Тонкий профиль

Взрыв в новогоднюю ночь

Познакомившись с Новиковым, я узнал, что и он был одним из главных героев в реконструкции. Немного рассказал об этом сам Петр Федорович, его дополнили другие…

Рабочая биография Пети Новикова, а его и в сорок шесть лет называют на заводе, как юношу, коротко и ласково — Петя, его рабочий послужной список начался с биографии солдатской.

В сорок четвертом семнадцатилетнего парня взяли в армию, служил он в Тюменской области, учился владеть большим и тяжелым бронебойным ружьем. После года учебы молодых воинов уже собирались отправить на фронт, но в тот же день, как сказал Новиков, "Левитан объявил о конце войны".

И тут вышла солдатам из роты Новикова совсем другая дорога, не к Берлину, а на Север. Новиков и его товарищи приехали в места суровые и малообжитые: "Холод. Растительности почти нет. Кислорода в воздухе не хватает, дышится трудно. Бураны. А жили в палатках. Две зимы. Такие бывали ураганы, что палатки сносило. Потом, со временем, отстроились". Подумал Новиков и добавил: "Были мы ребята семидесятой широты!"

За каждым его словом вставали доступные воображению картины воинской жизни в суровых местах, на крайних форпостах страны, где надо нести трудную солдатскую службу.

Я выслушал эту предельно краткую аттестацию, которую дал Новиков своей солдатской жизни на Севере, и подумал, что ничто так порою не леденит душу, как именно такая краткость, точно сказанное слово, вовремя поставленная точка. И вроде бы ничего и не нужно больше, подробности можешь домыслить сам, если бывал на Севере и даже, если не бывал. Ведь все мы и по образованию, и по опыту жизни имеем достаточное представление о том, как живут или в определенные годы могли жить люди в разных концах страны.

Вспоминая о Севере, Новиков не хвастал пережитым, но и не старался выглядеть этаким бодрячком, которому все нипочем. Жила в спокойной интонации его негромкого, с легкой хрипотцой голоса уверенность, что собеседник сам оценит обстановку и прямую связь суровой службы с закалкой характера, преодоленных трудностей с вызревающим мужеством. Раз не сломался, выдержал — значит окреп и возмужал, духовно и физически. У Новикова сохранилось и письменное тому свидетельство: диплом о присвоении второго разряда по гимнастике.

Был у Петра в армии дружок, который демобилизовался на год раньше, поехал в Челябинск и все звал его сюда. Увлеченный тогда своими спортивными успехами, Новиков решил было превратить увлечение в профессию. Обосновавшись в Челябинске, определился на должность председателя районного комитета физкультуры и спорта, намеревался поступать в физкультурный техникум и вдруг совершенно неожиданно для всех весной 1952 года оставил работу, пришел на трубопрокатный. Должность — самая рядовая: подкрановый рабочий. За плечами-то лишь семь классов. Немного погодя записался в школу рабочей молодежи. Было Новикову тогда двадцать пять лет.

Теперь его заводской стаж равняется уже двадцати трем годам, срок немалый. По справедливости же иной год вполне можно считать за два, имея в виду то время, когда Петр Федорович работал в цехе и учился.

Совмещать работу и учебу нелегко любому человеку, кем бы он ни был, заводскому человеку — особенно. Непростое это дело — отстоять смену в горячем цехе у пышущего огнем стана непрерывной прокатки труб, а потом вечером садиться за парту.

Кстати, именно в школе Петр Федорович познакомился с будущей женой Майей Ивановной. А дочку свою они назвали Любочкой.

Однако прибавление в семействе — Петр Федорович с улыбкой вспомнил, что жена его, когда ждала ребенка, не умещалась за школьной партой и мучилась от этого, — не охладило желания учиться ни у него самого, ни у Майи Ивановны. После школы она еще закончила техникум и стала бухгалтером в цехе, а сам Новиков, набравшись духу, в пятьдесят седьмом, ему уже было тридцать, поступил в институт.

Именно в то время он и понял отчетливо, как правилен был его выбор профессии. Его увлечение спортом не принесло бы ему ощущения той полноты жизни, которую он испытывал в своих трудных, перегруженных до краев, утомительных, но очень интересных заводских буднях.

Новиков работал подручным сварщика в горячем цехе. Переходя с курса на курс, постепенно поднимался и по лестнице квалификации: сварщик, бригадир, мастер, старший мастер. Свободного времени при этом становилось все меньше, ибо добавлялись новые заботы, увеличивалась ответственность, а вместе с ними — та постоянная занятость служебными делами, которая не оставляла его в мыслях — дома или в институте.

