Сделаем Испанию снова великой!

Глава 15. Реакция и контр-реакция

Последних было немного. Первое и самое главное — отказ от 4-фунтовых орудий, продиктованный ещё не существующим военным опытом революционных войн, к которому имел доступ над дорогой Артём.

К слову, чтобы прояснить сразу, 4-фунтовые пушки не выбрасывались на помойку, а рассверливались в мастерских и принимались на вооружение уже как 6-фунтовые пушки.

Весом от обычных 6-фунтовых пушек они не слишком отличались, так как вес последних был уменьшен до 130 весов снаряда вместо стандартных 150 весов снаряда у иностранных аналогов, но в целом всё же были несколько легче обычных, благодаря чему им отдавалось предпочтение в конной артиллерии.

Отказались, к слову, и от 8-фунтовых пушек. Вместо них ввели короткие 12-фунтовые пушки. Осадная же артиллерия пополнилась длинными 12-фунтовыми пушками.

Как следствие, основными калибрами полевой артиллерии стали 6-фунтовые пушки и короткие 12-фунтовые пушки, основными калибрами осадной артиллерии — короткие 24-фунтовые и длинные 12-фунтовые пушки.

Помимо них, в номенклатуре присутствовали и другие, в частности, 4-фунтовые горные пушки оригинального испанского дизайна, которые не стали трогать за отсутствием реальной надобности.

Кроме них, были также 24-фунтовые гаубицы (5 дюймов 6 линий) и 24-фунтовые мортиры (также 5 дюймов 6 линий). Вышеупомянутые гаубицы, к слову, заменили 6-дюймовые гаубицы Грибоваля, отличаясь от последних меньшим весом и более длинным стволом.

Была также введена шрапнель, но, естественно, не под именем «шрапнель», ведь было бы странно называть новый снаряд именем непонятного английского офицера, а под именем «сферическая картечная граната».

Конструкция гранаты, впрочем, была абсолютно той же, что и у каноничной гранаты Шрэпнела, вплоть до деталей самой трубки снаряда. Плагиат по-королевски, так сказать.

Ну и да, разумеется, были и другие изменения, но там уже были более мелкие изменения в рамках общей унификации, вроде уменьшения числа типов колёс, число которых было снижено с 22 штук до всего 10. В общем, тут всё понятно.

Что касается настоящего боевого крещения, то оно произошло 8 июня 1790 года. В этот год произошёл крупнейший за всё правление Артёма бунт. Бунты были и раньше, и в значительном количестве.

Все они, разумеется, крайне жёстко подавлялись, а пресса, занявшая провластные позиции благодаря щедрости Артёма, всячески очерняла бунтовщиков, выставляя последних в крайне неприглядном свете.

Правда, на этот раз бунтовали не деревенщины — на этот раз бунтовала крупная аристократия. Если быть точнее, то часть высшей аристократии, оттеснённая более успешными представителями последней, хотела провернуть государственный переворот и установить в Испании дворянскую республику, подобную той, что была в Речи Посполитой.

Переворот не вышло совершить, потому что в решающий момент оказалось, что бунтовщики не смогли заручиться реальной поддержкой королевской гвардии.

Тем не менее, они смогли привести под своими знамёнами четыре полка, правда, весьма сомнительных боевых качеств. Королевская гвардия, в то же самое время, включала в себя 2 пехотных полка — испанский пехотный полк и валлонский пехотный полк.

Помимо них, гвардия располагала собственной кавалерией, а также, с недавних пор, артиллерией, в том числе и конной, кою прозвали «летучей». По сути, армия в миниатюре.

Более того, гвардия была самым боеспособным элементом испанской армии, ведь Артём изменил принцип набора солдат в гвардию, и теперь в испанской гвардии находились не самые статные и самые красивые парни, а лучшие из лучших в испанской армии.

Причём валлонский полк был таковым теперь исключительно по названию — при Артёме набирать в него стали исключительно испанцев. Формальным поводом для этого стало то, что из-за беспорядков в Голландии и Бельгии стало «невозможным» набирать оттуда солдат.

В принципе, это было правдой, а испанских и не только солдат начали набирать в этот полк ещё задолго до этого, ещё с момента отложения испанских владений в Нидерландах.

Тем не менее — только при Артёме отказались от набора солдат в гвардию за пределами страны. Разумеется, на боевых качествах королевской гвардии это отразилось более чем положительно.

