Рыцарь пентаклей

21

Сон не шёл.

Даже несмотря на трудный и насыщенный день.

Даже несмотря на то, что поспать было просто необходимо, ведь день завтрашний был уже рядом, топал в прихожей тяжёлыми сапогами и с минуты на минуту должен был войти и бросить на пол охапку новых проблем.

Время от времени молодой человек проваливался в болезненную дремоту, полную видений, странных образов и горячих, словно в лихорадочном жаре, мыслей. В сотый, наверное, раз Орди мысленно прокрутил диалог с Вильфрандом, попутно придумывая новые реплики и отчаянно разыскивая выход.

Разговор обрастал выдумками, как затонувший корабль ракушками и водорослями. Появлялись его альтернативные версии, в которых Орди ответил по-другому на тот или иной вопрос. Всё сознание молодого человека настойчиво вгрызалось в проблему и пыталось её расколоть, но орешек не поддавался — и мысли отступали, чтобы восстановить силы и отрастить обломанные зубы.

Сквозь шторы пробивался свет: сперва сизый, сумеречный, он разгорался всё ярче, обретал краски и в конце концов ворвался в комнату ярко-рыжим лучом. И в тот момент, когда осколок солнца свалился на пол у кровати, Орди осознал, что лежит с широко открытыми глазами и сознание его на удивление ясно. Цвета стали вдруг невероятно чёткими и сочными, а образы резкими, как будто обведёнными тушью. Ему чудилось, что можно подойти к окну, раздвинуть шторы и увидеть, как в нескольких милях отсюда у реки воробей ловит комара. Или, поскольку речь шла о реке Брунегена, скорей, комар подстерегает неосторожных птиц.

Молодой человек поднялся, подошёл к шкафу и, выкинув наружу все вещи, обнаружил на самом дне ту одежду, в которой приехал в Брунеген вместе с обозом. Юноша никак не мог отделаться от ощущения, что с того момента прошли сотни лет, и одежда должна была истлеть и развалиться в руках, но, вопреки всему, ткань осталась такой же грубой и прочной. Орди даже немного потянул её в разные стороны, чтобы проверить.

Рубаха, в которой он нёс Тиссура, вытертый до желтизны кожаный жилет, штаны, подпоясанные верёвкой, растоптанные сапоги… Орди оделся, осмотрел себя в зеркало и с разочарованием отметил, что сильно располнел и больше не похож на бродягу. Одежда смотрелась на нём как маскарадный костюм.

Коридор.

Лестница.

Юноша спускался очень осторожно, практически бесшумно. Он был уверен, что улизнёт незамеченным, но голос Вортсворта, раздавшийся, как обычно, из-за спины, заставил сердце уйти в пятки.

— Милорд?..

Ординари схватился за сердце, которое ударило в грудную клетку так, что едва её не проломило.

— Тише! — шикнул молодой человек и продолжил шёпотом: — Только не будите никого!

— Вы собираетесь совершить утренний променад, милорд? — поинтересовался Вортсворт тоном, который получался только у него. Голос был совершенно нейтральным, но в то же время ясно давал понять, что идея дворецкому очень не нравится.

— Да, — кивнул Орди. — Именно утренний променад.

— Могу ли я разбудить кучера, конюха и дежурную смену охраны? — «А вот это, милорд, хорошая идея».

— Нет, не нужно. У меня есть важное дело, — юноша выделил слово «важное», давая дворецкому понять, что пора бы и оставить хозяина в покое, но старик не унимался.

— Открыть ли мне гардероб и арсенал?

— Зачем? — удивился Орди.

— Думаю, для променада в это время суток подойдёт что-нибудь более тёплое. И пара пистолетов.

Юноша усмехнулся:

— Думаю, я могу пойти и так.

— Но куда и зачем, милорд?.. — в отчаянии вопросил Вортсворт, мгновенно ставший похожим на престарелую мать, не имеющую возможности повлиять на повзрослевшего сына, который не хочет надевать шапку.