И все-таки он успешно окончил институт в шестьдесят втором году, все выдержал и преодолел, как когда-то в юности на Севере. Из этого своего десятилетия почти непрерывной учебы и работы Новиков вынес чувство самоуважения к себе как к личности, уважение товарищей по заводу. Случалось теперь слышать о себе сказанные в глаза и за глаза приятные ему слова: "Вот это Петя Новиков, инженер из рабочего класса, упорный и толковый человек!"

Первая реконструкция цеха в 1963 году застала Новикова в должности начальника смены. Молодой инженер и старый производственник, он соединял тогда в себе свежесть только что полученного образования с годами накопившегося опыта рабочего человека. И хотя Новиков считает, что в тех работах он принимал лишь косвенное участие, это не совсем так. Все, что происходило в цехе, совершалось на его глазах и в определенной мере осуществлялось и сварщиками его смены, им самим.

Теперь, в начале семьдесят второго, на плечи Новикова легла прямая, во всем объеме и во всей полноте своей, ответственность за реконструкцию стана "820".

Чем ближе подходил самый ответственный этап — остановки на пятьдесят дней, тем больше Новиков сосредоточивался на организации буровзрывных работ. Предстояло заменить фундаменты в цехе почти подо всеми крупными агрегатами. У одного кромкострогального станка, занимавшего в длину метров тридцать, надо было заменить три фундамента, из них два — в период пятидесяти дней. На очереди стояли фундаменты правильной машины, пресса окончательной формовки, экспандера…

Подготавливаясь к самому главному, Новиков решил максимально использовать плановые ремонтные сутки. В это время линию останавливали, около нее бурили скважины, закладывали в них взрывчатку и с соблюдением необходимых мер безопасности производили взрывы.

Работы велись быстро, с помощью опытных взрывников из специализированной организации. Все надо было закончить в течение суток. Рассчитывали дело по минутам. Пока взрывали, линия стояла. К утру раздробленный бетон убирали, все готовили к пуску линии. И трубы вновь катились по рольгангам.

По той же самой системе в дни плановых ремонтов производили установку арматуры, там, где это можно было сделать, заливали бетон под новые фундаменты. Новиков всегда присутствовал при этом сам. И на такие сутки он уже заранее планировал не только график работ, но и бессонную ночь. Никто не заставлял его это делать. Просто он сам не мог уйти домой, переложив хотя бы часть своей личной ответственности на чьи-либо плечи.

Я пишу об этом периоде в жизни Новикова, о боевых для него, в полном смысле этого слова, днях и ночах с некой опаской. Всякого рода авралы сейчас не в моде, во всяком случае, в литературе. Чрезвычайные обстоятельства берутся под сомнение с точки зрения их необходимости. Всякого рода жертвенность, даже в отношении потраченного времени, по преимуществу списывается на организационную неразбериху, расхлябанность, и герои производственных штурмов, которые еще случаются, чаще всего аттестуются теперь как жертвы плановых просчетов.

Может, все это и верно. Применительно к основным тенденциям развития нашей индустрии. Налаженный ритм производства должен соответствовать налаженному ритму жизни рабочего, инженера, директора. Но всякая истина конкретна. И то, что гладко на бумаге, часто в жизни бывает осложнено обстоятельствами, в которые само Время закладывает особое содержание. В самом деле, кто же может оспорить высокую прогрессивность того, что происходило в трубоэлектросварочном цехе? Но можно ли было провести такую большую реконструкцию, остановив цех только на два месяца: сменить почти все оборудование, не снизить выполнение государственного плана ни на одну тонну и при этом не пойти на некоторое напряжение, на дополнительные нагрузки, которые легли на плечи трубоэлектросварщиков?

Всякий реально мыслящий человек скажет, что иначе поступить было нельзя. Люди работали много, больше, чем обычно. Но работали не по принуждению, а трудились с интересом и увлечением, делали все с радостью и энтузиазмом. И это чувство удовлетворения и душевного подъема, которое они испытали в результате своего труда, с лихвой компенсировало им усталость, многие часы, проведенные в цехе.

Впрочем, последнее касалось, главным образом, не рабочих, а руководителей, и больше всего самого Новикова. Он же вспоминал о миновавших напряженных днях без тени какой-либо жалобы, а наоборот, не скрывал удовлетворения. Петр Федорович по складу характера, по солдатской своей обязательности принадлежит к той категории людей, которые не любят передоверять работу и ответственность другим, стараясь побольше "переключить на себя". Вот почему он оставался по ночам в цехе, когда считал это необходимым.

"Гремят мирные взрывы в цехе", — писала в те дни заводская многотиражка. Новикову надо было торопиться. Выход он видел только в одном — в еще большей интенсивности, темпах, сноровке.

Главный пик работ наступил 22 декабря 1972 года. Время самых мощных взрывов, самого важного демонтажа и монтажа нового оборудования.

Новиков сказал мне:

— Мы остановились 22 декабря, под Новый год. А нормально поехали уже 12 февраля семьдесят третьего. Ровно пятьдесят дней! Уложились, черт побери! Скажи раньше, что так получится, сам не поверил бы!

