Рысюхин, шампанского!

Глава 2

Сегодня, в приёмный день, людей в парке было в разы больше, чем после обеда в пятницу. И праздношатающейся публики, и целеустремлённо куда-то идущих личностей, и охраны. В частности, гвардейцы стояли вдоль дорожки на всех перекрёстках и у лавочек, чтобы приглашённые не свернули с верного пути и не задерживались в дороге.

На входе во дворец нас с супругой разделили: меня запустили внутрь, а её официально выглядящая дама лет тридцати пяти на вид увела куда-то в сторону. Мне же предложили сдать шляпу и огнестрел. Со шляпой вопросов не возникло, револьвер после снятия барабана оказался в полуразобранном виде, но для него предоставили металлическую коробку, с замочком, так что выложил туда и два запасных барабана тоже. Поправил баронскую цепь, которая не очень хорошо ложилась на пиджак вместо доспеха и, приведя себя в порядок, отправился за сопровождающим в комнату ожидания. Здесь стояли полдюжины журнальных либо кофейных столиков, с креслами и диванами, лежали эти самые журналы и газеты, а также курительные принадлежности.

Я устроился подальше от курильщиков и принялся ждать. Хотел было полистать журнал, но через какое-то время понял, что держу его вверх ногами и пытаюсь открыть со стороны корешка. Вздохнув, положил журнал на место. Надо просто подождать, скоро уже всё начнётся.

«Ха, ты всё ещё удивительно наивен в некоторых вопросах! Хорошо, если приём начнётся хотя бы в два часа дня».

«Но ведь назначено…»

«Ты знаешь, что такое ефрейторский зазор?»

«Нет».

«Это когда генерал приказывает построить полк для инспекции в два часа дня. Полковник, опасаясь, что инспекция что-то найдёт не то — распоряжается построить в час, чтобы успеть заметить недостатки и исправить их. И так дальше по цепочке, в итоге ефрейтор строит своё капральство за полчаса до подъёма».

«Забавно. И что?»

«Совсем у тебя от волнения голова не работает. Тут та же история, только цепочка короче: император назначает, скажем, на час, распорядитель собирает всех к двенадцати и так далее. В результате вас вызывают за сутки до, а собирают минимум часа за четыре до начала».

За час до обозначенного времени в комнату вошёл дворцовый служащий. Попросив минуту внимания, он провёл перекличку и, убедившись, что все здесь — повёл нас для получения инструкций. Я за время переклички, обратив, наконец, внимание на мундиры и знаки различия окружающих, узнал, что среди нас ещё один барон, семь офицеров в звании от поручика до капитана и трое гражданских — так я пометил людей, которых называли просто по классному чину и фамилии. Они тоже, кстати, были в этом диапазоне, от двенадцатого до девятого класса. Получается, мы с бароном Гребешковым были старшими по статусу, а он ещё и по возрасту, поскольку выглядел лет на пятьдесят.

«Гребешков — он что, из дворян по пожалованию?»

«Не обязательно. Есть такой дальневосточный моллюск — гребешок какой-то там. Говорят, очень вкусный, но я не пробовал».

«Может, и так».

Для инструктажа нас провели в кабинет, обладатель которого не менее десяти минут рассказывал, как нам повезло и какая честь нам оказана, потом ещё десять — как мы должны стараться её не посрамить. Затем, наконец, перешёл к инструкциям по поведению. Если воспринимать всё всерьёз и буквально — мы должны не существовать, пока его Величество не обратит на нас своё благосклонное внимание, и немедленно исчезнуть, как только внимание перейдёт на кого-то другого. Но в скрыт уходить нельзя. Если серьёзно — по залу не бродить, по сторонам не глазеть, к силе не обращаться ни под каким предлогом вообще, кроме как если лично Государь Император попросит, но он никогда не просит. К Государю не подходить, пока он сам не подойдёт или не позовёт. Первыми с ним не заговаривать, ничего не просить, отвечать на вопросы кратко, но исчерпывающе полно (ха, всегда забавляло это сочетание условий). Ах, да: голос сдерживать, не орать от восторга, но и не шептать, чтобы Его Величеству не приходилось напрягать слух. А вот указание не отколупывать и не уносить ничего «на память» с уточнением «ложечки там серебряные или бусины самоцветные» выглядело откровенно оскорбительным. Я даже хотел возмутиться, но этот пассаж был финальным, после него этот чиновник развернулся к нам спиной и, не прощаясь, исчез за небольшой дверью в задней части кабинета. Вместо него зашёл уже знакомый сопровождающий и вернул нас в комнату ожидания.

