Тонкий профиль

Курс — реконструкция

Обычно рано утром в субботу или в воскресенье от заводоуправления — на автобусах, из разных концов города — на "Волгах" и. "ВАЗах" выезжают трубопрокатчики в свои дома отдыха. Профилакторий "Изумруд" — самый близкий, дальше — озеро Еланчик, еще дальше — озеро У вельды. Но дальняя дорога совсем не смущает любителей отдыха в этом прекрасном уголке области. В любое время года у озера Увельды очень хорошо. Даже зимой, в морозец, в снегопад, когда метет поземка или завьюжит крепко, по-южноуральски.

Осадчий, правда, так далеко выезжает редко. Его любимое место — "Изумруд". Ну, а те, кто помоложе, люди среднего заводского поколения, не говоря уже о молодежи, готовы отмахать сто двадцать километров в оба конца, отправиться на Увельды сразу же после смены, ради того чтобы два дня подышать удивительной чистоты воздухом, побродить по лесу, покупаться в озере — летом, попариться в финской баньке — зимой.

Небольшие коттеджи вблизи озера поначалу стал строить трубоэлектросварочный цех — для своих рабочих и инженеров. Место понравилось, и со временем к этим домикам стали пристраивать свои коттеджи другие цехи, затем уже завком устроил здесь столовую, клуб — и уютный поселок приобрел общезаводское значение.

…В один из субботних дней февраля семьдесят второго года Борис Сергеевич Телешов с женой приехал на Увельды. За завтраком встретились все свои: были здесь начальник производства Вавилин, супруги Тереховы, начальник цеха Калинин, мастер Николай Падалко, сварщик Гончарук.

Телешовы сели за один столик с Виктором Петровичем и Верой. Знали они друг друга давно, еще с тех пор, когда Телешов только пришел на завод.

Родился Телешов в Челябинске в тридцать четвертом, здесь же окончил школу и Политехнический институт, успел возмужать и облысеть на заводе. Про него можно сказать, что он был и остается однолюбом по отношению к родному городу и родному заводу и привязанности своей не изменяет.

Сразу же после института очутился в конструкторском бюро трубопрокатного. И здесь ему, начинающему инженеру, поручили дело, которое впоследствии стало для него главной заводской специальностью: механизацию и автоматизацию оборудования. А говоря короче, все ту же реконструкцию, все то же непрерывное обновление, идущее в ногу с непреложными требованиями времени и технического прогресса.

Обычно молодые специалисты начинают на трубопрокатном с какого-либо цеха. Там набираются навыков и опыта. Телешов же, ломая традиции, вдруг перешел из конструкторского бюро в цех, в трубоэлектросварочный. Не смущаясь тем, что уже занимал должность конструктора, отбросив всякое тщеславие, попросился к стану, в сменные мастера.

Спуститься с четвертого этажа заводоуправления, где размещается конструкторский отдел, на поточную линию, в цех да еще начать с должности мастера — это поступок нелегкий для любого человека. Однако сам Телешов не преувеличивал его значения, хотя и оценивал с чувством внутреннего удовлетворения.

Есть на заводах люди с тягой к вещной, реально зримой, руками осязаемой, хотя и тяжелой работе. Это люди с жаждой непосредственного действия и прямой личной ответственности за дело. Те, кто любит цеховую обстановку с ее динамичностью, физическим напряжением больше, чем спокойную обстановку комнат, заставленных кульманами. Таков и Борис Сергеевич Телешов.

Цехи притягивают к себе надолго людей определенного склада. Я не ошибусь, если скажу, что тут как бы сам труд отбирает и сортирует характеры. Вступив в новую должность на стане "1220", Телешов буквально ринулся в уже знакомую ему и кипучую обстановку большой работы. В декабре семьдесят первого началась непосредственно реконструкция.

Теперь уже не было никаких сомнений, что подготовительный период ее закончился успешно. В многотиражках заводчане печатали обращения к коллективам заводов-поставщиков, бригады с трубопрокатного ездили в разные города на эти предприятия. Осадчий чуть ли не ежедневно связывался по телефону с директорами, звонил в областные комитеты партии, делал все, что мог, и даже то, на что и сам не рассчитывал. И срок в полтора года, казавшийся очень многим неосуществимым, этот срок, к удивлению и самого Телешова, оказался реальным.

