Русская поэзия XIX века. Том 2

Не в ярко блещущем уборе

И не на холеном коне

Гуляет, скачет наше Горе

По нашей серой стороне.

Пешком и голову понуря,

В туманно-сумрачную даль

Плетется русская печаль.

Безвестна ей проклятий буря,

Чужда хвастливая тоска,

Смешна кричащая невзгода.

Дитя стыдливого народа.

Она стыдлива и робка,

Неразговорчива, угрюма,

И тяжкий крест несет без шума.

И лишь в тени родных лесов,

Под шепот ели иль березы,

Порой вздохнет она без слов

И льет невидимые слезы.

Нам эти слезы без числа

Родная муза сберегла^{498}…

Не тревожься, недремлющий друг,

Если стало темнее вокруг,

Если гаснет звезда за звездою,

Если скрылась луна в облаках

И клубятся туманы в лугах:

Это стало темней — пред зарею…

Не пугайся, неопытный брат,

Что из нор своих гады спешат

Завладеть беззащитной землею,

Что бегут пауки, что, шипя,

На болоте проснулась змея:

Это гады бегут — пред зарею…

Не грусти, что во мраке ночном

Люди мертвым покоятся сном,

Что в безмолвии слышны порою

Только глупый напев петухов

Или злое ворчание псов:

Это — сон, это — лай пред зарею…

Я вижу вновь тебя, таинственный народ,

О ком так горячо в столице мы шумели.

Как прежде, жизнь твоя — увы — полна невзгод,

И нищеты ярмо без ропота и цели

Ты все еще влачишь, насмешлив и угрюм.

Та ж вера детская, и тот же древний ум;

Жизнь не манит тебя, и гроб тебе не страшен

Под сению креста, вблизи родимых пашен.

Загадкой грозною встаешь ты предо мной,

Зловещей, как мираж среди степи безводной.

Кто лучше: я иль ты? Под внешней тишиной

Теченья тайные и дно души народной

Кто может разглядеть? О, как постигнуть мне,

Что скрыто у тебя в душевной глубине?

Как мысль твою прочесть в твоем покорном взоре?

Как море, темен ты, — могуч ли ты, как море?

Тебя порой от сна будили, в руки меч

Влагали и вели, — куда? — ты сам не ведал.

Покорно ты вставал… Среди кровавых сеч

Не раз смущенный враг всю мощь твою изведал.

Как лев бесстрашный, ты добычу добывал,

Как заяц робкий, ты при дележе молчал…

О, кто же ты, скажи: герой великодушный

Иль годный к битве конь, арапнику послушный?

Тянутся по небу тучи тяжелые,

Мрачно и сыро вокруг.

Плача, деревья качаются голые…

Не просыпайся, мой друг!

Не разгоняй сновиденья веселые,

Не размыкай своих глаз.

Сны беззаботные,

Сны мимолетные

Снятся лишь раз.

Счастлив, кто спит, кому в осень холодную

Грезятся ласки весны.

Счастлив, кто спит, кто про долю свободную

В тесной тюрьме видит сны.

Горе проснувшимся! В ночь безысходную

Им не сомкнуть своих глаз.

Сны беззаботные,

Сны мимолетные

Снятся лишь раз.

Она, как полдень, хороша,

Она загадочней полночи.

У ней не плакавшие очи

И не страдавшая душа.

А мне, чья жизнь — борьба и горе,

По ней томиться суждено.

Так вечно плачущее море

В безмолвный берег влюблено.

Ты грустно прожил жизнь.

Больная совесть века

Тебя отметила глашатаем своим;

В дни злобы ты любил людей и человека

И жаждал веровать, безверием томим.

Но слишком был глубок родник твоей печали:

Ты изнемог душой, правдивейший из нас, —

И струны порвались, рыданья отзвучали…

В безвременье ты жил, безвременно угас!

Я ничего не знал прекрасней и печальней

Лучистых глаз твоих и бледного чела,

Как будто для тебя земная жизнь была

Тоской по родине недостижимо-дальней.

И творчество твое, и красота лица

В одну гармонию слились с твоей судьбою,

И жребий твой похож, до страшного конца,

На грустный вымысел^{501}, рассказанный тобою.

И ты ушел от нас, как тот певец больной^{502},

У славы отнятый могилы дуновеньем;

Как буря, смерть прошла над нашим поколеньем,

Вершины все скосив завистливой рукой.

Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,

Те дольше не могли меж нами жизнь влачить,

А мы живем во тьме, и тьма нас одолела…

Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!

Зажглась звезда, поднялся ветерок,

Склонялся день за горы Дагестана.

И все, молясь, глядели на восток.

Татаре повторяли стих Корана,

Рабы Христа творили знак святой,

Калмыки в тишине взывали к ламе,

И чуждый всем еврей скорбел о храме

И богу докучал своей тоской.

Лишь я один, к кому взывать не зная,

Глядел на мир. И прелесть неземная

Была в журчанье вод, в лучах светил,

Как будто в рай держали мы дорогу.

Один в тот вечер слезы я пролил

И, может быть, один молился богу.

Любить других, как самого себя…

Но сам себя презреньем я караю.

Какой-то сон божественный любя,

В себе и ложь и правду презираю.

И если человека я любил,

То лишь в надежде смутной и чудесной

Найти в другом луч истины небесной,

Невинность сердца, мыслей чистый пыл.

Но каждый раз, очнувшись от мечтаний,

В чужой душе все глубже и ясней

Я прозревал клеймо своих страстей,

Свою же ложь, позор своих страданий.

И всех людей, равно за всех скорбя,

Я не люблю, как самого себя.

Нежно-бесстрастная,

Нежно-холодная,

Вечно подвластная,

Вечно свободная.

К берегу льнущая,

Томно-ревнивая,

В море бегущая,

Вольнолюбивая.

В бездне рожденная,

Смертью грозящая,

В небо влюбленная,

Тайной манящая.

Лживая, ясная,

Звучно-печальная,

Чуждо-прекрасная,

Близкая, дальная…

Оно не в книгах мудреца,

Не в сладких вымыслах поэта,

Не в громких подвигах бойца,

Не в тихих подвигах аскета.

Но между тем как скорби тень

Растет, ложась на все святое, —

Смотри: с востока, что ни день,

Восходит солнце золотое.

И каждый год цветет весна,

Не зная думы безотрадной,

И, солнца луч впивая жадно,

Спешат на волю семена.

И всходы тайной силой пучит,

И вскоре листья рождены,

И ветер ласковый их учит

Шептать название весны.

Душа свершила круг великий.

И вот, вернувшись к детским снам,

Я вновь, как праотец мой дикий,

Молюсь деревьям и звездам.

Я цепи старые свергаю,

Молитвы новые пою.

Тебе, далекой, гимн слагаю,

Тебя, свободную, люблю.

Ты страсть от сердца отрешила,

Твой бледный взор надежду сжег.

Ты жизнь мою опустошила,

Чтоб я постичь свободу мог.

Но, впавшей в океан бездонный,

Возврата нет волне ручья.

В твоих цепях освобожденный,

Я — вечно твой, а ты — ничья.

О, этот бред сердечный и вечера,

И вечер бесконечный, что был вчера.

И гул езды далекой, как дальний плеск,

И свечки одинокой печальный блеск.

И собственного тела мне чуждый вид,

И горечь без предела былых обид.

И страсти отблеск знойный из прежних лет,

И маятник спокойный, твердящий: нет.

И шепот укоризны кому-то вслед,

И сновиденье жизни, и жизни бред.