В комнате мы разговорились. И одной из тем стало поведение инструктировавшего нас не представившегося чиновника.

— Что этот лысый хрен себе позволяет⁈ — барона Гребешкова прорвало одним из первых. — Давать потомственному дворянину указание ничего не красть во дворце, каково, а⁈

— И, главное, сразу сбежал, пока не получил вызов.

— Или просто в морду.

— Опытный, скотина эдакая…

«Ишь, как возбудились! При этом я уверен — каждый раз хоть кто-то, хоть что-то, но тырит „на память“, даже не считая это воровством».

После такого захода с объединившим всех возмущением разговор завязался как-то сам собой. Выяснилось, что барон Гребешков носит свою фамилию действительно в честь моллюска и родом с Дальнего Востока. Он также обнаружил тонкое место, выкупил участок, под видом обычного расширения владений, и построил там портал. Его изнанка на нулевом уровне представляла собой тропический остров размером примерно три на пять километров, покрытый отчасти джунглями, отчасти — скалами. Первый и второй уровень представляли собой просто море, без островов, но на первом была отмель глубиной около метра, зато море — холодное, на втором море тёплое, но без единого клочка тверди вблизи места перехода. Гребешков, чьи владения на лице лежали на границе зоны вечной мерзлоты, так, что семьдесят процентов земель были «мерзотными», тропическому острову был искренне рад, планируя полностью очистить его от исходной флоры и фауны, засадив фруктовыми плантациями. В целом уровень его доходов и амбиций был примерно таким же, как у нас с папой года три назад — он даже на строительство портала в минимальной конфигурации брал кредит в банке. Барон рассчитывал выйти на доход семьдесят — сто тысяч в год, после чего, накопив денег, нанять магов тверди, чтобы снести скалы и из этого грунта построить насыпь на первом уровне изнанки, а затем попробовать сделать на искусственном острове базу для рыбаков. В общем, много реалистичных, приземлённых планов.

Я так понял, моя присяга задержалась из-за того, что нас с ним собирались приводить к ней вместе, а Гребешков (кстати, барон уже в третьем поколении) не просто долго добирался, но по пути умудрился попасть под прорыв, получить ранение и долго лечился — раны, нанесённые изнаночными тварями, порой очень трудно поддаются усилиям целителей.

Офицеры были из числа отличившихся на закрытии прорывов и на границе, гражданские — чиновниками, проявившими выдающиеся успехи при ликвидации последствий стихийных бедствий и прорывов. Слово за слово, армейские байки сменялись студенческими, кто-то узнал во мне автора «Надежды», что перевело разговор на культуру и искусство. Потом Гребешков стал расспрашивать меня про мою изнанку, потом возник спор о качествах клинков между офицерами — пришлось как магу металла и кристаллов вмешаться в разговор. Словом, напряжение как-то незаметно ушло — или по крайней мере ослабло. И, да — дед почти угадал: в зал для приёмов нас позвали в начале первого, и ещё там мы ждали Императора около получаса. За это время ушедшее было напряжение вернулось с лихвой.

Наконец церемониймейстер, или как его там, дед со своими хохмочками и вовсе обзывает его шпрехшталмейстером, словно мы в цирке, объявил о выходе Государя. Шум в зале мгновенно смолк, словно выключили, и все повернулись лицом в одну сторону. Мы, награждаемые и присягающие, повернулись туда же. Узнаваемый по портретам и одновременно неуловимо от них отличающийся Император вошёл в зал отнюдь не величавым парадным шагом, а быстрой целеустремлённой походкой. За ним двигались три сановника, один из них, судя по форме — военный министр, двух других я в лицо не знал. Они продолжали переговариваться за спиной Государя и, кажется, даже переругивались немного, но старались сдерживаться. Пётр Алексеевич поднялся на тронной возвышение, но садиться не стал, остановился рядом с парадным креслом, опершись правой рукой на подлокотник. В этот момент сановники замолчали, а Император обратился к залу:

— Господа, дамы. Сегодня мы собрались здесь, дабы возвысить достойных, наградить отличившихся и принять клятвы у верных. Я рад, что ни те, ни другие, ни третьи не иссякают в Нашей Империи. А больше всего рад, что сегодня никого не придётся награждать посмертно. Приступим же!