— О, — Орди мечтательно закатил глаза. — Если б я знал…

На улице пахло рекой. То есть рыбой, тиной, водорослями, гнилым деревом и тем, о чём не хочется знать. Туман, укрывающий город по ночам, отступил обратно к руслу. Поймав вопросительный взгляд охранника, Орди вышел за ворота и зашагал вниз по улице, догоняя белёсую пелену, которая откатывалась буквально на глазах.

Несмотря на ароматы, дышалось потрясающе легко: утро было по-настоящему свежим и приятным. Голубое небо прорезали полупрозрачные ленты облаков, освещённые снизу: солнце ещё не поднялось достаточно высоко.

Утро было более чем ранним, но людей на улицах оказалось не так мало, как предполагал Орди.

Дворники сметали сор огромными мётлами. Из-за заборов доносился похожий на чавканье звук больших ножниц: садовники приводили в порядок растения, чтобы взоры проснувшихся хозяев не оскорбил какой-нибудь неаккуратный листочек. По улицам вслед за телегами с огромными бочками, шли чумазые бородатые золотари в плотных фартуках и засаленных шапках. В отличие от уставших коняг, вынужденных возить отходы, люди пребывали в прекрасном настроении и громко перешучивались, отпуская тошнотворные колкости на тему того, что только что откачали из выгребных ям.

Несмотря на некоторую противоречивость образа, Орди смог раствориться в толпе: на него никто не смотрел дольше, чем полсекунды, не обращал излишнего внимания, не кланялся и ничего не просил. Он снова стал тем, кем был раньше — оборванной шпаной без работы, дома и денег в кармане.

Ноги несли молодого человека всё дальше, выбивая по брусчатке весёлый ритм. Изредка мимо проезжали повозки и телеги, как-то раз стремительно промчалась, обдав потоком воздуха, открытая бричка: в ней лежал, раскинув руки, спящий усач в мундире, усыпанном драгоценностями и орденами.

«А ведь это может быть кто-то с того самого бала», — с удивлением подумал Орди. Прошлый вечер воспринимался, как нечто невообразимо далёкое.

Улица виляла из стороны в сторону, изгибалась как змея в припадке, сужалась и расширялась в произвольном порядке, а пару раз вообще кардинально меняла направление, из-за чего Орди был вынужден идти в гору.

Чем ниже и чем ближе к реке, тем хуже выглядели дома. Особняки-замки сменились обычными особняками, которые, в свою очередь, уменьшались и становились всё беднее, пока окончательно не превратились в серые каменные коробки в несколько этажей — безликие и унылые. Их окна, за неимением стекла, были забраны бычьими пузырями, слюдой или, в худшем случае, досками. Возле парадных, больше смахивающих на пещеры первобытных людей, жители, не стесняясь, сваливали всё, чему не было места дома, и это «всё» духовито разлагалось и служило либо пищей, либо кровом многочисленным крысам и гоблинам.

Но тут, в отличие от районов особняков, людей было намного больше, и жизнь прямо-таки кипела. Хотя, учитывая состояние большинства людей, это было не бурление кипящей воды, а, скорей, болотный газ, неторопливо пузырившийся на вязкой, как патока, поверхности топи. Из домов выходили сутулые уставшие мужики в картузах, рубахах, штанах с измазанными коленями и драных сапогах. Их сопровождали женщины — замученные и постаревшие до срока, с распухшими красными ладонями и лицами, словно искусанными полчищами комаров. Но самое жалкое зрелище представляли дети, которые следовали за ними.

Создавалось ощущение, что их одевали исключительно в то, что отказывались носить остальные члены семьи. Какие-то тряпки, обмотки, куски ткани. Старые пальто и шинели, полы которых тянулись по земле, цепляя всякий сор и промокая в лужах. Про обувь даже речи не шло, поскольку у детей она отсутствовала как класс.

