за приключениями в Турцию ездить.

— Хорошо у тебя — все под рукой — и муж супермен, и юноша пылкий в ногах валяется. С романтической любовью и нерастраченным физическим потенциалом, — завздыхала с тоской Аська.

— Хватит подкалываться. С мальчиком я распрощалась.

— Что, не порадовал в деле шизанутый Ромео? У них ведь, у ребятишек нынешних, тоже проблемы с женилкой. Только о валютном курсе и думают, на него и заводятся.

— У этого как раз все наоборот. Никаких проблем, кроме неудавшейся любви. Он даже работу приличную найти не может, вернее, не хочет. И к чему мне такие приключения? Аська на секунду задумалась, успев хрустнуть крекером и проглотить кофе.

— Дура ты, хоть и Слава. Интересно, в словацком языке нет имени Дура? А то можно было бы взять псевдоним… Ну, ладно, это я от ревности…

Мы договорились посидеть в каком-нибудь баре, помянуть Иру и обсудить личные дела. Но только через неделю, поскольку Ассоль Колчанова отбывала в деловую поездку по странам Балтии. На прощание Аська не удержалась, чтобы не подлить масла в огонь.

— А ты все же поинтересуйся у мужа, что с Толиной пассией на самом деле стряслось. Сдается мне, они оба здорово темнят, «суперагенты» фиговы.

Очевидно, я находилась не в том состоянии, когда запутанные вопросы не решаются сами. Мыслительные усилия лишь усложняли ситуации. Поломав голову целый вечер, я так и не поняла, кто, что и зачем умалчивает в этой истории. И очень пожалела о том, что не имею возможности поговорить начистоту с кем-то из близких людей. Толковый, преданный и достаточно отстраненный от этих дел друг был решительно необходим. Конечно же, мой изворотливый ум просто нашел повод, чтобы позвонить Юлию. — «Почему обязательно вступать в любовную связь? Я ему почти в матери гожусь, этому красивому мальчишке. Неужели нельзя поддерживать нормальные человеческие отношения?» Гипнотизировала я себя, ожидая услышать в трубке его голос. Но телефон молчал. И в тот вечер, и на следующее утро… Я вспомнила, что жалуясь на безденежье, Юл высказал предположение уехать в Сибирь, где давно обосновался и удачно вел какие-то дела его школьный приятель. Значит, таким образом он решил разорвать круг московских проблем. Ну, что же, если без личных эмоций, то выход найден правильно. Дай ему Бог…

Как только мне стало ясно, что все кончилось, едва начавшись, кончилось так быстро и бесповоротно, я сжалась от мучительной боли потерянное казалось сказочной ценностью. Этот странный мальчишка был единственным, необходимым мне сейчас человеком. А воспоминания о его глазах, руках, губах застилали сознание обморочной чернотой.

Сергей предполагал задержаться на работе. Чтобы не замирать от волнения у молчащего телефона (а вдруг Юл все же позвонит?), я вышла на морозную улицу.

К зеркальцу промерзшего автомобиля прижался пушистый зверек с полосатым черно-белым хвостом. Я включила обогрев, вспоминая то, что происходило в этом домике на колесах неделю назад, а потом, выехав на Ленинградское шоссе, отправилась по маршруту нашего вояжа. Исколесив дорожки вокруг Тимирязевского парка, я все же нашла тот въезд среди елок, где в прорезаемой фарами темноте мы испытали мгновения сумасшедшего счастья. Да, мы оба, это несомненно. Безумная жажда близости охватила нас двоих, отменив все сомнения и запреты. Юл сорвался, дал волю своим чувствам, которые старался спрятать от меня. Почему же он исчез? Понял, что может разрушить мою жизнь, или боялся обременить свое существование связью с легкодоступной и, вероятно, привязчивой женщиной? «Так ты выглядела, Владислава Георгиевна, — легкодоступной и привязчивой. Женщиной трудного возраста, жадно хватающейся за последние чувственные радости», — внушала я себе, предполагая отогнать лирическую тоску злостью и отвращением.

