Розовая мечта

Глава 25

В ту ночь, я, кажется, не спала. Наверно, у меня был жар — мертвящий озноб сменялся душным банным жаром, полным страхов и желаний.

Я крепко уснула утром, не заметив, как ушел Сергей… Половина второго! Вскочила на ноги и тут же села от поплывшего в глазах черного тумана. На градуснике оказалось около 38. Плохо соображая, что делаю, я проглотила растворимый аспирин и позвонила Юлу. Трубку не подняли. Наверно, он тоже ещё спал. Я стремительно оделась, сунула в пакет из холодильника что-то съестное и выбежала во двор. Во всяком случае, мне так казалось. Юл, дежуривший у гаража, увидел нетвердо ступающую, словно пьяную женщину, сильно качнувшуюся на ступеньках подъезда. Он не посмел наброситься на меня у самого дома, кивком головы показав, что будет ждать меня за углом. Но мне удалось сделать лишь несколько шагов.

…Ах, как чудесно болела я на диване Юла, укутанная в его футболки и свитера! Уложив меня, он поцеловал в лоб, вернее, коснулся его губами (так делала всегда мама, чтобы определить жар), и попросил:

— Вздремни минут десять, девочка…

Я не дремала — я играла звуками этого слова: «девочка»… Девочка, девочка, девочка… Это я — девочка моего Юла!

Вернувшись, он торжественно распаковал большую коробку и включил в сеть новенький решетчатый обогреватель. На лбу умного прибора зажглась красная лампа, а вскоре раскалились докрасна спрятанные под сеткой спирали. Повеяло горелым маслом, теплом, уютом, домом. Я пила чай с лимоном вприкуску с таблетками «колдрекс», а потом на кухне запахло изумительным пиршеством, зашкворчало, зашипело… Я почувствовала, как растворяюсь в особом блаженстве заботы, исходящей от моего мальчика. Он появился с подносом, уставленном тарелками и чашками. Повязанный по узким бедрам цветным полотенцем, с волосами, схваченными сзади резинкой, и в очках с круглыми, как на портретах Белинского, стеклами, а потом на столике, пододвинутом к дивану, расположилась сковорода с ломтями поджаренного бородинского хлеба. У нас было роскошное пиршество — сыр, паштет из утиной печенки, вкуснейшее молоко, подогретое с медом, и даже вино — горячий, благоухающий лимонными ломтиками кагор.

— Ты разбогател. Как все быстро вышло… Или я давно болею?

— Ты уже выздоравливаешь. Сегодня утром, прогуливаясь в твоем дворе, я хотел убить обвешанную бриллиантами старушку, заимствовав идею у Раскольникова. Но потом прогулял трех её собачек и заработал деньги. Твой телефон не отвечал, но я видел, как вышел из подъезда твой муж — у него было спокойное лицо.

— Откуда ты знаешь Сергея?

— Я давно обхаживаю твой дом, девочка.

На этот раз «девочка» прозвучало с блатной бравадой — Юл разыгрывал авантюриста.

— А у меня в машине целый пакет с едой. Даже не знаю, что там. Ну-ка, тащи его!

— Разве тебе чего-то не хватает? Не надо, Слава, сегодня я — твой мужчина. Поверь, я действительно никого не грабил, чтобы накормить и согреть тебя. У меня была от отца одна книга, которую очень хотел получить мой сосед. Вот и все. Что-то совсем не интересное про Юлия Цезаря. А у него кобель — мой тезка.

— Мне не хватает только тебя. Скорее сядь рядом! Нельзя же уходить так далеко — этот стол — как океан!

Юл сел рядом на диван и я прижалась к нему, слыша, как учащает удары его сердце. Юл отстранился:

— Не соблазняй, ты сегодня больна.

— Да, очень серьезно больна. И мне срочно требуется операция. С общим наркозом твоих поцелуев…

…Мы провели под сбившимися пледами и одеялами неведомое время. Бескрайнее море поцелуев, бездна ласк поглотили нас. И в этой вселенной нашей любви, казалось, не было ничего, что могло бы хоть когда-нибудь надоесть, пресытить, утолить…

Странно, но и у бесконечности есть предел. Мы отпустили друг друга, отдав себя на растерзание холоду и сомнениям.

