Тертон

Глава 11 Амулет-11

Светлело. Среди домов на противоположной стороне улицы скользили тени, ловкие, беззвучные, непохожие ни на зверей, ни на людей. Они избегали Стаса Думова. Он встал посреди двора, по-прежнему не слыша крика петухов, лая собак, людских голосов. Серый мир никуда не делся — напротив, стал куда детальнее, реалистичнее, откровеннее… Что может быть хуже ночного кошмара? Только кошмар, который не кончается с наступлением утра…

Стас не знал, что случилось на самом деле, но отдавал полный отчет в том, что его жизнь уж точно изменилась и пути назад нет. Отныне он тертон, что бы ни означало это слово, и видит то, чего не должен видеть ни один смертный.

Или же он все-таки сошел с ума? Что, если на самом деле он бьется вот прямо сейчас в смирительной рубашке в комнате, обитой мягкими матрасами?

Он глянул на соседний дом, в сером мире абсолютно покинутый. Получается, Никита — тоже как бабушка? Его заменили куклой, которую все видят как обычного человека? А его дети — братья-близнецы? А престарелые родители? А жена Злата, которая на сносях и ждет девочку? Сколько людей в мире под неведомой Завесой заменены вот этими тряпичными тварями?

Он не выдержал, побежал куда-то за калитку, по улице, вдоль убогих домов, сделанных из чего попало, из дешевых материалов, глины и соломы… Где правда? Здесь, в Сером мире или там, где все чинно и благородно? Он споткнулся и упал на четвереньки, выронив лопату, зажмурился, не желая видеть все это чудовищное убожество…

…Кто-то деликатно кашлянул. Стас открыл глаза и поднял голову — перед ним стоял знакомый старик-тауханец, все такой же морщинистый, скуластый, улыбающийся, с узкими щелками глаз, неопределенного возраста. На нем красовался тот же потертый, выцветший плащ, такие же штаны и кожаные сапоги ручной работы. Весь этот прикид удивительно гармонировал с Серым миром… Да и с тем, под Завесой, в принципе, тоже… В руке у тауханца был молитвенный барабан, посылающий молитвы-мантры во вселенную. За спиной висел брезентовый вещмешок.

— Как дела, тертон? — полюбопытствовал старик таким обыденным тоном, словно они встретились днем в придорожном кафе.

Стас сел на пятки, вставать не хватало сил. И желания. Хриплым голосом спросил:

— Почему вы так меня называете?

— Потому что тертон — это тот, кто ищет клады, — охотно объяснил дед.

— Золото? — глупо спросил Стас.

— Лучше! Лучше золота — истина. Хотя и золото тоже найдешь, если захочешь. Вон у тебя и лопата есть.

Стас оглянулся на пустую улицу.

— Этот Серый мир… Как из него выбраться?

Тауханец покачал седой головой.

— Никак. Это и есть реальный мир. В нем живут чудовища и много еще кто. А тот мир, который ты принимал за настоящий, с красивыми вещами, — это все обман, морок, Завеса.

— Завеса… — повторил Стас. — В смысле, мы всегда жили на этой свалке, но видели другой мир, лучше и красивее?

— Да. С незапамятных времен. И многие люди, и многие неживые вещи — просто тульпа, иллюзия, подделка.

«Как Сапожниковы и баба Настя», — договорил мысленно Стас.

У него дико заболела голова. Он схватился за виски и охнул.

— Но в присутствии Пробужденного тертона, — заговорил старик, и боль унялась, отступив на задний план, — Завеса падает, и иллюзии разрушаются. Ты еще слаб и не вполне пробужден. И многому должен научиться…

— Я не хочу учиться… — простонал Стас. — Я хочу как раньше!..

— Все люди хотят жить в красивой иллюзии, — с неподдельным состраданием в голосе проговорил старик, — но пути, увы, обратно нет. У тебя был проблеск Просветления, потому что ты искренне пожелал пробудиться, и ты не забудешь об этом опыте, даже когда Завеса вновь падет на твой мир.

— Не хочу, — тупо повторил Стас, глядя в землю.

Старик фыркнул.

— Хочу — не хочу, от этого все страдания! — сварливо буркнул он. — От Завесы освобождены только те, кто на самом верху, и те, кто в самом низу — как я, простой бродяга без дома и семьи. И ты таким стань — с ума не сойдешь!