Вкупе со всем остальным, а также регулярными тренировками и манёврами, это позволило испанской королевской гвардии стать самым боеспособным элементом испанской армии.

Действуя слаженно, она, собранная в единый кулак, буквально с лёту врезалась по силам предателей, приведя последних в шок и исступление. Если бы не численное превосходство последних, гвардия бы окружила их и ликвидировала угрозу, но, увы.

Первый полк был физически уничтожен, второй и третий сдались в плен, однако четвёртый сумел ускользнуть и покинуть Мадрид, отступив в сторону Вальядолида.

Вальядолид они заняли с тяжёлым боем — спустя несколько часов кровопролитного сражения они всё же сумели сломить сопротивление местного полка, после чего заняли Вальядолид.

Тем не менее, потери были ошеломительные — 40 % личного состава полка к этому моменту были небоеспособны, либо по причине смерти, либо по причине ранений. По сути, и сам полк теперь был абсолютно непригоден к бою.

В принципе, по идее, на этом всё и должно было закончить, ведь регулярная армия была непоколебима в своей верности королю, это доказал местный полк, а королевская гвардия и подавно — она это продемонстрировала ещё более рьяно.

Однако, будь всё так просто, я бы вам об этом не стал рассказывать. Напротив, бунтовщики решили прибегнуть к крестьянским массам, и при поддержке реакционно настроенного духовенства даже слишком преуспели в этом начинании.

За считанные дни они смогли собрать здесь «армию» в 80 тысяч человек. Причём за счёт запасов арсенала, захваченного ими в Вальядолиде, они смогли эту армию полностью вооружить, и даже осталось немного для последующего расширения.

Как можно заметить, Артёму, в конечном итоге, расширение местных оружейных мастерских до полноценного арсенала вышло боком. Тем не менее, местный арсенал не располагал производством пушек, вследствие чего у армии предателей практически не было пушек.

Артём же, тем временем, разумеется, собирал свою регулярную армию в окрестностях Мадрида. В его распоряжении было 46 тысяч человек и порядка 76 полевых орудий, из которых 12 были в распоряжении его «летучей» конной артиллерии.

Не медля, Артём тут же выступил в сторону Вальядолида и уже через несколько часов оказался в его предместьях, застав предателей врасплох. Воспользовавшись этим, он отсёк и окружил передовые части последних, в течение 1 дня взяв в плен 17 тысяч человек.

Разоружив их, он оставил для присмотра за ними 2 тысяч человек, в то время как сам двинулся на встречу с основными частями врага. Тем не менее, никакого сражения не произошло.

Бывшие крестьяне, не отличавшиеся дисциплиной, ничего не смогли противопоставить натиску обученной, профессиональной испанской армии, прошедшей через глубокие реформы Артёма и его предшественников.

Так что, как ни странно, стоило Артёму лишь молниеносным манёвром разбить передовые части армии предателей, как последняя тут же потеряла всякую степень боевого духа и полностью утратила боеспособность, поверив в обещания более мягкого наказания в случае добровольного отказа от дальнейшего бунта против государства.

Более того, недавно набранные в армию крестьяне вскоре обернулись против ядра бунта, окружив и взяв участников Мадридского восстания, уступавших им в числе в десятки раз, в плен. Естественно, сами крестьяне надеялись на милость государя в случае подобного демарша.

Артём, впрочем, милостив не был. Предатели или нет, но взятые ими в плен солдаты всё ещё были представителями короны, а убитые ими офицеры — представителями родовитой аристократии.

Подобное, разумеется, прощено быть не могло, но верный своему слову, Артём всё же несколько смягчил свой гнев. Зачинщики восстания, очевидно, были отданы под суд.

Судьба их разнилась от одного к другому — самых пассивных из них всего лишь разжаловали из офицеров, лишили аристократических титулов и сослали в тюрьму для политических заключённых на Канарских островах.

Самых ярых же из них, разумеется, также лишили аристократических титулов и разжаловали из офицеров. Правда, в их случае лишение аристократических титулов касалось не только их самих, но их семей.

Таким образом, их дети и супруги отныне не имели права где-либо упоминать о своём аристократическом происхождении, поскольку теперь они были его лишены, причём так, как будто их у него никогда и не было. По сути, проклятие памяти с нюансами.