Как-то незаметно для самого себя Орди оказался среди толпы и шёл теперь вместе со всеми. Было нетрудно догадаться, куда в столь ранний час направлялись эти люди целыми семьями: в паре сотен метров охрана распахивала ворота в краснокирпичной арке с надписью на изогнутой вывеске «Мануфактура Арст и Гольтц». Над краснокирпичной же стеной возвышались огромные корпуса каких-то серых зданий, напоминавших издалека то ли скалы, то ли панцири огромных черепах.

По большей части люди шли молча, но были и те, кто сварливо бормотал.

— Шевелись давай, — тощий мужичок с клочковатой бородёнкой ругал свою жену — дородную, краснолицую, с кричащим свёртком на руках. — Опять опоздаем, талер уберут. Целый день бесплатно работать я не хочу…

Он шёл и монотонно бубнил, но жена никак на это не реагировала, пребывая в каком-то подобии транса.

— А то и вышвырнут вообще, как собаку. Придётся в деревню возвращаться, а земли-то сама знаешь…

Огромные ворота мануфактуры проглатывали людей. Это смахивало на потусторонний мир в представлении жрецов Всех Богов: длинная очередь тех, кто ждёт последнего суда.

— Да заткни ты его! — наконец вскрикнул мужичок, и люди, очнувшись от оцепенения, посмотрели в его сторону — тупо и совершенно без эмоций. Орди тоже обернулся и понял, что детский крик был в этой толпе эдаким фоновым шумом и потому нисколько не привлекал внимания. После вскрика женщина дёрнулась, будто оживая, и принялась укачивать свёрток, тихонько что-то напевая неожиданно приятным глубоким голосом.

Зачем Орди шёл в сторону мануфактуры — сам не понимал. Но отчего-то чувствовал, что идти надо. Возможно, его загипнотизировал вид множества людей, отрешённо бредущих к какой-то неизвестной цели, и юноша просто не мог противиться воле потока. Возможно, всё дело заключалось в недосыпе и нервном напряжении, которые подчас подбрасывали воспалённым мозгам весьма экстравагантные идеи. А возможно, всё было куда проще, и интуиция Орди, игравшая роль высокоскоростной машины для учёта вероятностей и умевшая на-гора выдавать верные решения, сказала: «Следуй за ними — и всё увидишь сам».

За воротами располагалась огромная площадь, часть которой была вымощена булыжником, а часть скрывалась под выдающихся размеров лужей: будь она поглубже, вполне сошла бы за озеро. Прямо в мутной жёлтой воде лежали какие-то тюки, мешки, свёртки, кучи камня и кирпича, обломки деревянных конструкций и прочий хлам.

Сравнение с озером подходило луже ещё и потому, что вдалеке, возле забора, плавала очень настороженная утка, не доверяющая вечно голодным людям.

На этой площади люди прощались. Счастливых жён целовали, несчастных потчевали упрёками или злобным усталым ворчанием, на детей внимания не обращали — и это было к лучшему, потому что, как Орди успел заметить, тут считалось хорошим тоном вымещать злость на тех, кто слаб и не может ответить. А уж злости в работниках мануфактуры хватало с избытком.

Мужчины уходили к двум цехам поменьше, возле которых громоздились всякие железки, бочки и тюки, женщины — к другим: побольше и попросторнее, а дети разбредались кто куда.

Воздух в цеху был практически осязаем от сырости, а окна, устроенные под самым потолком, — маленькие, с мутными стёклами — почти не пропускали дневного света. С самого потолка свисали какие-то бурые штуки, похожие на лианы, по стенам змеились чугунные трубы, на которых скапливался конденсат, под ногами постоянно что-то путалось, гремело и угрожающе хрустело. Группа, в которой шёл Орди, постепенно разделялась: по два-три человека то и дело отходили к огромным, в три человеческих роста, чанам и вскоре от более чем сотни человек остался от силы десяток.

Когда рабочие внезапно остановились, юноша ткнулся одному из них промеж лопаток, за что удостоился разъярённого взгляда и вскрика:

— Смотри, куда прёшь!

Они находились в небольшом закутке. Тот очень напоминал пристройку: в пользу этой версии говорил низкий потолок, иной цвет кирпича и очень, очень, очень грубая кладка, как будто строителю специально сказали не слишком напрягаться.