И засмеялся.

А Стас завопил, зажмурившись и зажав уши — но никакого звука из глотки не вырвалось. А потом его охватила слабость, мысли окончательно перепутались, он ощутил, как падает на бок, и его накрыло беспамятством глубокого обморока.

…Однако долго это блаженное состояние не продлилось — по крайней мере субъективно. Он очнулся в больничной палате, под капельницей, а рядом на стуле, в накинутом на плечи одноразовом халате сидел белобрысый Никита. Глядел озабоченно, без прищура.

Как только мозг Стаса прогрелся в достаточной мере, он вылупился сначала на Никиту, потом перевел дикий взгляд на аккуратно выкрашенные стены, на запертую пластиковую дверь, на кафельный пол. Все было не то чтобы совсем уж новым, но далеко не таким дряхлым и кошмарным, как в Сером мире… Обычная крохотная палата в районной больнице на четыре койки, вот только три другие койки свободны и застелены.

За окном — из обычного стеклопакета — в зеленой листве шелестел дождь. «Дождь — это хорошо, — подумалось Стасу, — скроет следы того, что я разрыл могилу. И Завеса, стало быть, снова пала». Его прошибло холодным потом.

— Очнулся? — обрадовался Никита.

Перед мысленным взором Стаса крутились обрывочные картинки: старик-тауханец, вязаная кукла с румяными щечками и желтыми фарфоровыми глазами, похожие на сараи дома, черные выжженные тени на серых обоях…

Никита понизил голос:

— Ну как ты?

Разве он настоящий? Его дом много лет стоит пустой. Это фальшивка, как и бабушка… Из чего он сделан на самом деле, из чего связан или слеплен? Какая кукла сейчас таится под Завесой?

— Где я? — спросил Стас, собирая волю в кулак, чтобы не шарахнуться от Никиты.

— В Бурнинске, — с облегчением ответил Никита, довольный, что Стас наконец-то отреагировал. — В районной больнице. У меня тут зам знакомый.

— Ты же… водитель зама… прокурора? — тупо спросил Стас.

Никита хохотнул, и сразу появился знакомый прищур.

— Ага, я по замам спец, понимаешь ли!.. Вот, подсуетился, чтобы тебя полечили. Ты совсем плохой был после… после всего.

— После чего?

Никита поправил сползший халат и вздохнул, опуская глаза:

— Прими мои соболезнования по поводу мамы… Сердце не выдержало. Уж очень она к бабе Насте была привязана.

Стас помолчал, обдумывая сказанное, уточнил удивительно ровным, почти деловитым тоном:

— Мама умерла?

— Ты забыл, да? — поскучнев, сказал Никита. — У тебя это… как его… завихрение мозгов, что ли, произошло. Не знаю, как правильно сказать, я ж не медик… Но завихрение вроде бы временное. От сильного стресса. Вот отлежишься и… Так ты вообще ничего не помнишь?

Стас молчал, кусая губы. Заглянула медсестра, наметанным глазом зыркнула на капельницу и тихо прикрыла дверь.

Никита снова вздохнул:

— Такое бывает. Человек выгоняет плохие воспоминания и как бы забывает все… Ну ничего, ты парень в расцвете сил, вспомнишь еще. Полежишь тут недельку…

Стас привстал:

— Не буду я тут лежать недельку!

— Ну-ну, тихо, не кипишуй! Успеешь убежать. Я за домом пригляжу, если че.

«Тебя нет, — сказал ему Стас мысленно. — Или ты не настоящий. Как же ты приглядишь?»

Но мысль оборвалась, потерялась среди других бессвязных мыслей, угасла. Почему он подумал, что Никиты нет? Вот же он, самодовольный и лоснящийся как всегда.

— Выпишешься, — продолжал разглагольствовать Никита, не замечая терзания Стаса, — вступишь во владения. Усадьба-то теперь твоя. Глядишь, останешься, женишься на деревенской. Дом у вас хороший…

«Нет, не хороший, — снова мысленно парировал ему Стас и снова не вполне отдал себе отчет, почему. — Все ненастоящее, все! Мы живем во лжи, в бесконечном обмане!»