Если первые две фразы были явно ритуально-протокольными, то третья — от души. Откуда-то из-за спин свиты Императора вышел человек, который вызывал награждаемых и, пока те шли к Императору, кратко зачитывал формулу награждения — за что и чем. Потом один из сановников или — очень редко — сам Император вручали награду и документ о награждении. Следовала краткая беседа с Государем — когда в полный голос, а когда и тихо, не для лишних ушей, и вызывался следующий, а сияющий награждённый возвращался в наши ряды. Одному из чиновников неожиданно для него и коллег за, как было сказано, «действия, послужившие к спасению жизней и здоровья множества подданных Наших и Государева имущества» вручили не просто ожидаемый орден, но — с жезлами. А уж когда Император отдельно поблагодарил за решительность действий и отметил это кабинетским подарком — такими же, как у меня, часами с вензелем — награждаемый чуть сознание не потерял от избытка чувств. Такой подарок, напомню, означает Высочайшее благоволение и амнистию за все прегрешения, исключая государственную измену и умышленное убийство. Видимо, эта самая «решительность» была сопряжена с нарушением некоторых правил у уложений, что явно тревожило награждаемого.

Двое военных, штабс-капитан и поручик, оказались сослуживцами из приграничного гарнизона. Они, как следовало из наградных документов, узнав о набеге людоловов-кочевников с малым отрядом бросились в погоню, опередили бандитов и приняли бой на границе, сражаясь три часа в полном окружении (с той стороны у банды была поддержка), пока подошедшее подкрепление не размотало банду, а затем и нанесли по приказу штабс-капитана «вразумляющий» (так и написали в документах!) удар по сопредельной территории. Причём старший из офицеров и был тем, за кого Император радовался, что награждать будет не посмертно — тот сорвал источник и две недели находился в коме, пока врачи латали тонкие тела. Офицер даже потерял уровни, сохранив дарованный богами потенциал, и теперь ему предстояло снова брать второй барьер. Он, помимо ордена и новых погон, получил приглашение в какой-то особый учебный центр в Карелии для быстрого и качественного восстановления уровня[1].

Нас с коллегой-бароном оставили на десерт, всё в соответствии с озвученной формулой: сперва — возвышение, пропущенное за отсутствием возвышаемых, то есть — получающих дворянство либо титул, потом — награждение и в заключение — присяга. Причём из принципа старшинства, от младшего, мне предстояло идти первому. От волнения я боялся забыть текст клятвы (что с дедом и моей новой памятью было попросту невозможно, но всё равно — боялся) и даже не слышал толком, как именно меня представляют публике, разобрал только начало, про «владетельный барон Рысюхин», а дальше — просто звуковой фон из знакомых слов, не складывающихся в предложения. Слух включился нормально только при обращении о мне (ко мне!) Петра Алексеевича:

— Готов ли ты, барон, присягнуть на верность мне за себя и за свой род?

— Готов, Ваше Императорское Величество!

— Отныне и впредь прошу опускать «Императорское» в титуловании. В конце концов, мы оба владетели, своего рода — коллеги, можно сказать.

Судя по смешкам в свите в конце Император слегка пошутил, но распоряжение (пусть и со словом «прошу») было высказано всерьёз.

— Готов, Ваше Величество, искренне и нелицемерно, обдуманно и осознанно.

Произнеся первую формулу клятвы, дальше я уже не сбивался и вроде как волнение отступило, но это, видимо, толкьо казалось, поскольку воспринимал всё словно немного со стороны. Даже ритуальное «ты» в адрес Императора выговаривал без заминки, хотя ранее опасался, что оно у меня поперёк горла встанет, но нет, выговорил — как стихотворение в гимназии, не вдаваясь особо в смысл. В конце я преклонил колено — одно, левое, ибо не холоп я, чтобы на колени падать, а Государь возложил руки мне на плечи. Короткий импульс силы, который я даже прочувствовать толком не успел, не то, что разобрать — полностью раскрывший свой потенциал маг-универсал девятого уровня, понимать надо — и на двух щитках баронской цепи проявился державный Кречет, родовой герб Императора. Я этого не видел — не смел ни крутить головой, ни даже косить глазом, но знал и чувствовал. Его Величество сделал пол шага назад и произнёс завершающую фразу:

— Встань же, Мой барон, и ступай далее с честью во славу свою и Мою!

