Солдатское сердце

НЕНАВИСТЬ

Большую группу людей привели в лагерь узников уже поздно ночью. Петя Косенко лежал в огромном сарае у стены, в сквозную щель ему было видно, как людей заставили лечь под моросящим холодным дождем прямо на землю. Они жались друг к другу, и в слепящем пучке света прожектора бесформенная, шевелившаяся человеческая куча казалась чудовищной живой глыбой.

Немецкие часовые, одетые в черные плащи, стояли под деревянными грибками и ежились от холода.

От глыбы людей, низверженных под осенним дождем, доносился похожий на стон и негодование, покашливание и рыдания приглушенный гул, то затихающий, то вновь нарастающий.

— Почему в сарай не ведут их? — спросил Петя у соседа Федорова, который тоже лежал на земле и смотрел в щель. — Ведь замерзнут, простудятся…

— Новая партия, — прошептал сосед. — Боятся, новостями делиться станут.

— Ну, а завтра? Все равно погонят дорогу строить.

— Завтра другое дело. Развиднеет. Ты потише, а то гаркнет часовой, всех разбудит.

— А то будто все спят, — послышался чей-то голос. — Нешто так с людьми можно? Как скот на стойбище.

Часовой забарабанил по двери чем-то металлическим и заорал по-русски:

— Молчать! Тихо! Спать!

— Вот гад! — прошептал Петя. — Хотя бы один автомат…

Проснулись немногие. Уставшие за день на земляных работах и привыкшие к шуму и даже к стрельбе, изнуренные люди спали крепко. Они лежали в сарае прямо на земле, на которой, хотя и истолченное в пыль, было постелено сено, и это все же лучше, чем лежать на голой земле под холодным дождем.

В лагере было не менее тысячи человек, и у каждого из них Петр спрашивал, не знают ли они о судьбе его отца. Никто не знал.

И хотя Петя прекрасно понимал, что в прибывшей новой партии узников, привезенных с Украины, из Белоруссии, из Прибалтики, может быть, нет ни одного военного, теплилась надежда, что завтра он узнает об отце, о делах на фронте. Фашисты горланят, что скоро возьмут Москву. Правда ли это? Он долго не спал, все посматривал в щель, и от этого очень ныло сердце. Никогда раньше он не испытывал такой щемящей боли в левом боку. Уже пятый месяц идет война. Иногда способных стоять узников выстраивают и офицер карликового роста по-русски проводит «политбеседу» о положении на советско-германском фронте. Врет, конечно, что немцы скоро возьмут Москву, Ленинград, что они уже на Волге и на Кавказе. Никто не верит, что Красная Армия разбита и будто бы жители встречают немцев с цветами.

— У Сталина скоро не останется ни одного солдата. Красная Армия готова прекратить сопротивление, но комиссары запугивают солдат расстрелом за измену. Но кто не боится комиссаров, то уже с нами, под охраной в лагере…

Эти слова, словно расплавленным свинцом, обжигают Петю. «Бежать! Только бежать!» — неотступно думает он. Ему приснилось, что он подкрался к часовому, выхватил автомат, дал очередь — и фашистов в лагере не стало. Он подбегает к людям, жмущимся друг к другу, и кричит: «Вставайте, скоро жратву дадут!» Кто-то толкает его в бок.

— Вставай, скоро жратву дадут. Проспишь…

Петя открыл глаза. Уже утро. Не слышал, как кричали «подъем!». В сарае пыльно и шумно. А за дырявыми стенами все еще хлещет дождь. Людей, которых привели ночью, на том месте уже нет. И как часто это стало случаться с Петром после ранения, он не был уверен, действительно ли приводили ночью большую группу советских граждан, или это приснилось во сне. Прислушался к разговору. Кто-то говорил, что на рассвете подошли грузовики и многих изнуренных узников увезли, а всех, кто не мог сам забраться в кузов машины, увели в «нижний». «Нижним» называли сарай у ручья. В отличие от верхних, крытых соломой сараев на пригорке, крыша «нижнего» была из досок, и в нем сохранился пол. В «нижнем» размещали больных. Когда-то до войны эти сараи, а их было пять, предназначались для хранения сахарной свеклы. В сараях просушивали корнеплоды, сортировали, а затем отправляли на сахарный завод и на свиноферму. Под сеном поначалу было много вяленой свеклы, но ее давно поели.

