Тертон

Глава 1 Амулет-1

Путник появился на дороге внезапно — как из-под земли вырос. Секунду назад на мокрой от дождя дороге, зажатой с двух сторон лесом, не было никого, и вот человек в сером плаще и с рюкзаком за спиной мелькнул чуть ли не перед самым бампером.

Станислав Думов бешено крутанул руль и надавил на педаль тормоза. Тормозные колодки натужно заскрипели, машину повело по мокрому асфальту и чуть не перевернуло.

От страха процесс мышления замедлился почти до нуля. Вместо того, чтобы остановиться, отдышаться, поговорить с пешеходом, избежавшем только что больницы или морга, проверить, не обделался ли, — вместо всего этого Стас на полном автомате снова газанул и поехал дальше с вытаращенными глазами и дико стучащим сердцем.

В боковое зеркало все же глянул. Тип с рюкзаком смотрел вслед уезжающей машине, лица под мокрым капюшоном не разглядеть. Наверняка ругает Стаса.

Но и Стас в долгу на всякий случай не остался — высказался сквозь зубы про бродяг, туристов или чокнутых блогеров, лазающих по местным дебрям в непогоду и выскакивающих на дорогу как чертики из коробки.

А леса в этих краях и впрямь бескрайние, густые и непролазные. Заблудиться не проблема. Дорога не всегда тянется ровно, как сейчас, больше вьется зигзагами между холмами, сплошь покрытыми лесом. Временами слева и справа от трассы в лесные заросли уходят скверно асфальтированные и грунтовые дороги, ведя в разные богом и начальством забытые деревеньки.

В детстве Стас вместе с приятелем и соседом Никитой Сапожниковым облазил эти леса вокруг Серебряной Поймы вдоль и поперек. Ориентировались в лесу они прекрасно — как и остальные деревенские.

Тауханцы, правда, еще круче ориентируются. Но это местный народец, живущий здесь с незапамятных времен, для них лес — дом родной.

Сердце и дыхание не желали успокаиваться, и Стас притормозил на обочине, возле подступающих к самому асфальтовому полотну деревьев. Интуиция подсказывала: денек будет явно неудачный, спешить нельзя, не то впору себе шею свернуть или влипнуть в какое-нибудь иное дерьмецо…

Дождь продолжал сыпаться с темно-свинцовых небес. Он шумел в кронах деревьев, вскипал пузырями в лужах. Листва деревьев у дороги была ярко-зеленая, дико контрастирующая с сизыми облаками. На дворе — середина лета, но ощущение, будто наступила осень, до того мир сумрачный и по-осеннему печальный. Просто деревья отчего-то забыли сменить окраску и сбросить листву.

Стас выбрался из машины прямо под моросящий дождь и сразу ощутил бодрящую свежесть. На чистейшем влажном и прохладном воздухе он понемногу начал успокаиваться.

Отойдя от машины на десяток шагов — теперь и она добавила новую краску в палитру природы, а именно: насыщенно-синий цвет, — Стас посмотрел назад. Бродягу из-за поворота не разглядишь.

Впереди и справа, если глядеть в сторону Серебряной Поймы, до которой пилить еще километров тридцать с лишком, то есть на юго-востоке, вздымался величественный Тауханский хребет, увенчанный снежными (даже летом!) вершинами.

Снова накатило тоскливое предчувствие близящейся беды. Такое с ним бывало частенько. Не паническая атака, но обострение тревожности.

И все из-за треклятого бродяги на дороге!

Хотя нет, настроение с самого утра не задалось.

Всего несколько минут назад Стас ехал по загородной трассе на своей старенькой «Тойоте», глядел, как уныло скребут дворники по лобовому стеклу, стирая капли мелкого дождя, как струится впереди мокрая темная трасса, и пытался понять, отчего у него нынче так гадко на сердце.

Пришел к выводу: наверное, это оттого, что долгожданный и короткий отпуск предстоит провести не на пляжах теплых стран, а в родной деревне Серебряная пойма.

Снова.

Тридцать лет назад Стаса угораздило родиться в захолустной деревне. В восемнадцать он уехал в город Лесной Увал, поступив в инженерно-строительный. После окончания нашел там работу в строительной компании и с тех пор являлся горожанином. Тем не менее деревня упрямо не желала уходить из его жизни: там до сих пор живут мама и бабушка, и к ним регулярно нужно наведываться, помогать, потому что больше мужиков в родном доме нет.

Отец вышел десять лет назад из дома, взяв с собой только то, что на нем было, и испарился без вести.

Мать тогда, помнится, сильно сдала, похудела, постарела, и неизвестно, что бы с ней сталось, если бы не помощь бабы Насти, маминой мамы, женщины крепкой и деловитой. Много работы по хозяйству легло и на неокрепшие плечи Стаса. Правда, он как-то особо от этого не страдал, привыкнув к труду с раннего детства.