Зимой на завод стали прибывать детали новых "ниток" рольгангов и гигантского кромкострогального станка, оборудование для новой трехдуговой сварки, части реконструируемого громадного пресса. Пришло время готовиться к сложной операции замены оборудования.

Начало дела, да еще такого "мощного" и необычного, не могло не занимать всех трубопрокатчиков. Живо интересовались им и сотрудники заводской лаборатории. Поэтому Телешов не очень удивился, когда Вера стала расспрашивать о работах на линии "1220". Они вышли из столовой вместе — Телешов, Виктор Петрович и Вера, медленно двинулись в сторону озера по расчищенной дорожке. Ночью выпал обильный снег, с утра его прихватило морозцем, и теперь снежок жестко и приятно похрустывал под ногами, словно сахар на каменном полу.

У берега высокие ели близко подступали к самым домикам, протягивали прямо к окнам отяжеленные снегом ветви. Светило солнце, расплывалось тысячами веселых бликов на белой скатерти озера. Дышалось легко и хорошо. Вера призналась, что ей сейчас хочется безоглядно окунуться в эту тишину, впитывать в себя красоту природы, забыть обо всех заводских делах.

— Но, странное дело, хочу забыть — и не могу. И у вас так же? — повернулась она к мужу и Телешову. — Даже здесь думается о заводе.

— Наша беда, что мы не умеем отключаться. А надо бы разом сбрасывать все на время отдыха, — заметил Виктор Петрович.

— Я-то знаю, как ты сбрасываешь! — улыбнулась Вера. — На заводе день-деньской и еще дома сидишь за столом до глубокой ночи.

— Пока могу, работаю так, — заметил сердито Терехов. — И Борис Сергеевич тоже. А ты разве не так, моя милая?

— Ладно, черт с вами, живите, как можете, — Вера махнула рукой. — Я вот у Бориса Сергеевича хочу в таком случае спросить: как вы там умудряетесь менять рольганги, не останавливая потока труб? Как это вам удается? Я спрашивала у моего, — Вера кивнула в сторону мужа, — да от него ничего не добьешься! Говорит — "секрет шестого цеха"! Нет, в самом деле, как?

— Ну, какой там секрет, — засмеялся Телешов. — Заглядывали бы к нам почаще сотрудники заводской лаборатории — сами все увидели!

— Заглядывают, и нередко. Да только заскочишь на десять минут — не заметишь сразу, как вы там химичите, великие комбинаторы!

— "Химичите"? — Виктор Петрович скорчил гримасу. — Неуважительно и вульгарно. Нет, это изобретатель ность плюс продуманный риск, и то, и другое, как функция самой жестокой необходимости. Вот такая формулировка приемлема и отвечает правде фактов.

— Фу ты, как строго! Ну, извини, я неловко выразилась. Конечно, изобретательность.

Вера опять вопросительно посмотрела на Телешова.

— В общем-то все довольно просто, — начал Телешов с той дотошной и немного медлительной обстоятельностью, которая не покидала его в любых обстоятельствах. — Чтобы взорвать фундамент под рольгангами и уложить новый, предусматриваемый уже не для четырех, а для шести "ниток", мы первым делом решили каждый рольганг поставить на металлические стойки. Поднять его над фундаментом, который необходимо сменить…

— Зрительно представляю себе, — заметила Вера.

— Затем во время одною планового ремонта мы просверлили отверстия в бетоне, во время второго — бетон взорвали. Пустили рольганг, а под ним постепенно выбираем куски раздробленной бетонной массы…

— Ловко! — вырвалось у Веры. — Значит, остановки в ущерб выполнению плана никакой? А вот такой вопрос. Во время взрывов осколки могут повредить оборудование. Не говоря уж об опасности для людей. Вы что, рабочих вывддите из цеха?

— Нет. Просто место взрыва накрываем большими стальными листами. Там в яме громыхнет крепко и снизу ударит в листы. Знаете, такой мощный звук рождается, словно бы в громадный колокол ударили. Мощное эхо еще долго блуждает по цеху.

— А что же листы? — спросила Вера.

— Листам ничего не делается. Они ведь закрепляются во время взрыва и остаются на месте.

— Борис Сергеевич, я видела здесь Падалку. Он теперь у вас взрывник или арматурщик? — ехидно поинтересовалась Вера.

— Николай Михайлович ведь мастер на линии "820". Когда начнем и эту линию реконструировать, — вполне серьезно, словно не замечая иронии Веры, ответил Теле шов, — тогда подключится и Падалко. Но, скорее всего, на своем участке сварки.