«Боже, что я делаю, что?.. У меня есть дом, муж… Сережа.» Господи… что это? Что? — Я сидела, раскачиваясь, сжав руками голову, и тихонько поскуливая, как человек, сраженный абстинентным синдромом. Власть наркотика иссякла — обессиленный организм подмяла под себя «ломка».

Юл поставил передо мной телефон:

— Звони подружке, предупреди, что остаешься у нее.

В моем взгляде, наверно, вспыхнуло разочарование. Мне хотелось, чтобы он молил мен о вечности, настаивая на разрыве с мужем.

— Ты же обещал, что не отпустишь меня… Правда, это было вчера. Уже немного привык к разлукам?

— Хм… Ты ничего не поняла. Я целиком заполучу тебя, но лишь тогда, когда буду иметь на это права. Я очень гордый, Слава. Это у меня от царственного тезки. Я должен сделать так, чтобы ты никогда не пожалела о том, что стала моей… Поверь, я постараюсь повзрослеть очень быстро. Чтобы ты не успела завязнуть во лжи, презирая мое бессилие… — Он взял мою руку, поцеловал ладонь и вложил в неё телефонную трубку. — Сегодня ты не можешь вернуться домой потому, что больна и способна натворить глупостей. Все очень серьезно, Слава. Нельзя допускать ошибок.

Со мной беседовал мудрый, опытный «старший товарищ», которого я не могла ослушаться Мне пришло в голову лишь одно — попросить Ассоль о «прикрытии». Допустим, мы что-то отмечали и я, не рискуя сесть за руль после рюмки вина, остаюсь переночевать у подруги. Обычный случай, но в моей семейной жизни, кажется, первый. К счастью, Аська оказалась дома. Услышав мой голос, она сразу же накинулась с информацией:

— Сергей тебя с собаками ищет. Три раза звонил, где ты? Ну, теперь это не важно. Он улетел куда-то по срочным делам. До понедельника. Поздравляю!

— Ты все правильно поняла, Ася. Мне жизненно необходимы эти три дня! Даже не представляешь, как я тебе благодарна! — Чуть не завизжала я от радости. — Три свободных дня — это и есть целая вечность.

— Только не забудь, он же будет звонить домой, тебя разыскивать… Скажешь, что был отключен телефон. А если позвонит мне, я доложу, что у тебя грипп и ты валяешься в горячке… — Аська понимающе усмехнулась. — Я не слишком ошибаюсь, правда?

— Ты попала в точку. У меня было днем около 38 градусов. Естественно, добраться до дому трудно… Спасибо, Ась. Ты очень меня выручила.

Последние слова я еле выдавила, стиснутая Юлом.

— Невероятно — три дня! Это в три раза огромнее вечности!

Да, он был прав, мой мудрый, сентиментальный мальчик. Я не сильна в современных физических теориях, но знаю, что время способно сжиматься и растягиваться. Теперь я ощутила это на собственной шкуре. Часы на полке тикали с усердной точностью, но как несоизмеримы были отмеренные ими мгновения! Всем известно, что в кабинете дантиста и, допустим, у кромки лазурного моря время течет по-разному. Секунды под бормашиной кажутся бесконечными, а день в пальмовой тени — мимолетной улыбкой счастья. Время, проходя сквозь нас, умеет растягиваться и сжиматься, меняет вкус, цвет, энергетический тонус, эмоциональную, информационную «плотность».

За часы, проведенные вместе, мы узнали друг о друге все, хотя чаще всего просто молчали. Даже когда прерывали любовь «беседой», состоящей из взглядов, коротких реплик, прикосновений.

Осматривая приютившее нас жилище, я увидела на книжной полке большую коробку из светлого дерева. На крышечке, в рамке резного орнамента наивно написанный южный пейзаж — пляж, прибой, одинокая пальма и надпись «Привет из Сочи! 1950 год».