Спустя пять лет бабушка сильно заболела и слегла. От госпитализации напрочь отказалась, твердила, что умрет в доме. Однако не только не умерла, но и чудесным образом выздоровела и с тех пор совершенно не болела.

Ни мать, ни бабушка не желали никуда переезжать, тем более в город. Этим бы они здорово облегчили нелегкую стезю Стаса, который проводил все сколько-нибудь длительные выходные и отпуска исключительно в Серебряной Пойме, чтоб ее.

Сам же Стас ни за что не нашел бы работу по специальности в этой дыре, а его диплом годился бы только для того, чтобы лежать в какой-нибудь коробке рядом с семейными реликвиями.

А впереди неясной угрожающей тенью маячило будущее, где в силу естественных причин — бабушке недавно стукнуло восемьдесят — мама останется одна. И придется Стасу решать непростую задачу: или насильно забирать мать в город, в свою тесную однушку, и продавать дом с участком, что в деревне само по себе дело сложное, или самому увольняться с работы, переезжать в деревню и заниматься сельским хозяйством.

Вариант, где мать оставалась бы одна-одинешенька, Стас не рассматривал.

Но это все, как надеялся Стас, в отдаленном будущем. А вот прямо сейчас, через какой-нибудь часик с небольшим, когда он наконец приедет в деревню, его ждет еще одно испытание, небольшое, но не менее неприятное.

Мать с бабушкой никогда прямо Стаса не упрекали в том, что он до сих пор не женат и бездетен, но каждый раз после визита в отчий дом на сердце оставалось неприятное чувство вины и собственной никчемности. На этот раз наверняка мать скажет, что после фиаско с Викой Стасу пора бы разуть глаза, присмотреться к деревенским красавицам — и в идеале остаться в Серебряной Пойме на всю жизнь. Живут же люди. И воздух свежий, и работа на земле благодатная. И девки не такие испорченные, как некоторые городские: взять эту Вику хотя бы…

Мысли сами собой съехали на Вику, и настроение испоганилось окончательно.

С Викой они встречались давнехонько, а жили вместе года два. Стервой она не была, налево не бегала. Будь она последней сукой, Стасу было бы гораздо легче утешиться после того, как они все-таки разбежались. И оправдаться перед мамой и бабушкой.

Но нет.

Вика — далеко не стерва, не блудница, и в психической неадекватности ее не упрекнешь. Но было в ней что-то, что Стаса вымораживало так, что и не описать…

Вика все и всегда делала по-своему — абсолютно все, от более-менее важных вещей (покупать ли дорогой торшер, который по мнению Стаса квартирке нужен, как собаке пятая нога) до мелочей (где этот торшер поставить, чтобы не наталкиваться на него ночью). Она не спорила, просто шла и делала по-своему, пока его не было дома.

И делала она вроде бы всегда что-то в принципе хорошее и похвальное (Стас был вынужден признать, что с торшером по вечерам в квартире стало не в пример уютнее), но вот этот ее постоянный игнор мнения самого Стаса спустя пару лет переполнил чашу терпения.

Уходя, Вика, кстати, этот торшер и много чего еще другого, купленного на общие деньги, прихватила с собой.

Ну что ж, пусть наслаждается уютным освещением в обществе другого несчастного, чье мнение она и в грош не будет ставить.

В разрыве Стас в немалой степени винил и себя: если б он умел дипломатически решать любые вопросы, «развода и девичьей фамилии», глядишь, не случилось бы. А со временем притерлись бы, с кем не бывает…

От всех этих воспоминаний приспичило ему сдуру поглядеть на фото Вики, сохраненное на телефоне. Балбес сентиментальный! Стас потянулся к мобиле, лежащей на соседнем сидении, и при этом отвлекся от дороги — все равно трасса прямая и пустынная.

И тут его словно что-то стукнуло. Он глянул на дорогу, а там откуда ни возьмись, прямо на проезжей части — дурень, которому дома в непогоду не сидится.

Вот что значит лишний раз вспоминать бывших!

Давно пора удалить ту фотку. И все остальные тоже…

У него и без давно забывшей его Вики проблем хватает — в том числе касающихся нездоровых нервов.

В памяти ни к селу ни к городу всплыло, что в детстве, еще до ухода отца, он недолго страдал лунатизмом — или сомнамбулизмом, если говорить более грамотно. Стоило перенервничать, как ночью он вставал, не просыпаясь, шел неведомо куда и часто приходил в себя в неожиданных местах.

Или вообще не приходил. Родителям приходилось за ним бегать и укладывать обратно в постель.