— Все-то у вас предусмотрено, ребята, все-то продумано, — улыбнулась Вера.

Разговаривая они дошли до берега, потом повернули к домику Тереховых. Это был коттедж, обустроенный во вкусе Виктора Петровича — просто и удобно. Все приспособлено для отдыха и… работы. В небольшом кабинетике — стол у большого окна с видом на озеро и горбатый островок, похожий зимой на вмерзшего в лед седого верблюда, за ним на другом берегу виднеется синеватый гребень дальнего леса.

Было бы у Терехова больше времени — с каким бы удовольствием он приезжал сюда поработать над материалами докторской диссертации, связанной с проблемами сварки труб. Цехи завода предоставляли ему великолепные возможности для проверки возникающих технических идей. Например, проблема так называемого топкого профиля. Она решалась неуклонно и постепенно, год за годом, и до сих пор оставалась в поле зрения заводских инженеров. Правда, жизнь вносила свои поправки. Теперь в больших газопроводах резко увеличено давление. Это дает возможность увеличить количество транспортируемого топлива. Но раз выше давление — прочнее должны быть стенки труб. А это, в свою очередь, требует определенной их толщины и, главное, производства труб из высокопрочных марок стали. Значит, слово и за сталеплавильщиками.

Так везде в индустрии. Нет изолированных вопросов, полностью разрешаемых в рамках одного предприятия. Большая проблема напоминает ствол, уходящий своими разветвлениями в разные области науки и производства. Ныне завод экономит немало металла, выпуская газовые трубы с более тонкими стенками, особенно трубы, изготовляемые на станах горячей прокатки. Но проблема еще не снята, она в развитии. По-прежнему действуют поправочные коэффициенты на трудоемкость и сложность работы на тонких профилях труб, по-прежнему профиль трубы варьируется в зависимости от характера и протяженности газовой магистрали, давления на разных ее участках.

Работы по изучению хотя бы одной этой проблемы — непочатый край. Но где взять время? Не раз Терехов с сожалением отмечал, что с годами все больше накапливается опыт, все богаче и содержательнее становятся замыслы, а времени для их осуществления все меньше.

И все же Виктор Петрович иногда успевал поработать и здесь, в домике на озере Увельды. Поработать и отдохнуть, зимой же попариться в финской бане.

В таком удовольствии и Телешовы, и Вавилин, Калинин, Митя Арзамасцев — многие друзья Виктора Петровича старались себе не отказывать. Об этом купании всегда бывало много веселых рассказов после воскресного отдыха. Вспоминали, шутили, хвастались: вот, мол, как геройски ведут себя трубопрокатчики.

Распарившись в финской бане чуть ли не "до точка кипения", как любили говорить заводчане, купающиеся выскакивали на берег и прыгали в неглубокую прорубь. Кое-кто утверждал, что это, мол, вроде особой привилегии трубопрокатчиков, людей решительных во всем. И занятие, предполагающее особый, уральский характер.

Трудно установить, кто первым ввел эту моду именно на Увельды, но купание в проруби после бани стало быстро распространяться среди отдыхающих. Года два назад Терехов, набравшись духу, впервые ухнул в прорубь и после минутного испуга почувствовал, что все не так страшно, как кажется, когда стоишь на берегу в шубе и в теплых ботинках и с изумлением смотришь на обнаженных купальщиков. Через полгода Виктор Петрович уговорил и жену попробовать искупаться в проруби.

Вот и в этот февральский день за два часа до обеда, предвкушая не столько само погружение в ледяную воду, которое было все-таки малоприятно, а удивительное состояние легкости, окрыленности во всем теле, бурный прилив бодрости и энергии, ощущение вновь нагрянувшей молодости, которое наступает после купания, Тереховы и Борис Сергеевич направились в сторону финской бани, А когда вслед за мужем и Телешовым Вера в облаке пара, как в газовом шлейфе, окутавшем ее горячее тело, пробежала по снегу и прыгнула в прорубь, там уже громко фыркали и отплевывались другие купальщики.

— Горячий привет! — крикнула Вера, с трудом переводя дыхание, которое все же перехватывало при первом погружении. Как и другие, она плескалась и крутилась в воде, словно там, на дне проруби, к ее пяткам был привинчен маленький электромоторчик.

Наверное, это было смешно, когда, все так же прыгая и отфыркиваясь, Вера вдруг спросила Телешова:

— При трехдуговой сварке ведь увеличится ее скорость?

