Тонкий профиль

Люди и трубы

После окончания слета я снова приехал в Челябинск. Захотелось еще некоторое время побыть на заводе одному, никуда не торопясь, походить по любимому трубоэлектросварочному, и, как я любил в былое время, послушать ровное и мощное дыхание цеха, постоять в раздумье где-нибудь на одном из "капитанских мостиков", перекинутых над станами.

Я ходил в те дни по цеху, с огорчением наблюдая, как останавливались станы из-за перебоев с поставкой металла, и думал о своей точке зрения на эту проблему, совпадающую с той, что высказывали на заводе почти все — и мастер Падалко, и инженеры Новиков, Телешов, и директор Осадчий.

Яков Павлович написал в связи с этой и другими трудными проблемами развития завода и реконструкции статью в "Правду". Она называлась "Реконструкция: с каждого спрос особый" и была опубликована несколькими месяцами позже, в ноябре семьдесят третьего.

Читая статью уже в Москве, я обратил внимание, что многие замечания Осадчего не текстуально, конечно, а по сути своей живо перекликались с тем, что на своем участке с искренней досадой и горечью говорил мне Николай Михайлович Падалко.

Осадчий писал в "Правде", имея в виду вторую половину семьдесят третьего года:

"Перебои с поставками металла стали хроническими. Коллектив гордится тем, что удалось добиться высокой ритмичности производства, что в цехах действуют часовые графики, а теперь эти завоевания оказались под угрозой. Внеплановые переходы с одного размера труб на другой, частые остановки крупнейших станов — "1220" и "820" привели к тому, что с начала года потеряно более тридцати тысяч тонн продукции. Мы считаем такое положение совершенно недопустимым. Возможно, следовало бы увеличить размер санкций за срыв кооперированных поставок до такой степени, чтобы они покрывали все убытки потребителей. Повышение взаимной ответственности поможет поднять дисциплину, обеспечить более четкую работу всех звеньев хозяйственного механизма…"

Мне думается, это совершенно справедливые требования, и их вправе предъявить такой завод, как Челябинский трубопрокатный, который уже давно и успешно работает по новой экономической системе. Ведь за восемь лет трубопрокатчики увеличили производство почти на миллион тонн, а это равносильно сооружению нового крупного трубного завода.

Миллион тонн! Увеличение производительности более чем в полтора раза. И без нового капитального строительства, без увеличения числа рабочих, на тех же площадях. Разве это не удивительно и замечательно, разве это не относится к лучшим и зримым чертам технического и социального облика девятой пятилетки?

Реконструкция всех цехов стоила немногим более 25 миллионов рублей. Строительство же нового завода с производительностью в 1 миллион тонн труб в год обошлось бы в шесть — восемь раз дороже. При этом на завод пришлось бы принять не одну тысячу рабочих, построить для них жилье, детские, медицинские учреждения, спортивные комплексы. Вот реальная цена инициативы челябинских трубопрокатчиков!

Мы часто говорим о себе, что некоторые наши недостатки являются продолжением наших достоинств. И то, что верно в отношении людей, иногда становится реальностью и для заводов. Недостатки, трудные ситуации, возникающие здесь, часто по справедливости объясняются трудностями роста.

Перебои с металлом не были ни для кого новостью на трубопрокатном. Такое случалось и раньше. И подобное положение самым отрицательным образом сказывалось на ритмичной работе.

Но все особенно остро познается в сравнении. Конфликт между недостатками промышленной кооперации и высоким техническим уровнем передовых заводов стал в наши дни особенно резок и нагляден. Есть вещи несовместимые и взаимно исключающие друг друга. И именно потому, что они несовместимые, а таких заводов, как Челябинский трубный, становится все больше, повышенные требования к порядку и ритмичности работы постепенно ликвидируют изъяны снабженческой неразберихи.

Да, новые требования должны подтянуть и обязательно со временем подтянут весь механизм кооперации в промышленности и снабжении на новый уровень.

Я слышал выступление Осадчего на партийно-хозяйственном активе завода. Он говорил о перспективах ближайших и дальних, больших и увлекательных. Яков Павлович не заглядывал в бумажку, выступая, смотрел в зал, в лица слушавших его людей.

То, что волнует оратора, может взволновать и аудиторию. По содержанию начало речи Якова Павловича походило немного на лекцию, однако члены актива слушали ее внимательно, следуя за оратором в его мысленном броске вперед.

— …Трубопровод! Многие ли знают, что себестоимость его в три раза ниже, чем перевозки по железной дороге, в два раза дешевле, чем перевозки по воде. По трубам уже перекачивают воду, горючие сланцы, спирт, патоку, расплавленную серу, жидкие удобрения, даже живую рыбу и молоко. И мелкоизмельченный уголь и озерный ил в пульпе тоже идет по трубопроводам. Мы не имели бы без них гигантских плотин наших электростанций.