Когда подъехала кухня и всем узникам раздали в котелки жидкую похлебку и по куску хлеба, Петя Косенко всматривался в лица людей, но новеньких не находил. Из «нижнего» никого не было.

Ровно в восемь утра построение. Все еще моросил дождь. У ворот стояли все те же грузовики, которые увозили людей километров за десять, где отрывались лопатами огромные земляные котлованы. Никто из привезенных не мог определить, для какой цели роются эти прямоугольные ямы. Предполагали, что немцы хотят построить кирпичный завод, потому что недалеко расчищались карьеры белой глины.

Во время работы Петра ни на минуту не покидала мысль убежать. Но это было невозможно. Лагерь, огороженный в два ряда колючей проволокой, охранялся со всех сторон часовыми. У сараев тоже патрулировали солдаты. А на месте рытья котлованов были построены четыре вышки и на них установлены пулеметы.

Петя вывозил на тачке землю из ямы наверх. Когда он опрокинул тачку, к нему подошел сосед по месту в сарае, коренастый, с добродушным лицом Николай Федоров. Федоров, как и многие, не терял надежды убежать и готовился к побегу. Ждал удобного случая. В лагере его знали все. Он единственный парикмахер. При нем всегда в кармане машинка для стрижки волос и безопасная бритва. Утром он уже побывал в «нижнем» сарае вместе с фельдшером и доложил коменданту, что «новички» завшивели. Было приказано всех стричь наголо.

— Новость, Петр, есть. Один дяденька в «нижнем» знает Жукова…

— Вы не спрашивали об отце? — насторожился Петр.

— Нельзя так сразу. Я устрою тебе встречу с ним. Хочешь?

Три дня Петя Косенко ждал этой встречи. Наконец Федоров убедил старшего по сараю, что ему одному невозможно «обрабатывать» больных. Требуется помощник.

Слово старшего — закон. Немцы подбирали жестокосердных службистов из числа добровольно сдавшихся предателей. В крайнем сарае, в том, который ближе к воротам лагеря, старшим был отвратительный внешне, вислоусый, злой Чубан. Слабо выраженный подбородок, оттопыренная нижняя губа, красноватый, напоминающий свиной пятачок нос, низкий лоб и мутные маленькие глаза — одним своим видом он наводил ужас. Когда Чубан свирепел, он доходил до бешенства, губы его кривились и без мерзкого ощущения смотреть на него было невозможно.

— Тоже мне, доктор хирургических наук. Дай ему ассистента. Бери, цирульник, хоть пятерых, но чтоб сегодня всех постричь! — Чубан расходился все пуще и пуще.

Федоров пожал плечами:

— Я готов, но гонят на работу. Когда стричь-то? А фельдшер требует не торопиться и чище обрабатывать.

— Завтра с утра отправляйся в «нижний»! — приказал Чубан, скривив губы. — Бери кого хочешь.

Не было сомнений, что назначенный старшим сарая Чубан — один из тех, на которых гитлеровцы опирались и с помощью которых зверски управлялись в своих многочисленных лагерях смерти. Но тысячи советских граждан, оказавшись в фашистских лагерях узников, оставались несгибаемыми, и было немало случаев, когда смельчакам удавалось уничтожить охрану и уйти к партизанам или пробраться через линию фронта к своим войскам. Из лагеря, расположенного в безлесном районе, где находился Петр Косенко, побег был невозможен. Но он не пал духом. Строгий режим, колючая проволока, истязания палачей, гнусные доносы предателей не сломили воли комсомольца. Скудная информация о действительном положении на фронте, которую он получал от поступающих в лагерь новых партий, нескрываемая ненависть к фашистам помогали ему сохранять надежду и уверенность в скорой победе. Свою убежденность в неизбежности разгрома врага Петр вселял в души товарищей.