— Это семейная реликвия, подарена моей бабушке во время медового месяца. В это лето был зачат мой отец… — Юл взял из моих рук шкатулку, но я успела заметить торчащий из-под крышки кусочек бирюзового пуха.

— А ну, покажи! — Я вытащила за кончик пальца свою утерянную перчатку.

Юл равнодушно пожал плечами.

— Совершенно безобидная клептомания… Ты бросила её, а я совершенно машинально сунул в карман… И, к тому же, как видишь, постоянно ношу твой шарф.

Он действительно не расставался с приобретенным мною подарком.

— Можешь не снимать. Я закрываю глаза на это невинное хищение.

Зная щепетильность Юла, я смолчала о желании делать ему сюрпризы. Я хотела бы увидеть его в новом костюме и куртке, которые сама выберу, в новом доме и собственном автомобиле. Только все это он должен был заполучить от жизни сам и продемонстрировать мне, как боевой трофей. Я вздохнула, подумав о том, что слишком размечталась, и, увы, как ни восторженно воспринимаю данную нам в виде комнаты Юла материальную реальность, я все же мечтаю о её усовершенствовании. — Чертовски приятно совершенствовать свой мирок — содрать эти застойного времени обои и шторы, поставить вместо торшера с прогоревшим пластиковым колпачком нечто стильное и уютное, заливающее комнату теплым золотистым светом…

— А это — она. — Юл открыл вытертый дерматиновый футляр и я увидела в продолговатом гнезде тускло и равнодушно блеснувшую бритву, лезвие которой тронули пятна ржавчины.

— Убери. — Я отдернула руку. — Нет, лучше дай её мне, я выкину этого монстра. Захороню.

— Она теперь безопасна, Слава, как пистолет Каплан, хранящийся в музее Ленина. — Юл захлопнул и убрал футляр.

— А, кстати, где твоя пушка?

— Надежно спрятана. Такие вещи не держат в дамских шкатулках.

— Там держат, насколько я помню, заколку изменившей дамы сердца и её окурок, «окровавленный» помадой… — Не удержалась я от укола.

— Теперь начала подбираться новая экспозиция — перчатка, вот это меню из кафе «Посиделки» и, увы, Слава, я намерен конфисковать твой бюстгальтер!

— О, нет! Лучше возьми «Вольво». Автомобиль, по крайней мере, меньше. — Вцепилась я в прелестный кружевной бюстгальтер размера 4С.

— Это мой любимый размер. Из него получатся две тюбетейки.

Мы подрались, катаясь в обнимку по дивану, до тех пор, пока наши воинственные действия не стали похожи на нечто другое. Теперь схватка продолжалась на полном серьезе и сквозь мутный свет догоравшего мартовского дня в моем сознании вспыхивали с поразительной яркостью зарисовки раннего стамбульского утра. — Шершавый теплый камень, вдавливающийся в спину, матово-сизое небо, охватившие все — от колючего татарника у моих поднятых колен до смуглых узких бедер, бешено двигающихся между ними…

— У тебя было много девушек? — Спросила я своего мальчика.

Раскинув руки, он возлежал в приятном забытьи, подставив теплу раскаленного рефлектора обнаженное, утомленное любовью тело. При видимой закомплексованности этот парень был удивительно раскован в интимном поведении, не делая попыток скрыть свою наготу даже за «обеденным столом». Я с удовольствием убедилась — стесняться ему было нечего. Юл, заявлявший по телефону о своей непривлекательности, был совершенством. В его гармоничном сложении удивительным образом сочеталась хрупкость и сила, тонкокостный аристократизм и мужественная мускулистость. Этого, конечно, не могли не заметить другие представительницы прекрасного пола.