Но тоска затопляла все волнами горячего отчаяния, балансирующего на грани истерики — между позывом к надрывному хохоту и дикими, неуемными рыданиями.

С замирающим сердцем и готовностью сорваться на смех или слезы я прошлась у метро «Динамо», обходя киоски и вдыхая ставшим теперь дорогим воспоминанием запах гамбургеров.

У закутанной в меха девушки купила красную распустившуюся розу на длинном стебле, прижала её к носу и почему-то почувствовала себя юной и сильной, полной желания властвовать и восхищать. В рукав моего жакета с обычными речами уличного приставалы вцепился живописный кавказец. Я легко отшила его, несясь на волнах своей любовной тоски.

Увидев в витрине понравившийся мне тогда мужской шарф, я тут же приобрела его и нацепила на шею, замирая от нежности, будто этот кусок шерстяной ткани был соучастником моего короткого счастья.

Уже совсем стемнело — над проспектом светился коридор оранжевого неона, а на липах зажглась пестрыми огоньками паутина крошечных лампочек. Я не могла проехать мимо, резко затормозив у поворота к Академии имени жуковского. Темная громада каменного генерала выглядела совсем одинокой на заснеженном пятачке скверика. Перебравшись через наваленный у обочины бурый сугроб, я подошла к памятнику и возложила на черный гранит свою алую розу: ведь и этот символ российского воздухоплавания был живым мужчиной, любившим, должно быть, и потерявшим кого-то. Так уж устроено на этом свете: рождение чревато смертью, встреча — прощанием, любовь — разлукой… как иногда спасительно действуют на раненную душу стопудовые банальности типа «Любовь, рифмуется с кровь», «чем дольше разлука, тем радостней встреча»… Я с улыбкой кивнула генералу: «Любовь смертна, а научный прогресс — вечен. Посему успешно процветает начатое вами, уважаемый… (я не могла разобрать выбитое на камне имя) дело».

И не успела вскрикнуть — человек, подкравшийся сзади, сильным рывком развернул и прижал меня к себе, закрыв поцелуем рот. Я сразу узнала губы Юла. Мне не надо было открывать зажмурившихся от неожиданности глаз, задавать себе вопросы, думать, сомневаться — все встало на свои места. Счастье, наверно, таким и должно быть — самодостаточным, когда ни добавить, ни убавить уже ничего нельзя.

Мы молчали и в машине. Юлий за рулем, я в полуобмороке блаженства рядом. Молча поднялись по лестнице на третий этаж старого кирпичного дома в переулке за Боткинской больницей. Ничего не спрашивая, я шагнула за порог его квартиры, сняв с себя, набросила на его шею шарф и, притянув этим арканом безропотную жертву, впилась в его губы. С какой-то дикой страстью, удивившей меня. Я превратилась в другого человека — в чувственную и сильную чертовку, которая восхищала и пугала меня. Но именно такую женщину желал мой страстный любовник, готовый к бою «до последней капли крови» — до тех манящих и опасных высот экстаза, которых может достичь физическая близость…

…Первыми словами, произнесенными в этот вечер, была просьба Юла:

— Укройся, пожалуйста, здесь очень холодно.

Сняв с вешалки, он набросил поверх пледа свою куртку и быстро шмыгнул мне под бок. Его худое сильное тело дрожало. Тогда, прошлепав босиком в коридор, я принесла свой песцовый жакет и мы зарылись в теплый мех. Я специально отвернулась от часов, стоявших на книжной полке — мне не нужны были сейчас напоминания о времени. Потому что с тех пор, как мы упали на низкий диван с неубранной, смятой постелью, прошла вечность. Вечность — это именно то, что нельзя измерить и описать. Не следовало даже пытаться подобрать человеческие слова для объяснения необъяснимого.

— Я не отпущу тебя, — пробормотал мой мальчик, прижавшись к моему боку и устроив свою лохматую голову на моем плече.

И потом сразу уснул, не разжимая обнимавших рук и ног. Впервые на моем плече, по-детски посапывая, спал мужчина, который только что любил меня. Был ненасытным, неутомимым, дерзким, нежным.