— Что-что? Какая скорость? — поразился Телешов. Уж очень не соответствовала обстановка такому разговору.

— Ну, как? — выкрикнула Вера.

— Что?

— Водичка!

— Хорошо! Захватывающе. — Телешов то погружался в ледяную воду, то выпрыгивал из нее.

— А скорость стана?

— Черт побери, увеличивается вдвое! — фыркнул Телешов. — Обычно — не более девяноста метров в час, а после реконструкции будет почти двести.

То, что Телешов ей все-таки ответил, совсем развеселило Веру.

— Смотрите, помнит! — закричала она. — Даже в проруби помнит!

— Но больше вопросов не принимаю, — в тон ей засмеялся Телешов. — Подробности — на месте. Ждем вас в шестом цехе! — крикнул Вере уже вдогонку, а она, первой выскочив из проруби, уже бежала в теплый предбанник, на ходу завертываясь в большую мохнатую простыню.

Как мне рассказывала потом Вера, она, действительно, через несколько дней побывала в "хозяйстве Телешова", да и впоследствии следила за всеми этапами реконструкции стана "1220".

…Так случилось, что летом семьдесят третьего мне показывал этот цех не главный инженер и не Борис Сергеевич Телешов, а Петр Федорович Новиков, инженер, которого я раньше не знал.

Выше среднего роста, стройный, худощавый, он понравился мне сразу немного застенчивой манерой держаться, простотой, неподдельной скромностью. В нем чувствовалась еще и энергия, добросовестность даже в том, как он подробно и старательно объяснял мне все, что мог объяснить и показать в трубоэлектросварочном. Двигался он легко, привычно, я бы еще сказал, с солдатской непринужденной выносливостью. Я еле поспевал за ним.

Когда после пятилетнего перерыва я подходил к хорошо знакомой и внешне ничем не изменившейся огромной коробке цеха, мне как-то не верилось, что я так давно здесь не был. И заводской двор, и маленький садик, вплотную примыкавший к цеху, — все тут выглядело так же, как и прежде. Быть может, только кустов жасмина да небольших елочек стало побольше.

Казалось бы, только вчера я вот так же открывал простенькую дверь с потрескавшейся краской и вступал на бетонный пол с мелкими щербинками, выбитый, вытертый тысячами грубых и крепких рабочих ботинок трубопрокатчиков. Эта дверь вела в один из темноватых коридорчиков, а он, в свою очередь, выводил к другой двери, такой же неказистой, с деревянной ручкой, замасленной рабочими ладонями. И только за этой второй дверью неожиданно открывался простор цеха.

Нет, я не оговорился, именно простор, хотя слово это не вяжется с представлением о цеховых пролетах, какими бы большими они ни были. И не в длине этих пролетов, видимо, дело. Ощущение простора возникает от волнующей масштабности всего, что видишь перед собою, от самого стиля цеха — "расчета сурового гаек и стали", как сказал Маяковский, от той индустриальной мощи, которая исходит от каждого стана, автоматической линии.

Я не знаю, много ли у Осадчего дизайнеров — людей, думающих о художественной выразительности конструкций. Но уверен, что главным дизайнером здесь стала побудительная сила, продиктованная самим временем, которая заставляет коллектив стремиться к индустриальной гармонии, красоте и целесообразности всего, что находится на заводе.

Когда я ходил по цеху с Новиковым, мне хотелось сразу и четко отделить старое от нового и новое от новейшего, представить себе в реальной плоти зримые черты реконструкции. Я старался это сделать, но, к удивлению своему, многого не мог сразу заметить. В самом деле, как определить на глазок изменения в мощности двух гигантских формовочных прессов, которые легко, одним нажимом сгибали плоские стальные листы, придавая им овальную форму. Я стоял около них, задрав голову, и мне представлялось, что эти махины такие же, как были пять лет назад.

Но когда я сказал об этом Новикову, он как будто бы даже обиделся.

— Новый пресс очень отличается от старого, хотя и стоит на том же месте, — сказал Новиков, как мне показалось, с удовольствием окидывая взором агрегат. — Очень отличается, — повторил. — Тот, прежний, работал с максимальным усилием в тринадцать тысяч тоня, а теперешний — ого! — давит с силой в двадцать тысяч! Чувствуете, какая разница?