Более того, их имущество, в том числе родовое, подлежало полной и безоговорочной конфискации, с целью последующей его продажи, причём для пущей жестокости Артём продал его за бесценок представителям новой сельской аристократии, то есть, бывшим крестьянам.

Более того, он разрешил последним использовать название имения в качестве своей фамилии. В самом деле, удар ниже пояса для любого представителя аристократии.

Он не только лишил их титула и имения, но и продал его за бесценок его «плебсу», даровав последнему ещё и право называть себя по названию их имения.

Правда, на документы с юридической силой это право не распространялось, но это уже нюансы, к которым уязвлённая родовитая аристократия была слепа.

Наконец, самых ярых предателей, очевидно, также ждала смерть, причём не абы какая, а самая жестокая. Знатный садист, Артём всячески поиздевался над последними.

Вернее, сам Артём просто был жёстким и весьма жестоким человеком, особенно по отношению к тем, кого он видел угрозой для себя, а вот его палач был самым настоящим садистом, причём в худшем смысле этого слова.

Различные виды деприваций, в том числе депривация сна, пытки с водой, в том числе умышленное утопление, жестокие избиения, в том числе удары по пяткам, унижения, в том числе сексуального характера, членовредительство и неоказание медицинской помощи.

Треть жертв палача Артёма умерло ещё до официальной казни — их мёртвые и уже начавшие гнить тела, причём касалось это и некоторых живых, подвергали жестокой «казни» через потрошение в ходе последней.

Парад жестокости, вы скажете, и я с вами более чем соглашусь. Это был парад бессмысленной жестокости, который по праву никто не оценил, а особенно — родовитая аристократия.

Тем не менее, за Артёмом стояла крепчавшая день ото дня буржуазия. Ей родовитая аристократия не нравилась, а отданных под суд её представителей она и вовсе ненавидела, по праву видя в них угрозу для своих недавно приобретённых свобод.

Подавляющая часть армии и флота же были верны королю до гроба, поскольку Артём всячески заботился о финансовом благополучии высших и младших офицерских чинов, среди которых немало было его первоначальных сторонников.

Имея широкую общественную поддержку и подконтрольную прессу, а также безоговорочную поддержку армии и флота, Артём мог вертеть страной как пожелает.

Не вертел, конечно, стараясь не провоцировать лишний раз всё ещё весьма влиятельную аристократию, но в принципе мог. Последнее, разумеется, защищало его от любых поползновений аристократии на его суверенные права и здоровье.

Попытка государственного переворота окончилась полным провалом для её главных бенефициаров — представителей родовитой аристократии. Ну, а благодаря усилиям подконтрольной Артёму прессы — ещё и потерей любой имевшейся у них прежде популярности в крупных населённых пунктах.

Не очень разумный ход со стороны Артёма, конечно же, ведь Артём и сам являлся представителем родовитой французской аристократии. Ну, не для нас, разумеется, но для его подданных уж точно. Хотя французское происхождение своего рода он, конечно, всячески старался не упоминать лишний раз на публике.

В любом случае, факт остаётся фактом — система в лице Артёма устояла, продолжив своё развитие. Что касается крестьян, то большую их часть распустили обратно по домам.

В то же самое время, тех, кто инициировал взятие солдат в плен, наказали по всей строгости закона, сослав осваивать целину в Луизиане. Имущества их, при этом, не лишили.

Напротив, им позволили передать имущество, а также имущественные права, за некоторыми исключениями, их ближайшим родственникам по своему усмотрению.

Так как их семьи не подлежали обязательной депортации, а сами могли решить для себя, отправятся ли они вместе с их мужьями/отцами в Америку, осуждённые могли передать имущество и имущественные права им.

К слову, если жена осуждённого отказывалась по какой-либо причине от подобной романтической поездки к болотистым берегам Нового Орлеана, то между супругами автоматически происходило расторжение брака.

Наконец, самих солдат, разумеется, также разжаловали, после чего вместе с упомянутыми выше крестьянами также сослали осваивать целину в Луизиане.

На этом, впрочем, описание данной короткой эпопеи подходит к концу. Её последствия были весьма важны для слома традиций прошлого. С этой же попытки «coup d’etat»-а началось и постепенное ускорение угасания власти аристократии.

