Русская поэзия XIX века. Том 2

Когда среди зимы холодной,

Лишенный средств, почти без сил,

Больной, озябший и голодный,

Я пышный город проходил;

Когда чуть не был я задавлен

Четверкой кровных рысаков

И был на улице оставлен

Для назидания глупцов;

Когда, оправясь, весь разбитый,

Присел я где-то на крыльцо,

А в уши ветер дул сердито

И мокрый снег мне бил в лицо, —

О, сколько вырвалось проклятий,

Какая бешеная злость

Во мне кипела против братий,

Которым счастливо жилось

Средь этой роскоши безумной

И для которых — брата стон

Веселым бегом жизни шумной

И звоном денег заглушен.

…Но пронеслись несчастий годы,

И, гордо мчась по мостовой,

Я рад теперь, коль пешехода

Кнутом заденет кучер мой.

Моралист красноречивый

Нам о нищих говорил,

Речью умной и правдивой

Помогать им нас учил…

Говорил о цели жизни,

О достоинстве людей,

Грозно сыпал укоризны

Против роскоши детей…

Речь его лилась так складно,

Был он так красноречив,

Что ему внимали жадно

Все, дыханье затаив, —

И, чтоб не развлечь вниманья,

Отогнали двух старух,

Что на бедность подаянья

Под окном просили вслух…

Брось ты промысел свой гнусный

Залезать в чужой карман;

Пусть мошенник ты искусный,

Но постыден ведь обман.

По закону ты не смеешь

Воровать чужих платков,

И часов коль не имеешь,

Так останься без часов.

Верь, что собственность священна,

Верь, что грех и стыдно красть,

Верь, что вора непременно

Наконец посадят в часть.

Еще откуп имеет поборников,

Но могу на него я восстать;

Генерал Сидор Карпович Дворников

Сам уж начал его порицать.

Признаюсь, я давненько, действительно,

Злобу к откупу в сердце питал,

Хоть доселе ни слова решительно

Никому про него не сказал.

Низко кланялся я целовальникам,

И поверенным тонко я льстил

(Подражая ближайшим начальникам),

Но теперь — генерал разрешил.

Поощренье его генеральское

Влило бодрость и силу в меня,

Откупов учрежденье канальское

Я кляну среди ночи и дня.

В нем для публики всей разорение,

В нем великий ущерб для казны,

В нем и нравов народных растление,

В нем позор и погибель страны.

Поражать речью дерзкой, открытою

Буду я молодцов откупных,

Посмеюсь я над кастой побитою,

Зло старинное вылью на них.

Говорить и браниться язвительно

Поощрил меня сам генерал…

Хоть все кажется мне, что внушительно

Вдруг он скажет: «Молчи, либерал!»

Что ж? Ему эти вещи известнее:

Нам он может всегда приказать.

Коль наскучим ему нашей песнею,

Долг его приказать нам молчать.

Еще работы в жизни много,

Работы честной и святой.

Еще тернистая дорога

Не залегла передо мной.

Еще пристрастьем ни единым

Своей судьбы я не связал

И сердца полным господином

Против соблазнов устоял.

Я ваш, друзья, — хочу быть вашим.

На труд и битву я готов, —

Лишь бы начать в союзе нашем

Живое дело вместо слов.

Но если нет — мое презренье

Меня далеко оттолкнет

От тех кружков, где словопренье

Опять права свои возьмет.

И сгибну ль я в тоске безумной

Иль в мире с пошлостью людской, —

Все лучше, чем заняться шумной,

Надменно-праздной болтовней.

Но знаю я — дорога наша

Уж пилигримов новых ждет,

И не минет святая чаша

Всех, кто ее не оттолкнет.

О, подожди еще, желанная, святая!

Помедли приходить в наш боязливый круг!

Теперь на твой призыв ответит тишь немая

И лучшие друзья не приподымут рук.

Бурного моря сердитые волны,

Что так влечет меня к вам?

Я ведь не брошусь, отвагою полный,

Встречу свирепым валам.

Грудью могучею, сильной рукою

Не рассеку я волны;

Не поплыву я искать под грозою

Обетованной страны.

Край мой желанный, любимый мной свято,

Там, где волна улеглась,

Там, далеко, где, спускаясь куда-то,

Море уходит из глаз.

Мне не доплыть до страны той счастливой

Сквозь этих яростных волн…

Что же стою я, пловец боязливый,

Жадным желанием полн?

Так бы и кинулся в ярое море,

В бой бы с валами вступил.

Кажется, в этом бы самом просторе

Взял и отваги и сил.

Милый друг, я умираю

Оттого, что был я честен;

Но зато родному краю,

Верно, буду я известен.

Милый друг, я умираю,

Но спокоен я душою…

И тебя благословляю:

Шествуй тою же стезею.