Оставаясь возлюбленным, он превратился в дитя, всколыхнув во мне бездны материнской нежности. Я осторожно перебирала мягкие длинные пряди, упавшие на широкий лоб, подняла их с висков, открыв обтянутую молодой гладкой кожей скулу, и тихонько коснулась кончиками пальцев шершавого подбородка, уже покрывшегося отросшей щетиной. В комнате было темно и холодно. Рядом тикали невидимые часы, сквозь незашторенную часть окна пробивался со двора тусклый свет фонарей, за стеной знакомые позывные возвестили о начале российских «Вестей». Боясь повернуться, я осторожно натянула на плечи Юла мягкий мех, пахнущий талым снегом и с нарастающим аппетитом принюхалась — где-то наверху или внизу жарили картошку с луком. Мой рот наполнился слюной — я вспомнила, что утром смогла проглотить лишь чашку кофе. Он тоже был голоден, этот чувственный младенец, утомленный и усыпленный любовью. Я решила, что смогла бы встретить его пробуждение вкусным ужином, если бы мне удалось отыскать хоть что-нибудь — завалявшуюся картошку или стакан риса. Но едва мое плечо шевельнулось, стараясь незаметно высвободиться, он сильнее прижался ко мне, стиснув в объятиях.

— Не отпущу, — пробормотал тихо, но грозно. А потом добавил. — Ты, наверно, совсем голодная.

Сел, кутаясь в плед, щелкнул кнопкой настольной лампы и присмотрелся ко мне, щурясь от света.

— Опусти абажур, — попросила я, испугавшись внезапного перехода от блаженного безумия к убогой реальности.

Я лежала в чужой комнате — тесной и неопрятной. Окно, едва задернутой обвислой шторой — синие букеты на серо-коричневом фоне, заваленный бумагами и книгами подоконник, несколько книжных полок, поставленных друг на друга, и гора перевязанных веревками картонных коробок. Со спинки единственного стула свисало банное полотенце, футболка и раскинувшая беспомощные рукава одеванная рубашка. На вытертом щербатом паркете валялись сброшенные нами вещи — в такой же тесной неразберихе, как провели эти часы их хозяева.

— Мне нечем тебя покормить. — Он говорил так, будто страдал от зубной боли — едва разжимая чуть вспухшие губы.

— Пойди-ка ко мне! Ниже, ниже! — Я притянула к себе его голову и удивленно присвистнула.

Вот это да! На нижней губе моего мальчика начинало синеть удлиненное пятно — след моего поцелуя. Обычно такие «сувениры» получает женщина. Но разве в этой встрече было хоть что-то обычное? Разве обнаженная ведьма со спутанными волосами и животной страстью в глазах — это я?

Юл быстро разгреб кучу одежд на полу, натянул свитер и джинсы, и бросил мне мое имущество.

— Одевайся быстрей, здесь жуткий холод… Я не буду провожать тебя.

Я долго копалась в белье, не справляясь с охватившей меня дрожью. Он выгонял меня. Полностью одетая, в жакете и сапогах, я стояла в прихожей, глядя на спину Юла, сгорбившегося на стуле. Я звякнула дверной цепочкой, пытаясь открыть замок. Он вскочил и захлопнув дверь, прижал меня к себе. Темные глаза горячечно сверкали под нахмуренными густыми бровями.

— Ты все знаешь, скажи, — к этому можно привыкнуть?

Я поняла, о чем спрашивал Юл — о разрывающей душу боли — боли разъединения. Она пронизывала сразу же, как только тело, нашедшее покой и блаженство в единстве со своей половиной, отрывалось, становясь потерянным, одиноким, беспомощным.

— С этим нельзя смириться. Но привыкнуть… Мы ведь знаем, что проходит все, — я долго смотрела в его глаза, пока он не понял то, что не хотел понимать.

Когда он понял — расхохотался. Это был смех бунтаря, презирающего смирение. «Поверженный Демон» Рубенса за мгновение до того, как распасться в хаосе тревожных цветовых пятен, изломанных беспомощных линий. Хохотал на цветущей Земле, которой возмечтал обладать.