— Ты неправильно ставишь вопрос, доктор… — Пробормотал он, словно сквозь сон. — Главное, не сколько, а какие. И не реальное количество и качество, а желаемое… Я хотел нравиться сразу всем и всегда — сколько себя помню — бабкам, тетям, дедушкам, милиционерам, дворникам. Девочек стал выделять лет с пяти и для них выпендривался, как мог. Лет до тринадцати я считал себя «литературным сатиром», то есть придумывал страстные истории, не рискуя испытать свои возможности в действии… Мой первый сексуальный опыт, доктор, увы, был крайне удачен. Меня соблазнила учительница музыки, которую я называл по имени-отчеству и считал ровесницей своей бабушки. Я брал уроки на дому. Аделия Карповна была одинока. Не считая кота персидской национальности. Боже, как на неё действовал Шопен! А на меня — её тяжелые, жаркие груди, которыми я был прижат к ковру у ножек фортепиано. Вначале я немного испугался и, чтобы не подать виду, рассматривал латунные педали, отполированные её туфельками, кота, равнодушно глазевшего на происходящее… Но она что-то знала… Что-то важное, помимо музыки. Наверно, законы гармонии и этого перехода от форте к пиано… Я так увлекся, так бесновался, что не хотел потом уходить… Я многому тогда научился, в четырнадцать лет. А потом был долгий перерыв… — Юлий замолчал, не желая продолжать, но я решила сразу покончить с тайнами, намереваясь чуть позднее наградить Юла собственными откровениями.

— Она тебя бросила?

— Моя огненная Аделия оказалась ведьмой… Однажды, когда мы были уже готовы приступить к необязательной программе музыкального обучения, мою учительницу навестил некто. Застегивая на груди блузку, она поспешно выпроводила меня в спальню. Я затаился, боясь шелохнуться, но из комнаты доносились непонятные звуки. Никто не говорил, но шумно двигали мебель. На цыпочках я подошел к двери и прильнул к щели. Увиденное потрясло меня. Здоровенный мужик смуглой масти трахал на столе задыхающуюся от возбуждения женщину. Его спина, плечи, ноги, густо поросшие кудрявыми волосами, странно контрастировали с полным белым, обмякшим как тесто телом. Голова Адели свисала, белесые кудряшки прилипли ко лбу, глаза закатились в истоме. Но она увидела меня и позвала задыхающимся голосом: «Иди сюда, детка… Иди, посмотри, что он со мной делает… Вот, вот, вот как надо…» Она захлебывалась и, наконец, закричала…

Я не помню, как выскочил из спальни и всадил в плечо гиганта свой маленький и тупой перочинный нож…

Все, конечно, замяли. Я заболел чем-то инфекционным, кажется, свинкой. Уроки музыки кончились. Но когда через несколько месяцев я попытался вступить в контакт со своей сверстницей, у меня ничего не вышло…

Я прижала его к себе:

— Боже! Это же все легко проходит… Надо было найти хорошего врача… Или…

— Или опытную женщину. Да, я это понял сам, почитав кой-какую литературу, и даже нашел профессиональную проститутку. То, чем мы с ней занимались, было вполне сносно с точки зрения физиологии. Но меня тошнило и от себя, и от нее.

Потом умерла бабушка, погибли родители и на меня обратила внимание Лайза. Та, что пренебрегала влюбленным одноклассником со школы, зная свою власть надо мной…

— И она делала с тобой почти то же, что та патологическая секс-бомба, плакавшая над Шопеном?

— Да. Лайза растоптала меня. Но это было ещё хуже — она надругалась над любовью… Наверно, мне было необходимо пройти через все круги ада, чтобы заслужить тебя. И суметь по-настоящему оценить это.

— Кажется, нам пора выпить. — Я поднялась к столику, прикрываясь простыней, но Юл сдернул её.

— Не надо ничего портить, пожалуйста! Я и так страдаю от того, что не могу спрятать в свои тайники каждый твой жест, каждый изгиб твоего тела, от которого шарахается, как угорелое, мое очумевшее, больное тобой сердце.

Обняв мои колени, он уткнулся в них лицом, не давая двинуться. С ловкостью циркачки я разлила в рюмки остатки кагора и за волосы оттащила его голову.