— Опаздываем! — откуда-то выскочил огромный мужик в тяжёлом фартуке со множеством кармашков, из которых торчали какие-то тряпки, железки и бумажки.

— Дык ведь, господин старший мастер… — робко промямлил один из рабочих, инстинктивно выгибая спину. — Не опоздали же. Звонка-то не было ещё. — Звонка не было! — согласился господин старший мастер. — Но ещё чуть-чуть и… А это кто? — он ткнул пальцем в Орди. Все повернулись в сторону молодого человека, и тот наконец очнулся.

Он понял, что всё это ему не снится, что он не бесплотный наблюдатель, а вполне живой дурак, который как-то прошёл на территорию мануфактуры вслед за неизвестными ему людьми. И сейчас эти самые люди на него смотрят, ожидая ответа на вопрос, кто он вообще такой и что тут забыл.

Молодой человек попытался ответить, но лишь промычал что-то непонятное ему самому.

— Боги! — воскликнул, скривившись, господин старший мастер. — Уже немого прислали. Ты хотя бы меня слышишь?

Орди прикусил язык и кивнул.

— Тогда вон тележка, — заскорузлый указательный палец ткнул в направлении чего-то, на что было страшно дышать, — а на улице лежит материал. В мешках. Грузишь и возишь к чанам. И чтоб без простоев! А то не заплачу ничего, да ещё и в зубы дам, — увесистый волосатый кулак как-то очутился рядом с носом молодого человека и занял подавляющую часть видимого мира. — Понял?

Орди поёжился и утвердительно качнул головой.

Тележку либо изначально собирали из чего попало, либо так часто ремонтировали, что она окончательно потеряла свой первоначальный вид. Стенки разного размера, кривое дно из трёх реек неравной длины и куска фанеры, ручки, одна из которых была намного длиннее, и четыре совершенно не сочетающихся колеса. При передвижении вся эта конструкция тряслась, вихляла и вела себя как норовистая лошадь, искренне ненавидящая своего наездника. Провозить её через лабиринт цеха, заполненного всяким хламом и снующими туда-сюда людьми, было сущим наказанием, и Орди успел проклясть всё на свете. Но, к счастью, ворота цеха были уже совсем рядом, а там юноша намеревался бросить тележку и сбежать незамеченным.

Стараясь сохранять деловой вид, он выкатил скрипучую конструкцию на улицу и… получил в зубы от здоровенного рабочего. Удар едва не вышиб из юноши дух: он упал на землю и застонал.

— Ты где там ходишь?! Что ты там делал?! Я из-за тебя уже десять минут в простое! Грузи давай и поехал!

Из цеха вышел ещё один крестьянин-работяга, выглядевший точно так же, как и большинство своих собратьев, — фартук, картуз, борода и грязь на одежде и теле.

— Ну ты посмотри, время идёт, а он тут развалился!

Предчувствуя грядущую расправу, Орди подскочил, как ужаленный и ухватил ближайший мешок из целого штабеля, дёрнул и… Не тут-то было: тот даже не шелохнулся. Только хлипкая ткань растянулась, а содержимое не сдвинулось ни на миллиметр, как будто внутри лежал цельный кусок гранита.

— Тьфу! — сплюнул огромный рабочий, стукнувший Орди по зубам. — Прислали же помощничка…

— Ты там шустрей! — присоединился второй, снимая картуз и утирая грязный пот со лба, скрытого за слипшимися чёрными волосами. — Останусь без денег за смену — конец тебе!

Напуганный до полусмерти Орди дёрнул за мешок сильнее — и тот поддался. Юноша, корячась, кое-как забросил свою ношу в тележку и собрался увозить, но заверещал, почувствовав, как здоровяк схватил его за шкирку.

— Ты дурак что ли?! — проревел рабочий. — Один?! Давай полностью грузи! — мужик швырнул Орди к мешкам, и юноша понял, что так просто ему не отделаться.

День утонул в душном красном кошмаре.