Что касается остальных событий года, то мы считаем важным упомянуть, что Артём начал щедро спонсировать любые мероприятия, положительным образом сказывавшиеся на общественном мнении по вопросам о признании чернокожих, женщин, людей «нетрадиционной» сексуальной ориентации и других угнетённых групп населения полноценными людьми.

Так, например, чтобы улучшить общественное мнение о гомосексуальности, Артём выделял различным деятелям культуры деньги на организацию постановок, внезапно, по Иллиаде.

Слава яйцам Пелея, что Ахилл и Патрокл были за крепкую мужскую дружбу. Хотя их случай, как нам кажется, следует скорее трактовать, как античное отражение феномена гомосексуальных контактов в военной среде среди преимущественно гетеросексуальных мужчин.

Представителем коих был, в соответствии с некоторыми из вариантов мифа, например, и Ахилл, у которого к моменту Троянской войны уже был сын от царевны Деидамии (на которой он согласно другой версии мифа о Троянской войне и вовсе женился после неудачной экспедиции к стенам Трои) — Неоптолем.

Неоптолем, к слову, был также известен как Пирр (потому что его отец, Ахиллес, скрывался на Скиросе под женским именем «Пирра»), легендарный прародитель династии Пирридов, к которой принадлежал и такой небезызвестный юноша, как Александр Македонский (через свою мать Олимпиаду).

Не говоря уже о других версиях мифа, в которых Ахилл, например, сватался к Поликсене, младшей дочери Приама. Поведение, очевидно, для человека гомосексуальной ориентации странное, если не принимать статистически менее вероятную версию того, что гомосексуалом он всё же был, но общество его вынуждало иметь жену.

Во всяком случае, самому Артёму эти нюансы были абсолютно не важны, как и его «агентам влияния». Вернее, он о них даже не знал — доступа к современным энциклопедиям у него не было. Мы же вам их поведали в общеобразовательных целях.

Во всяком случае, почва была благодатная — в обществе определённо был запрос на что-то эдакое, что хотя бы по форме, хотя бы отдалённо, но напоминает античное.

Ну, а тут не только по форме, но и по содержанию античное искусство, поставленное на сцене театра. У некоторых, конечно, возникали вопросы, почему правительство не борется с этими богомерзкими постановками, в коих затрагивались темы гомосексуальности, эмансипации лиц НЕ европейского происхождения и женщин, но что поделать, если раскрепощением нации занимается сам король, пускай и анонимно, верно?

Тем более, что публике театральные постановки на различные античные темы, пускай и довольно сомнительного с точки зрения преобладавшей тогда морали содержания, нравились.

Этого, конечно, нельзя сказать о порой весьма пикантных текстах гомоэротического характера различных литераторов, вызывавших постоянные скандалы в связи с их широкой печатью.

Тут важно прояснить, что Артём приоткрыл своеобразный ящик Пандоры, о котором он даже и не подозревал, потому что, вопреки его наивным ожиданиям, тексты явно гомоэротического характера расходились на книжных рынках, аки горячие пирожки.

Этот ящик Пандоры — любительницы жанра «Boys Love» родом из XVIII века. Действительно, на дне ларца осталась только надежда. Тем не менее, для литераторов данное открытие было весьма приятным, ведь уже в этом году книжные рынки стали буквально биться от различных текстов гомоэротического содержания.

Юные и не очень покупательницы данных текстов, хотя и стыдились своего увлечения последними, всё равно активно их покупали, становясь самым верным, самым надёжным источником дохода для многих из них.

Вам это, возможно, покажется диким, но да, Артём фактически создал действительно дьявольское отродье — жанр «Boys Love», действуя с исключительно благородными намерениями.

Артём искренне хотел помочь эмансипации людей нетрадиционной ориентации через художественную репрезентацию последних, а в итоге создал мерзкое подобие искусства, активно наживающегося на влечении многих читателей и, в особенности, читательниц, к произведениям гомоэротического, да и эротического вообще, характера.

В испанском парламенте, тем временем, постоянно шли жаркие споры о необходимости законодательно запретить всё это «непотребство», где Артёму и его сторонникам из раза в раз приходилось защищать свободу слова от цензуры.

Аргументы его, разумеется, обращались к недопустимости любой цензуры вообще, а не цензуры конкретно произведений, в которых была репрезентация гомосексуальности, женской эмансипации и другой «мерзости».