Он сказал "нормально поехали". Это значит, пустили линию в эксплуатацию. Я обратил внимание на это гагаринское "поехали". Слово стало знаменитым и общеупотребительным на заводе. Быть может, в нем таился понятный всем знак сопричастности к высшим взлетам нашей техники?

Однако поздно вечером 31 декабря семьдесят второго года, в воскресенье, то есть только через одиннадцать дней после полной остановки линии, ни такого радостного настроения, ни спокойной уверенности в том, что срок завершающего этапа будет выдержан, у Новикова еще не было, да и не могло быть.

На этот день планировался второй и самый мощный взрыв на котловане демонтированного пресса-гиганта. В первую смену еще не успели все подготовить, управились только во вторую, ждали взрывников, а они не приехали.

Новиков решил позвонить в заводоуправление, главному инженеру, спросить, что делать.

Была уже половина пятого, над заводом сгущались ранние декабрьские сумерки. Внезапно пошел густой снег. Он валил крупными, пушистыми хлопьями, и от этого сумерки словно бы еще более усилились, а снег казался подсиненным, когда легким покровом ложился на заводском дворе.

В воскресный день, естественно, заводоуправление пустовало. Все отдыхали и готовились к бессонной новогодней ночи. Однако Терехов оказался у себя.

— Вы на заводе? — после того, как поздравил с наступающим, спросил Новиков с несколько наигранным удивлением, ибо такой же вопрос, с тем же основанием мог ему задать и Терехов.

— Причина одна, Петя, надо удостовериться, что все в порядке, а чарки мы еще успеем поднять. Как взрыв? — спросил Виктор Петрович.

— Мы готовы, а взрывников нет. Воскресенье. Боюсь, не приедут вовсе, — вздохнул Новиков.

— Думаешь, уже провожают старый год?

— А чего же? Некоторые начали уже в субботу.

— Да, я тебе скажу — новогодняя ситуация! — Терехов тоже вздохнул.

Оба помолчали. Новиков подумал о том, что Виктор Петрович может дать команду перенести взрыв на вторник, второе января. Но для цеха это будет означать потерю целых двух суток. И то, что представлялось бы возможным в любое иное время, сейчас урезало и без того предельно сжатый в пятьдесят дней срок. Новиков решил, что на это, если и последует такое предложение, он не согласится.

— Так как? — спросил Виктор Петрович.

— Надо звонить, добиваться, пусть разыщут взрывников в любом виде.

— В любом виде — не пойдет, да и что звонить, поеду сам, — принял решение Терехов. — Вы ждите, если найду хоть одну живую душу, привезу.

— Ждем.

Новиков звонил прямо с участка, а сейчас пошел к лифту в конце цеха, который поднимал на четвертый этаж, где располагались все цеховые управленческие службы. Поднялся, прошел по коридору, открыл дверь в кабинет начальника цеха. Сам Калинин, механик участка формовки Шаповалов, наладчик Журомский, сварщик Митя Арзамасцев и еще несколько человек находились здесь. Все ждали и решили пока не уезжать с завода.

Любое вынужденное ожидание — томительно. А уж в предновогодний вечер, всегда волнующий одним сознанием того, что год нелегкий, интересный, насыщенный событиями прошел и наступает новый, тоже со своими огорчениями и радостями, с исполнением или неисполнением желаний, планов, надежд, ждать особенно трудно.

Необычное это состояние, охватившее всех, кто сидел сейчас в кабинете Калинина, усиливала еще и тишина в конторе, непривычное безлюдье. Рабочие были только внизу, в пролетах действующей непрерывно линии "1220", там еще трудилась вторая смена, которая к одиннадцати вечера должна была уйти, уступив место ночной.

Чтобы как-то рассеять невольно накапливающееся раздражение, Калинин включил телевизор. Большой черный ящик стоял у окна, выходившего на заводской двор.

— Ага, заработал, Сергей Алексеевич, а я и не знал! — сказал Новиков, взглянув на приемник служебного и внутрицехового телевещания, который показывал только одну программу, а именно — программу выполнения производственного плана. На голубом экране обозначились очертания пролета формовки, рольганги, по которым катились трубы. Нажимая кнопки, на экран можно было вызвать любой участок трубоэлектросварочного.

Конечно, красиво и удобно, особенно это впечатляло гостей цеха, но видеть — этого начальнику цеха маловато. Телевизор пока не предоставлял возможности прямого вмешательства и еще более важного непосредственного общения с людьми. Правда, иногда выручала комбинация телевизора с телефоном, когда для того чтобы лишний раз спуститься в цех, уже просто не хватало времени.