Пот, боль, крики, удары: Орди перепадало как следует, но подобному обращению подвергался не только он: такое творилось сплошь и рядом. Рабочие лупили подмастерьев, тех, в свою очередь, шпыняли мастера, а их таскали за чубы Господа Старшие Мастера — точь-в-точь такие же, как тот, что принял Орди за немого.

Мануфактура дымилась и гремела. Внутри цехов становилось всё жарче, а воздуха — всё меньше. Едкий пар щипал глаза и заставлял кашлять, руки покрылись сыпью, а мышцы отказывали, но каждый раз, когда Орди собирался отдохнуть или сбежать, всегда находился тот, кто это замечал, отвешивал оплеуху и заставлял молодого человека работать дальше. Видимо, тут привыкли к подмастерьям, которые так и норовят улизнуть.

В иное время Орди сам посмеялся бы над собой — прогулялся, тоже мне! — но сейчас было совсем не до смеха. Рабочие, знающие, что от него зависит их и так невеликая зарплата, могли и зашибить до смерти. А потом спрятать где-нибудь за чаном, и не найдёт никто в этой темноте, грязи и смраде.

И потому приходилось работать.

Мешок, другой, третий, четвёртый, пятый, потом везти. Получить по шее от рабочего, который выбивался из графика, вернуться — и всё по новой.

А потом опять.

Со временем тут творилось что-то странное: то минуты растягивались до бесконечности, то целые часы куда-то пропадали. К концу дня Орди сам ничего не соображал и прекрасно понимал остальных работяг: отупение оказалось заразительным. В иной ситуации он бы поинтересовался, что на мануфактуре вообще производят, но сейчас было не до того. Молодой человек даже не знал, что возит, лишь видел, как рабочие поднимали мешки к себе на узкие деревянные мостки, высыпали порошкообразное содержимое в чаны и начинали бешено вращать огромные колёса, похожие на штурвалы.

Но юноша был не единственным помощником: бок о бок с ним работали дети — лет по десять-двенадцать от силы. Причём, работали куда быстрее: шустро закидывали мешки, быстро отвозили и почти не получали ударов.

Орди счёл бы их счастливчиками, если б не смотрел в их лица и не видел взрослых — отупевших от непосильной работы и мечтающих хотя бы присесть взрослых. От этого жуткого контраста — полные взрослой усталости и безразличия глаза на чумазых детских мордашках — хотелось кричать: «Так не бывает!»

Лязг металла о металл вырвал юношу из оцепенения. Этот звук, громкий и чужеродный, заставил молодого человека поднять голову, но сильный подзатыльник тут же опустил её обратно.

— Спасибо, помощничек! — прошипел возникший рядом здоровый рабочий. — Ай, спасибо. Ай, выручил!

Следом прилетел удар в лицо и грязное ругательство.

Орди упал на землю и завизжал от ужаса: вокруг собирались люди, которые, благодаря ему, остались без куска хлеба. Злые глаза, сжатые кулаки, ужасные намерения… И тогда юноша засучил ногами, кое-как поднялся и побежал. Он нёсся к спасительным воротам, слыша позади свист и гогот высыпавших на свежий воздух рабочих, выглядевших на расстоянии как огромная чёрно-серая масса.

Лорд Ординари молнией пролетел мимо выходивших из соседнего цеха женщин — ещё более уставших и замученных, чем с утра. Некоторые из них тяжело опускались прямо на камни и лежали, не шевелясь. Ворота приближались, и молодой человек мчался к ним, едва не сбивая с ног немногих детей, у которых остались силы передвигаться самостоятельно: малышня предпочитала отойти подальше и глядела затравленно, пытаясь высмотреть в толпе своих родителей.

Орди нечувствовал к этим людям злости, хотя должен был после всего, что произошло за этот день. Несмотря на побои и непосильный труд, молодой человек испытывал только жалость и желание помочь.

Но в тот момент он не мог заставить себя остановиться и улепётывал с мануфактуры в панике, не понимая, откуда после всего пережитого на это взялись силы.