— Залей тоску вином и приготовься слушать. Твоя исповедь не из разряда поучительных историй о здоровой спортивной юности. Но для истории болезни психдиспансера не тянет. К тому же я согласна — далеко не слепой, а очень мудрый рок толкал тебя ко мне. Я выпью за него, ладно? И ещё за свои неудачи, которые я ошибочно принимала за удачи судьбы. А это были лишь легкие подталкивания под зад — к тебе. К тебе, мой мальчик…

Я рассказала о неудавшемся романе с Аркадием и дружбе с Сергеем. О том, что была благополучна и счастлива с мужем до того момента, как не встретила на теплоходе свою первую любовь. Неосуществившаяся близость с Аркадием, затеянный им странный флирт зародил подозрения, что мое существование пресновато и за его надежной позолоченной рамкой есть нечто, способное всколыхнуть какую-то иную, скрытую волну жизни, какие-то неведомые острые, пряные её ароматы.

— То, что я сейчас расскажу тебе, наверно, лучше держать при себе. Я поделилась своей постыдной тайной с бывшей коллегой, психоаналитиком, знающим толк в подобных делах. Я была уверена, что это болезнь.

Юл насторожился, приготовясь высмеять мои признания, но когда я закончила мое повествование, его лицо стало таким далеким и незнакомым, что я пожалела о своей откровенности. Дура! Ведь знала же — всем своим опытом врача и женщины, что далеко не всякая правда должна подлежать огласке, и что даже очень близкий человек не способен зачастую понять то, что способно унизить его гордость. Юл стал смущенным и зажатым. Быстро натянув свитер и брюки, он вышел на кухню и я слышала, как бежала в стакан холодная вода. Вернулся с новой бутылкой вина:

— Тебе налить?

— Нет. Все это ушло в прошлое, от которого я совершенно свободна… И освободил меня ты… Я стала работать в Службе доверия, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей и преследовавшей меня… — Я на секунду задумалась, стоит ли договаривать, и завершила признание. — …от преследовавшей меня сексуальной неудовлетворенности… Регулярная, размеренная супружеская постель, чувство родственной близости и дружеского доверия, связывавшей меня с Сергеем, способны дать иллюзию счастья… Нет — настоящее счастье его покойную разновидность…

— А для настоящего не хватает приключения, остроты, риска… — жестко дополнил Юл. — Значит я — это и есть приключение. Острая приправа к диетическим деликатесам мадам Баташовой.

— Ты умеешь быть жестоким. — Я поднялась, взяв одежду. — Надеюсь, это не самое сильное твое чувство. Позвони, когда победит то, о чем ты декларировал чуть раньше — любовь и сострадание.

Он поймал меня за руки, и так стоял, опустив голову, не в силах посмотреть мне в глаза.

— Я патологически ревнив… — Хрипло признался он. — И сейчас думал, как разыскать в Стамбуле этого парня и убить его…

— Парня — ни имени, ни лица которого мне не дано было узнать. — Я усадила его на диван, шепча в щеку: — Пойми, это был всего лишь символ, знамение… Предвестник того, что в моей жизни должен появиться ты, а я не должна этому противиться… Ведь все считают меня пресной и сдержанной женщиной…

Юл приблизил ко мне свои губы:

— Укуси-ка меня, волчица, укуси до крови. Я хочу убедиться, что твой огонь — только для меня.

И вновь мы вцепились друг в друга, чтобы подвести черту под своим прошлым. Захлопнуть дверь в тайники сознания, полные «скелетов». Мы вышли из схватки обновленными и ещё более близкими…

— Странно, но я не ревновал тебя к мужу. Вернее — не очень сильно. Потому что чувствовал, как ты тянешься от него — ко мне… И даже жалел его — как честный грабитель обворованного человека… Ведь я решил отнять тебя у него, Слава…

— Я не представляю своей жизни без тебя. Но пока не будем решать все сразу… Пойми — Сергей действительно дорог мне. Есть Софка, есть дружба. Часто мне кажется, что я единственный близкий человек Сергея, хотя никогда не вникаю в его дела.

