Русская поэзия XIX века. Том 2

Как на улице Варваринской

Спит Касьян, мужик камаринский.

Борода его всклокочена

И дешевкою подмочена^{458};

Свежей крови струйки алые

Покрывают щеки впалые.

Ах ты, милый друг, голубчик мой, Касьян!

Ты сегодня именинник, значит — пьян.

Двадцать девять дней бывает в феврале,

В день последний спят Касьяны на земле^{459}.

В этот день для них зеленое вино

Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно.

Февраля двадцать девятого

Целый штоф вина проклятого

Влил Касьян в утробу грешную,

Позабыл жену сердешную

И своих родимых деточек,

Близнецов двух, малолеточек.

Заломивши лихо шапку набекрень,

Он отправился к куме своей в курень.

Там кума его калачики пекла;

Баба добрая, румяна и бела,

Испекла ему калачик горячо

И уважила… еще, еще, еще.

В это время, за лучиною,

С бесконечною кручиною

Дремлет-спит жена Касьянова,

Вспоминая мужа пьяного:

«Пресвятая богородица!

Где злодей мой хороводится?»

Бабе снится, что в веселом кабаке

Пьяный муж ее несется в трепаке,

То прискочит, то согнется в три дуги,

Истоптал свои смазные сапоги,

И руками, и плечами шевелит…

А гармоника пилит, пилит, пилит.

Продолжается видение:

Вот приходят в заведение

Гости, старые приказные,

Отставные, безобразные,

Красноносые алтынники^{460}, —

Все Касьяны-именинники.

Пуще прежнего веселье и содом.

Разгулялся, расплясался пьяный дом.

Говорит Касьян, схватившись за бока,

«А послушай ты, приказная строка,

У меня бренчат за пазухой гроши:

Награжу тебя… Пляши, пляши, пляши!»

Осерчало благородие:

«Ах ты, хамово отродие!

За такое поношение

На тебя подам прошение.

Накладу еще в потылицу!

Целовальник, дай чернильницу!»

Продолжается все тот же вещий сон:

Вот явился у чиновных у персон

Лист бумаги с государственным орлом.

Перед ним Касьян в испуге бьет челом,

А обиженный куражится, кричит

И прошение строчит, строчит, строчит.

«Просит… имя и фамилия…

Надо мной чинил насилия

Непотребные, свирепые,

И гласил слова нелепые:

Звал строкой, противно званию…

Подлежит сие к поданию…»

Крепко спит-храпит Касьянова жена.

Видит баба, в вещий сон погружена,

Что мужик ее хоть пьян, а не дурак,

К двери пятится сторонкою, как рак,

Не замеченный чиновником-врагом,

И — опять к куме бегом, бегом, бегом.

У кумы же печка топится,

И кума спешит, торопится,

Чтобы трезвые и пьяные

Калачи ее румяные

Покупали, не торгуяся,

На калачницу любуяся.

Эко горе, эко горюшко, хоть плачь!

Подгорел совсем у кумушки калач.

Сам Касьян был в этом горе виноват:

Он к куме своей явился невпопад,

Он застал с дружком изменницу-куму,

Потому что, потому что, потому…

«Ах ты, кумушка-разлапушка,

А зачем с тобой Потапушка?

Всех людей считая братцами,

Ты не справилась со святцами.

Для Потапа-безобразника

Нынче вовсе нету праздника!»

Молодецки засучивши рукава,

Говорит Потап обидные слова:

«Именинника поздравить мы не прочь,

А куму мою напрасно не порочь!»

А кума кричит: «Ударь его, ударь!

Засвети ему фонарь, фонарь, фонарь!»

Темной тучей небо хмурится.

Вся покрыта снегом улица;

А на улице Варваринской

Спит… мертвец, мужик камаринский,

И, идя из храма божия,

Ухмыляются прохожие.

Но нашелся наконец из них один,

Добродетельный, почтенный господин, —

На Касьяна сердобольно посмотрел:

«Вишь, налопался до чертиков, пострел!»

И потыкал нежно тросточкой его:

«Да уж он совсем… того, того, того!»

Два лица официальные

На носилки погребальные

Положили именинника.

Из кармана два полтинника

Вдруг со звоном покатилися

И… сквозь землю провалилися.

Засияло у хожалых «рождество»:

Им понравилось такое колдовство,

И с носилками идут они смелей,

Будет им ужо на водку и елей;

Марта первого придут они домой,

Прогулявши ночь… с кумой, с кумой, с кумой.