Ну, подобной реакции хотя бы не вызывали произведения, призванные обеспечить художественную репрезентацию других социальных групп, объективно угнетаемых современным Артёму обществом.

Хотелось бы сказать, но нет. Произведение «Плантация сеньора Хуана», затрагивавшая темы метисации в колониальной Мексике и институционализированного расизма по отношению к метисам, темы «отбеливания» чернокожих, аболиционизма, а также многие другие, повторило, во многом, судьбу известного романа Бичер-Стоу.

Автором произведения, впрочем, была не неопытная мадам, к неточностям которой при описании повседневной жизни региона можно было придраться, а бывший рабовладелец и офицер испанской армии, приобщившийся к аболиционизму через приобщение к одной из деноминаций квакеров.

В отличие от мисс Гарриет, этот старичок дерьма, извините нас за наш французский, в своей жизни повидал немало, воевал с британцами в Пенсаколе и Флориде, а также с индейцами из племён апачи и навахо.

Ну, а также сам владел небольшой табачной плантацией и сотней рабов. Прежде чем он добровольно отпустил последних на свободу после своего «перерождения», разумеется.

Человек, в общем-то, весьма уважаемый в Мексике, даже после своего «помешательства», и умудрённый опытом. Господин Хуан в красочных подробностях описал типичный быт чернокожего раба на мексиканских плантациях.

Не стесняясь, Хуан, ссылаясь на свой собственный опыт плантатора, а также то, что он наблюдал на плантациях своих прежних друзей из числа плантаторов, красочно описал всю жестокость рабства.

Господин Хуан, не стесняясь, рассказывал о жестокости плантаторов к рабам, своим пером перечёркивая любые иллюзии об отношениях между плантатором и рабами.

Не жалея публику, он делил на ноль идеализированные представления об отношениях плантаторов и рабов, как сердечно-отеческих, препарируя методы работы плантаторов с позиции бывшего плантатора.

С присущим армейскому офицеру хладнокровием, он описывал то, как в реальности выглядит жизнь чернокожего раба на типичной плантации. Его слова казались современникам жёсткими, но они правдиво описывали суровую реальность рабов.

Снабжённое приложением весьма провокационного содержания, в котором приводились интервью с рабами, в том числе беглыми, его книга разорвала общественность.

Идеализированные представления сторонников рабства, служившие основной моральной легитимизации их взглядов, были смяты и разорваны в клочья скрупулёзно собранными фактами.

Разумеется, книга была не идеальна — она не преследовала цели представить чернокожих рабов в положительном свете, да и была написана, всё же, бывшим плантатором, что отразилось и на облике вышеупомянутых в данном произведении, а сама риторика офицера против рабства была явно религиозного характера.

Тем не менее, даже этого хватило, чтобы спалить попы у тех, чьи взгляды были представлены в книге, как явно аморальные с христианской точки зрения. Горели они, очевидно, ярким синим пламенем.

Автору десятками слали письма с угрозами, а торговца и вовсе чуть не прибили насмерть. Ну, хотя бы его прибыль от продажи книги была такая, что на счастливую пенсию до самой смерти хватит.

Запрос общества на произведения подобного рода для издателей стал совершенно очевиден, ведь книга сеньора Хуана, несмотря на свой христианский пафос, имела оглушительный коммерческий успех, отрицать который было невозможно.

Вновь происходили жаркие споры в парламентах. В каких-то местностях книгу даже запретили к публикации, однако запреты были вскоре отменены и признаны незаконными на том основании, что они противоречат Конституции, устанавливавшей, в частности, свободу печати.

Тем не менее, дискуссии продолжались, а вскоре во Франции силами одного из парижских салонов был опубликован перевод сего нашумевшего произведения, который уже из Парижа стал растекаться по всей Европе, всюду вызывая бурные дискуссии.

Разумеется, никаких явных политических последствий не произошло после широкого распространения данной книги и её переводов, во многих из которых были сделаны неуместные «исправления» цензурного характера.

Тем не менее, любая дискуссия, даже неприятная — это уже что-то, ведь нет ничего более жестокого и травмирующего для любой угнетённой группы, чем игнорирование существования этой группы и её проблем.

Слишком удобно просто лишать человеческого облика, человеческих качеств и чувств тех, кто заставляет вас чувствовать себя дискомфортно из-за необходимости признания собственной ответственности за причинённые им боль и страдания.

Так что да…