Когда ему было лет восемь, он как-то очнулся в огороде, стоя лицом к забору, за которым жили Сапожниковы. Что-то там высматривал, а что — непонятно. Было в ту ночь, плюс ко всему, еще и темно так, как это бывает только в глухих деревнях, где далеко не везде есть уличное освещение и регулярно вырубают электричество в целях экономии или по причине сто лет назад прохудившейся проводки. И тем не менее в полной темноте Стас ухитрился и замок открыть на входной двери, и ноги не переломать возле дровяного сарая, где отец раскидал чурбаны и не убрал, несмотря на жужжание матери.

И калитку между двором и огородом Стас как-то отпер, хотя там был хитрый крючок.

А спустя несколько месяцев, в начале осени — холодно тогда было не по-детски — в одной тонкой пижамке, босиком и почему-то с детской лопаткой в руке ушел в лес, опять-таки в полной темноте и без затруднений с замками.

Проснувшись внезапно в лесу, Стас, к счастью, сразу сообразил при свете полной луны, куда его занесло: на каменистый берег ручья, впадающего в озеро, не слишком далеко от дома.

Когда сомнамбулический сон его отпустил, он осознал, что стоит напротив каменного обрыва, нависающего над ручьем и сложенного из гигантских валунов. Местные болтали, что валуны сложены вручную, давным-давно, и что это место на самом деле языческое капище.

Босиком Стас кое-как добежал до деревни, где-то по дороге потеряв лопатку, а дома обнаружил, что предки только-только спохватились. Оказалось, мать встала по естественной надобности и заглянула на всякий случай в комнату сына. Стас, кстати, тогда не простыл, только носом похлюпал немного, и на этом обошлось.

После этого его запирали на ночь в комнате на ключ. Выдали горшок, поставили графин с водой и стакан — на случай, если понадобиться поучаствовать в круговороте жидкости в природе. Входную дверь тоже запирали на ключ, а ключ прятали в спальне родителей.

Дважды или трижды Стаса возили на осмотр разным врачам. Врачи никаких особых отклонений не выявили, но выписали недешевые таблетки. Стас пил их недельки две и бросил. Приступы ночного хождения прекратились — то ли от лекарств, то ли сами по себе.

Но с тех пор происходили с ним такие вот перепады настроения, панические атаки, тревожность, ощущение, что вот-вот стрясется что-то очень плохое и что за ним наблюдает кто-то невидимый. Прямо как сейчас… Однако стоит как следует подышать, глубоко, «лесенкой» — вдох, задержка, еще вдох, потом еще, пока легкие не наполнятся, потом выдох, задержка, снова выдох и так далее, — как он сразу приходит в себя.

…Надо бы подобрать бродягу да подбросить до Поймы, подумал Стас, расслабляясь под дождем, а то напугал, поди, его…

Он сел в машину, развернулся и поехал назад. Но, вырулив из-за поворота, обнаружил, что бродяга как сквозь землю провалился — видимо, ушел прямо в лес.

Невнятно выругавшись, Стас снова развернулся на пустынной дороге — и вдруг увидел серый плащ с капюшоном совсем рядом, на обочине. Снова выругался, на сей раз куда отчетливее, притормозил, опустил стекло справа и, перегнувшись через пассажирское сидение, громко сказал:

— Приветствую!

Путник мелкими шажками семенил в сторону Серебряной Поймы.

И как Стас его не заметил?

Это был старик лет семидесяти или больше, морщинистый, смуглый от загара и, возможно, природы, скуластый, узкоглазый — короче, азиат. Может быть, бурят, якут или из местных, тауханских. Одет плоховато: серый плащ, очевидно, раньше имел какой-то цвет, но напрочь выцвел и был изрядно потерт, штаны тоже потеряли всякий цвет и вид, сапоги старые, но качественные, кожаные, явно ручной работы, с вычурным орнаментом, вышитым золотистыми нитками. В одной руке старик держал цилиндрический молитвенный барабан из потемневшей от времени бронзы на захватанной деревянной ручке, крутил барабан по часовой стрелке. Это у тауханцев такой способ посылать молитвы-мантры во вселенную в режиме нон-стоп, не напрягая голосовые связки.

Старик остановился и уставился на Стаса из-под капюшона глазами-щелками.

— Ты извини, дедуля, что чуть не сбил, — немного развязно от неожиданности произнес Стас. — У самого чуть инфаркт не случился… Подвести до Серебряной Поймы?

Невозмутимо вертя барабан, старик улыбнулся и смерил Стаса оценивающим, как тому показалось, взглядом.

— И я тебя приветствую, терто́н, — внезапно звучным и низким голосом, на чистейшем русском языке проговорил он. — Подвозить не надо, сам дойду. У нас дороги разные.

— Уверен? — растерялся Стас.

Старик негромко рассмеялся — задушевно, по-доброму.

— Уверен-уверен!

— А… как ты меня назвал-то?

Но бродяга, посмеиваясь, свернул в лес и вскоре затерялся среди кустов.

Стас в который раз невнятно чертыхнулся и тронулся с места. Как дед его назвал? Тертон? Наверняка тауханское ругательство какое-нибудь.