…Устал, продрог в тот день Петр. На ужин была холодная овсяная похлебка и пропахший бензином кусок хлеба. Только сон мог восстановить силы, но Косенко не спал всю ночь. С волнением ждал он, когда настанет утро, представлял, как вместе с Федоровым пойдет в «нижний» сарай, где встретится с человеком, который знает Георгия Константиновича Жукова.

Но встреча с незнакомцем не дала Пете ни радости, ни утешения. Человек, к которому Федоров привел его, лежал в дальнем углу на полу в тяжелом состоянии. Голова забинтована, видны лишь глаза и рот. Он попросил пить. Петя принес ему котелок воды из ручья, отдал сухари, которые берег в кармане на случай побега.

— Я слышал, что вы знакомы с генералом Жуковым? — спросил Петр. Больной ответил не сразу. Ему нужно было набраться сил, чтобы произнести хоть слово. К тому же у него, по-видимому, была высокая температура.

— Молоденький ты, как мой Володя. Как же угодил сюда?

— Я сын генерала Косенко, может, слышали?

— Нет, такого не слыхал. А вот Жукова приходилось видеть. Приходил он к нам на передовую. Володя мой приглянулся ему, хотел в военную школу послать. Не сбылась мечта Лыковых.

— И я мечтал в военное училище поступить, — сказал Петя, когда Лыков замолк. — И что потом? Кем он, Жуков, стал?

— Кем же, командующим фронтом. Это мы с ним еще под Ельней. Вот она, Ельня родная, и приняла моего сына в свою землю. Я, говорит, папанька, дома побываю, когда Ельню освободим, и тогда в военное училище поеду. И не дожил до взятия Ельни. В атаке погиб. Похоронил его в братской могиле. Видно, не суждено было ему слезы лить, как мне. Мать при бомбежке убита. Дочка еще у меня была, маленькая совсем — три годика. Наташа… Сожгли. Нет, это даже не звери — чудовища! Ух, злой я на них! Хорошо погнали мы фрицев. Верст двадцать драпали от нас. Потом опять оборона. В последнем бою в рукопашной схватке граната разорвалась над головой… Вот и оказался здесь…

— И больше с Жуковым не встречались? — спросил Петя, затаив дыхание.

— Издалека еще один раз его видел. Спешил куда-то с генералами. Знал, если доложу, что сына не уберег, рассердится он на меня. И поделом! Не хотел его расстраивать. Я видал, какими ласковыми отцовскими глазами глядел он на Володю моего, когда приходил на высоту под Ельней. Может, у самого такой же оголец на фронте.

— У него дочери, — сказал Петя. — Нет сына.

Лыков долго молчал, а потом спросил:

— А ты, видать, Жукова знаешь? Убьют они тебя, сынок. Крепись.

Петя кивнул головой.

— Будем бороться! Ну, извините, отец, тоже крепитесь.

Человек закрыл глаза, выдавив две прозрачные слезинки. Они упали на грязный бинт и нырнули в него.

Когда Петя встал с нар, он заметил возле двери Чубана.

— До свидания, — прошептал Петр и притронулся к горячей руке безнадежно больного человека.

Чубан заметил его:

— Марш отсюда! Ассистент цирульника! Зачем шныряешь по казармам? А ну, вон отсюда!

Кто-то из больных, томившихся в этом сарае, ответил за Петю:

— И мы знаем, зачем холуи ходят по этим вонючим сараям! Для тебя и фашисты не завоеватели, а спасители. Брата родного в петлю засунешь! Шкура продажная!

Поднялся такой негодующий шум, что «блюстителю порядка» фашистскому псу Чубану ничего не оставалось, как уйти в свой сарай. Но он отомстил Пете: нещадно избил его, и через несколько дней Петю увезли в другой лагерь узников.