Меня заранее отдельно предупреждали, что это ритуальная фраза, и мне не нужно никуда «ступать», а то бывало, иные, особо впечатлительные, прямо с низкого старта и бежали славу добывать. Пытались, точнее — их охрана у дверей перехватывала. Наоборот, мне надлежало встать и, дождавшись разрешения монарха, занять место за его левым плечом до особых распоряжений, во всяком случае — пока будет присягать Гребешков.

— Ну, славу ты уже добыл, и, как я понимаю, останавливаться не собираешься. Как скандинавам нос утёр, сделав их национальную настойку лучше их самих! Было такое?

— Не буду уверять, что лучше — но норвежскому королю понравилось.

— Это я знаю, он даже мне отписал с благодарностью — мол, его собственные поданные ему таких даров не приносят, как мой ярл! А меня что ж не угощаешь?

— Помилуйте, Ваше Величество, угощаю! В подарок привёз Вам, и из выдержанного, и из новой партии, все варианты!

— И много там тех вариантов?

— Если позволите — у меня с собой список… После одобрительного кивка Императора и главы его охраны я медленно, двумя пальцами, извлёк из кармана бумажник, из него — второй экземпляр того документа, что накануне отдал Гагарину. Протянув бумагу Государю я так же медленно, под немигающим взглядом стража, спрятал бумажник в карман.

— Изрядно! Но помимо этого ты, барон, ещё и в песнях сведущ?

— Пытаюсь, Ваше Величество, в меру сил.

— Среди придворных дам очень уж твой «Весенний вальс» и «Три коня» популярны, но есть вопросы по исполнению. Не дашь ли им пару уроков?

— Думаю, супруга моя, как дипломированный композитор, лучше справится, Ваше Величество.

— И я тоже так думаю. — На этом Император завершил разговор и плавным жестом указал, где мне встать, а глашатай уже вызывал Гребешкова.

Со старым бароном Государь общался даже несколько дольше, чем со мною, что меня успокоило, а то уже начинал переживать, что разболтался. Кречет помянул и получившего баронскую цепь деда своего собеседника, и его планы на развитие изнанки, а в конце объявил своё благоволение со словами, что обеспечение подданных в дальних холодных краях свежими овощами и фруктами — дело чрезвычайно нужное и важное. Получивший освобождение от налогов в этом году и намёк на то, что подобное возможно и позже Гребешков был в полном восторге. Я же пытался понять — что такое со мной только что было? Когда Император заговорил про славу, которую я уже добыл, было такое ощущение, словно что-то мягкое снаружи и твёрдое внутри прошлось по моей голове от темени через затылок к шее.

«Рысюха тебя погладила, лапой. Довольна, стало быть».

«Думаешь?»

«Знаю!» — отрезал дед и больше на эту тему не говорил.

На этом официальная часть была почти закончена — оставалось только вручение подарков сюзерена новым вассалам. Беляковы ко мне сами напросились, причём с формулировкой «в искупление долга», поэтому, чтоб тот самый долг не раздувать, подарок от меня должен был быть чисто символическим, и я подарил пластинку с автографом. Тут же дело другое — нас с Гребешковым пригласили и попросили поделиться суверенитетом. Классика жанра — это вручение оружия или земель, но дарить клочок земли тому, кто владеет всей своей изнанкой? Так себе идея. Император одарил щедро и по делу, с прицелом на освоение изнанки: дальневосточный барон получил малый рыболовный траулер и набор каких-то особенных семян, а я — комплект вооружения для будущей дружины, исходя из штатов усиленного пехотного взвода в составе сорока человек. Причём забрать оружие и снаряжение по списку мне предстояло, где бы вы думали? Правильно — в Борисове! Тем самым мне ещё раз невзначай показали, что все мои связи и контакты известны всем, кому нужно. Думаю, что в месторасположении траулера для Гребешкова тоже какой-то знак таился.

А теперь переходим от официальной части к полуофициальной, а именно — к положенному по регламенту пиру.

[1] К Комарину имеется в виду