Во всяком случае, по поводу неработавшего две недели телевизора в цехе не вывешивалась очередная "Тревога". А "Тревоги" — эти броские и требующие немедленного ответа сигналы-"молнии" — появлялись уже несколько раз по инициативе рабочих и штаба реконструкции. Поводов хватало: то в одном месте образовался узкий фронт работ — над каждым агрегатом висел кран, монтажникам негде было развернуться, то срывался график подводки трубопроводов к одному из прессов, то возникала проблема расширения помещения насосно-аккумуляторной станции.

В одном случае расширили фронт работ, в другом — добавили на участок сварщиков, в третьем — проявили изобретательность, самих удивившую, — умудрились загнать на станцию экскаватор "Беларусь", который копал фундаменты рядом с работающими агрегатами.

"Тревоги" чередовались с "молниями". "Молнии", писавшиеся большими красными буквами, объявляли благодарность тем, кто вел работу с опережением графика. "Молний" было больше.

— Ну как, Петр Федорович, "Тревогу" уже вывесил насчет взрывников? — спросил Калинин, когда Новиков пододвинул к себе стул и устроился у телевизора таким образом, чтобы видеть пролеты и свободно вытянуть ноги, уставшие за день беготни по цеху.

— Цель "Тревоги", чтобы ее почувствовали виноватые, а если они отсутствуют, то по кому же бить? — ответил Новиков.

— Все равно спрос с нас будет.

— Это уж точно.

— Ждать да догонять, хуже нет, — пробурчал Шаповалов.

— Что дома-то о нас подумают? — подхватил Журомский. — Спятили-де совсем мужики. Сейчас положено жен и детишек целовать, поздравлять с наступающим.

— Да не скули ты, ради бога, Геннадий Марьямович, родные нас как-нибудь поймут, а вот если план сорвем годовой — поймут ли нас в министерстве? — Калинин засмеялся, по не очень весело. Потом махнул рукой, как бы говоря, что уж лучше сейчас помолчать или касаться иных тем, чтобы не портить себе настроение.

Включили другой телевизор, передающий концерт из Москвы. Теперь можно было видеть и танцы на сцене Колонного зала Дома союзов, и движение труб по конвейеру сварки. Одновременно.

— Если б еще увидеть главного, как он взрывников ищет, совсем было бы интересно, — опять засмеялся Калинин.

— НТР в реальном виде обступает нас со всех сторон, — заметил Новиков и добавил: — Уж полночь близится, а взрывников все нет!

Но на его шутку никто не ответил улыбкой.

…Терехов привез взрывников только к десяти вечера. Даже и ругаться с ними уже не было времени. Тотчас все отправились на участок формовки, к прессу. Начали забуривать скважины, закладывать заряды. Все были так сердиты, что и разговаривать друг с другом не хотели. За работой в спешке не заметили, как время подкатило к двенадцати.

Кто-то спохватился, крикнул:

— Товарищи, через десять минут Новый год!

— Эх, не догадались бутылку шампанского захватить. Сейчас бы хватили холодненького!

— И покрепче можно было бы!

— В цехе-то? Не полагается!

— А Новый год тут на бетоне встречать полагается? Подкрановые балки обнимать?

— Ну и что! Въезжаешь в Новый год за работой. Значит, весь год все хорошо будет получаться. Примета есть.

— Иди ты со своими приметами.

Ровно в полночь, взглянув на часы, Калинин поднял руку и дал команду всем остановиться. Не сговариваясь, как-то так уж получилось, все трубосварщики потянулись и начальнику цеха, собрались вокруг него. Калинин поднял шапку над головой и произнес, пожалуй, самую короткую свою речь в цехе:

— С Новым годом, товарищи! С нашим новым цехом. Пусть все будет хорошо. И продолжим работу, ребята!

Взрыв подготовили к двум часам ночи. А около трех Новиков покинул цех. Трамваи не ходили, домой он шел пешком. К утру морозец — самый жесткий, хватал за щеки, за уши, но дышалось хорошо. Новиков смотрел на освещенные окна, не каждую ночь увидишь такое: чуть ли не из каждого гремела музыка, слышались песни.

До кинотеатра "Аврора", около которого он жил, ходьбы минут сорок, если не торопишься. Он и шагал, не торопясь, рассчитывая отоспаться утром, когда разойдутся гости.

Впервые так случилось — встречать Новый год в цехе. А что особенного? Не один он такой, работают ночные смены, люди трудятся там, где есть непрерывное производство, — на электростанциях, у домен, у мартенов. Усталость, которая разлилась по телу, и ощущение досады, что не посидел со своими за праздничным столом, — все это ерунда. Важно другое, чтобы всегда пребывала в душе радость от труда, от сознания, что сделано нечто действительно нужное и сделано хорошо. Важно, чтобы приходило почаще то теплое, почти физически ощутимое, весомое чувство удовлетворения, с которым сейчас шагал домой Новиков по своей улице Гагарина.