— Да, конечно, — согласился я, хотя эту разницу, честно говоря, я мог почувствовать лишь умозрительно. Пресс работал быстрее на какие-то доли минуты, но и эта экономия времени на каждой заготовке давала за сутки значительный прирост производительности.

Такой же скачок в производительности дала и замена четырех "ниток" рольганга на шесть. Новиков спросил меня, вижу ли я это.

Я кивнул утвердительно. Мысленно же упрекнул себя в недостаточной наблюдательности. Вот уже две новые линии рольгангов должен бы заметить. Их можно сравнить с железнодорожными путями, с той лишь разницей, что по ним катятся не вагоны, а трубы. И естественно: чем больше "путей", тем выше их пропускная способность.

— Линий стало больше, но длина их уменьшилась, — заметил Новиков.

— Как так?

— А кое-где мы нашли возможность сократить путь трубы внутри цеха. Линий больше, но они короче. Тут самое интересное, в чем же главный источник увеличения производительности? — сказал Новиков.

— В чем же?

— В скорости сварки. Вместо двух три вольтовых дуги теперь на станах. И скорость сварки увеличилась более чем вдвое.

Я остановился с Новиковым около пульта наружной сварки труб на линии "1220". Стоял и наблюдал за ходом работы, а потом Петр Федорович предложил мне сесть на скамейку, которая стояла на этой рабочей площадке. У сварщика, находящегося за пультом, была другая скамейка для отдыха, эта же предназначалась для электриков, слесарей, ремонтных рабочих, для мастеров, начальников смены, для всех, кому по той или иной причине надо работать около стана, не мешая самому сварщику и не отвлекая его.

Наблюдая за сваркой, я невольно вспомнил давний спор Осадчего с Чудновским о возможности применить телевидение для контроля за качеством сварочных швов. И спросил у Новикова, есть ли уже такие аппараты в цехе.

— Будут. Пока же используем рентген. Есть специальные пульты контроля. Но рентгеновские снимки требуют времени для проявления. И это нас не устраивает, — пояснил Новиков. — Поэтому сейчас монтируется и испытывается новая установка — рентгенотелевизионная. Снимок внутреннего шва трубы будет проектироваться на маленький телеэкран. Мгновенно. Таким образом достигается максимальная оперативность контроля.

"Итак, — подумал я, — Осадчий оказался прав и в этом споре. Он же говорил Чудновскому, что рано или поздно, а телеглаз начнет следить за качеством швов, станет самым точным и внимательным контролером. К этому и пришли.

Значит, интуиция и на этот раз не подвела директора, Терехова, Усачева, других инженеров. И вообще, интуиция — разве это только инженерный дар? А не вернее ли будет предположить, что эта способность вписывается в более общую формулу и означает прежде всего умение предвидеть будущее?"

На скамейке возле пульта в общем-то тихий уголок. Только позванивают, попрыгивая на роликах рольганга, трубы, шипит и пофыркивает сварочный агрегат, тут можно говорить, лишь слегка напрягая голос. Но Петр Федорович даже не делает и этого усилия, поэтому мне приходится наклоняться к нему, чтобы расслышать объяснение, почему значительно возросла скорость сварки.

— Существует еще и такая закономерность, — говорил Новиков. — Если установить на стане особый вибратор, придающий колебательное движение электродам, то шов получается лучше. А на трехэлектродную систему, о которой я вам уже сказал, мы переделали все станы. Раз прибавилась скорость в одном звене цепи, то пришлось уж расшивать всюду, по всей длине цепочки образовавшиеся узкие места. Короче говоря, отсюда началась цепная реакция реконструкции.

Он сказал — "цепная реакция". А я при этом подумал, что не столь уж важно, где же именно произошел первый толчок к началу реконструкции — на участке ли сварки, формовки, кромкострогальных станков пли плазменной резки труб. И не технология сама по себе здесь самое главное. А те, пожалуй, неодолимые и продиктованные самим временем желание и необходимость следовать за новейшими открытиями науки, которые отличают челябинских трубопрокатчиков, следовать повсюду, на каждом участке к критериям оптимальности, к высшему уровню техники.

Вот тут-то и заложена главная политическая и нравственная побудительная причина к реконструкции на заводе. А этим уже определяется поведение заводчан. Ибо только тогда дело движется по-настоящему успешно, когда и общественная оценка инициативной деятельности многих в коллективе и каждого в отдельности полностью совпадает с задачами пятилетки, с подлинными интересами всего общества.