Том 30. Письма 1855-1870

7 МАРИИ БИДНЕЛЛ-ВИНТЕР [13]

Тэвисток-хаус,

суббота, 10 февраля 1855 г.

Каждый день я получаю огромное количество писем, написанных различными, совершенно незнакомыми мне почерками, и потому, как Вы сами понимаете, не могу уделять особого внимания внешнему виду всей этой корреспонденции. Вчера вечером, когда я читал, сидя у камина, мне принесли целую пачку писем и положили передо мной на стол. Я просмотрел ее всю и, не заметив ни одного конверта со знакомым мне почерком, оставил письма на столе нераспечатанными и вернулся к своей книге. Но странное волнение вдруг овладело мной, и мысли мои почему-то унеслись в далекое прошлое, к дням моей юности. В том, что я читал и о чем думал перед тем, не было ничего, чем можно было бы объяснить этот внезапный поворот. Но тут мне пришло на ум, что это могло быть вызвано каким-то неосознанным воспоминанием, пробудившимся при виде одного из полученных писем. Я стал снова перебирать их, и вдруг узнал Ваш почерк, и непостижимая власть прошлого захватила меня. Двадцати трех или двадцати четырех лет как будто и не бывало! Я распечатал Ваше письмо в каком-то трансе, совсем как мой друг Дэвид Копперфилд, когда он был влюблен.

В Вашем письме столько жизни и обаяния, столько непосредственности и простоты, столько искренности и тепла, что я читал его с упоением, не отрываясь, пока не дошел до того места, где Вы упоминаете о своих девочках. В том состоянии полной отрешенности, в каком я находился, я совсем забыл о существовании этих милых крошек и подумал, не схожу ли я с ума, но тут я вспомнил, что и у меня самого девять детей. И тогда эти двадцать три года начали выстраиваться длинной чередой между мной и прошлым, которое мы не в силах изменить, и я задумался над тем, из каких случайностей сотканы наши жизни.

Едва ли Вы способны с такою нежностью, как я, вспоминать старые времена и старых друзей. Всякий раз, проезжая по пути на континент или обратно через Сити, я неизменно захожу в небольшой дворик позади дворца лорд-мэра и, обогнув угол Ломбард-стрит, прохожу мимо церкви и вспоминаю, что там похоронена бедняжка Энн [14] (не помню, — кто мне говорил об этом). Если Вы пожелаете проверить мою память и спросите, как звали Вашу хорошенькую служанку из Корнуолла (теперь, я думаю, у нее уже около трех десятков внуков и ходит она, опираясь на клюку), то Вы убедитесь в том, что я выдержу испытание, хотя имя у нее было просто невероятное. Время не стерло память о тех днях: они оставили во мне след, четкий, ясный, неизгладимый, как будто меня никогда не окружала многотысячная толпа, как будто мое имя никогда не произносилось вне моего тесного домашнего круга. Чего бы стоил я, чего бы стоили все мои усилия и все то, чего я достиг, если бы это было иначе!

Ваше письмо так взволновало меня еще и потому, что пробудило столько дорогих моему сердцу воспоминаний о той поре, поре моей весны, когда я был или гораздо умнее, чем теперь, или, быть может, гораздо безумней? На этот вопрос я не смог бы ответить, даже если б раздумывал над ним целую неделю. Поэтому лучше не буду и пытаться. Я готов всем сердцем откликнуться на Ваш призыв, мечтаю о долгом, задушевном разговоре и буду счастлив увидеть Вас после стольких лет разлуки.

Завтра утром я уезжаю в Париж, где пробуду около двух недель. Когда я вернусь, миссис Диккенс заедет к Вам, чтобы условиться о дне, когда Вам и господину Винтеру (прошу засвидетельствовать ему мое почтение) будет удобно прийти к нам пообедать запросто. Мы встретимся в тесном домашнем кругу, без посторонних, чтобы никто не помешал нам наговориться вдосталь обо всем.

Мэри Энн Ли [15] мы видели сто лет тому назад в Бродстэрсе. Миссис Диккенс и ее сестра, которые не пропускают ни одного объявления о браке, буквально вскрикнули, увидев ее имя в газете, я же на их вопрос, как я отношусь к этому известию, ответил, что, по-моему, давно пора. Признаюсь, впечатление было бы гораздо сильнее, если бы я не знал, что жених — джентльмен почтенного возраста, с семью тысячами годового дохода, с многочисленными взрослыми детьми и без малейших признаков образованности.

Моя мать решительно возражает против того, чтобы ее считали старухой, и на рождестве неизменно появляется у меня в легкомысленной девичьей шляпке; чтобы надеть ее, требуется масса времени и сил. Видно, самой судьбой решено, чтобы я никогда не встречался с Вашим отцом, когда он бывает в наших местах. Дэвид Ллойд, этот отъявленный мошенник, нисколько не изменился, в чем я имел сличай убедиться, столкнувшись с ним в лондонской таверне примерно в году 1770-м, когда я встретил Вас с сестрой и Вашей бедной матушкой на Корнхилле — Вы шли все трое к Сент-Мэри-Экс заказывать некие таинственные платья, как потом оказалось, подвенечные. Это было в те далекие времена, когда дамы носили круглые зеленые ротонды, шерстяные, если я не ошибаюсь. Со свойственной мне галантностью я проводил вас до самых дверей вашей портнихи, когда Ваша матушка, охваченная внезапным страхом (клянусь честью, без малейших оснований), что я намерен последовать за Вами, сказала, подчеркивая каждое слово: «А теперь, мистер Дикин (иначе она меня не называла), разрешите с Вами распрощаться».

Упомянув выше о Париже, я вспомнил, что вся моя жизнь была разбита и все мои надежды разрушены, когда ангела моей души отправили в Париж для завершения образования. Если я могу быть там чем-нибудь полезен Вам или если я могу привезти оттуда какие-нибудь безделушки Вашим милым девочкам (право, мне все еще кажется, что они плод Вашей фантазии), то прошу Вас, располагайте мной. В Париже я остановлюсь в отеле «Мерис» и запрусь в своем номере, — единственное, что может оградить меня от нашествия моих земляков и американцев! — но я с величайшей готовностью выполню любое Ваше поручение.

Моя дорогая миссис Винтер, к радостному волнению, вызванному Вашим письмом, примешивается и некоторая доля грусти. В этом огромном мире, где мы с Вами живем и где многие из нас так странно теряют друг друга, нельзя без душевного трепета услышать голос из далекого прошлого. Вы так неразрывно связаны с тем временем, когда те свойства моей натуры, которые впоследствии сослужили мне такую службу, только-только зарождались во мне, что я не в силах закончить это послание легкомысленной нотой. Ваше письмо затронуло во мне такую сторону, или, лучше сказать, такую струну, которую был бы не способен затронуть никто на свете, кроме Вас. Надеюсь, мистер Винтер не посетует на меня за эти слова.

Ваш преданный друг.