— Это понятно. Думаю, твой муж занят сейчас в каких-то очень серьезных разборках. И он бережет тебя, отстраняя от своих секретов… Слава, я должен тебе кое-что рассказать… Наверно, давно уже должен был это сделать, не дожидаясь, пока мы станем так близки…

Я положила голову на его плечо, наслаждаясь ощущением женщины, прильнувшей к своему хозяину и защитнику. Юл сунул нос в мои волосы и, касаясь уха губами, сказал:

— Я видел тогда ночью человека с простреленной рукой. — Он остановил мою попытку подняться и крепко прижал к себе. — Я не мог уйти, простившись с тобой и смотрел на темный фасад дома, ожидая, когда зажжется свет. Мне необходимо было знать, как светится твое окно… Он выбежал, зажимая левую руку и, сев в припаркованный за углом автомобиль, уехал… Только увидев капли крови, я понял, что человек ранен. Я шел по следу — словно клюквинки, раздавленные в сверкающем снегу, капли вели меня к подъезду. Я задрал голову, соображая, относится ли этот подъезд к тому окну, которое я счет твоим — свет приятно золотился сквозь спущенные шторы. И тут прямо на меня выскочил малый — секунду мы стояли нос к носу, и он юркнул в темноту. Черная шапочка, которую обычно надевают киллеры, и невыразимое брезгливое презрение в глазах насторожили меня. Я сообразил или придумала, что стрелял именно он…

— Значит, ты видел этого человека?! Господи! Ведь он стрелял в моего знакомого… Понимаешь, Сергей не мог встретить меня после ночной смены и прислал своего знакомого парня. Мы поднялись к нашей двери и здесь почти неслышно хлопнули два выстрела. Одна пуля застряла в дверном косяке, другая ранила Геннадия… На его плече расплылось кровавое пятно…

— Слава! Этот гад метил в тебя! — Юлий сел и встряхнул меня за плечи. — Я же не знал! Я не мог знать, что он охотился за тобой… Эх! Я ведь чуть не поймал его!

— Сумасшедший! Он был вооружен. И, конечно, стрелял не в меня. Геннадий одел куртку Сергея. У них похожие фигуры. Возможно, Сергей узнал, что за ним следят, а может они поменялись одеждой случайно. В их «конторе» часто бывают ЧП…

— Как же так? Сергей переоделся, зная, что на него готовится покушение, причем, в тот момент, когда он будет провожать тебя! Он же рисковал тобой!

— Этого не может быть. Твоя версия ошибочна. Сергей сто раз закрыл бы меня своим телом. Но подставить… Никогда.

Юлий задумался, вышагивая по комнате. Открыл форточку, жадно глотая ворвавшийся в нашу разогретую комнату морозный воздух.

— Посмотри, ничего не сходится: киллер стрелял с двух шагов и два раза. Попал в руку и убежал. Так не бывает с профессионалом. Значит, он не должен был убивать, он должен был припугнуть! И не этого Геннадия, которого, конечно, не мог спутать с Сергеем, а тебя! Пойми — кому-то очень надо было напугать тебя.

— Но зачем? Ведь я действительно ничего не знаю.

— Угроза жене — лучший способ прижать мужа… А бывает… бывает, что и муж предпочитает припугнуть жену, предупреждая её таким образом о соблюдении осторожности…

— Ты что? Не смей говорить так! Подозревать в подлости Сергея сейчас вдвойне непорядочно. И вообще — крайне несправедливо.

— Извини. Я действительно не должен был мутить грязь. Я собираюсь победить его чистыми руками.

— Милый, ты собираешься обскакать Сергея по службе или вызвать его на дуэль?

— Я поищу другую работу. У меня есть голова, руки, я кое-чему научился… Работать с компьютером, ладить с людьми… А стрелять я не умею, уж лучше очаровывать женщин.

— На это не рассчитывай. Запрет на профессию альфонса наложен. — Я опечатала его уста, нос и глаза поцелуями и вкрадчиво попросила. — Но ты ведь позволишь сделать мне один сюрприз? Ты способен порадовать меня согласием? Ну, пожалуйста, скажи «да», когда я тебя попрошу. Обещаю, что это будет только один раз.