Оратор вдруг вспомнил историю — сравнительно недавнюю, а вместе с тем уже такую далекую. Вспомнил Д. И. Менделеева, который в 1907 году был инициатором строительства первого керосинопровода между Баку и Батуми. Тогда самого мощного в мире. А ныне, через шестьдесят семь лет, сеть трубопроводов опоясала земной шар. Любому очевидны их удивительные преимущества — ни вагонов, ни цистерн, ни простоев, ни порожних рейсов. Поток грузов в трубе движется, как бы "толкая" сам себя. Создайте лишь небольшой уклон или перепад давления при входе и выходе — и все!

Это сегодняшний день. А завтрашний? Дайте трубу очень большого диаметра, и ее можно рассматривать как судоходную артерию. А суда — это капсулы из синтетических пленок или алюминия, заполненные зерном или химикалиями. Они смогут плавать в потоке нефти или любой другой жидкости даже быстрее самого несущего их потока.

— А пассажиры? — выкрикнул кто-то из зала.

— И пассажиры, — ответил Осадчий. — Вагон в трубопроводе сможет перемещаться с помощью электромагнита или за счет отсасывания воздуха из пространства перед вагоном и нагнетания его в пространство за вагоном. Такие дороги совершенно безопасны в любое время года, в любую погоду. Исключаются крушения, столкновения поездов. Станет обыденным трубопроводное метро, международные, межконтинентальные трубопроводные дороги.

…Ну вот, на этом, казалось бы, и можно поставить точку в документальном повествовании о людях Челябинского трубопрокатного. Но точку мне ставить не хочется. Скорее всего, здесь уместно многоточие.

Когда в пятьдесят шестом я впервые попал на завод, мог ли я тогда предположить, что дружба моя с заводом продлится столько лет, и в моих блокнотах начнет откладываться такая история человеческих судеб, характеров, конфликтов и свершений, которую трудно оборвать на каком-либо эпизоде или факте, а захочется продолжать и продолжать с нарастающим интересом ко все новым этапам напряженной летописи дней и дел.

Я как-то сидел в комнате у старшего диспетчера поздно вечером, когда здание заводоуправления уже опустело. Диспетчер в тишине готовил сводку по заводу за день, чтобы ночью передать ее в Москву. Прямо перед ним загорались красные точки селектора, слева мерцало светящееся табло, справа постукивал телетайп.

— К утру у министра, — сказал мне диспетчер, — должна лежать на столе сводка, как сработала вся металлургия страны за сутки.

Как обычно готовилась шифровка для телетайпа — колонка условных обозначений, которые пойдут на вычислительную машину. Но прежде мой собеседник несколько раз звонил в Москву, сообщая о себе коротко: "Челябинск, трубопрокатный!"

Я давно уже собираю газетные вырезки, имеющие отношение к заводу и к тем трассам трубопроводов, которые составлялись и составляются из труб Челябинского завода. Утром этого дня я как раз перечитал напечатанный в "Правде" несколько лет назад репортаж со строительства газопровода, прокладывавшегося от Надыма в Тюменской области до города Торжка в промышленном центре России. Длина новой голубой дороги — 2460 километров. Я напомнил об этой трассе диспетчеру.

— Там укладывались трубы диаметром в 1220 милли-метров. Наши! — не скрывая гордости, произнес он. — Этот трубопровод, в свое время поэтически названный "Сияние Севера", мы считаем целиком своим, — и улыбнулся мне, должно быть, от полноты чувств.

— И правильно считаете, — сказал я.

— Но "Сияние Севера" — это ведь только начало, — заметил диспетчер. — Вы, конечно, знаете, что сейчас заканчивается другое грандиозное строительство — магистрали, названной "Сибирь — Москва".

— Тоже ваша?

— Вот именно, — подтвердил диспетчер.

Новая магистраль длиной в 3000 километров, сообщение о которой появилось в "Правде" летом четвертого, определяющего года пятилетки, начинается с месторождения Медвежье на том же севере Тюменской области. Недавно я побывал там и видел истоки газовой реки, начало грандиозного газопровода.

При полном развитии этой магистрали производительность трубопроводов будет эквивалентна электростанциям общей мощностью в семь миллионов киловатт. А Красноярская ГЭС имеет мощность шесть миллионов киловатт. Сравнение, думается, весьма красноречиво. Уже в этом году к тюменским потокам подключится действующая магистраль "Сияние Севера" и таким образом в центре страны потекут две мощные реки голубого топлива.

Мне снова вспомнился доклад Осадчего на партийнохозяйственном активе. То, о чем в полете своей мечты говорил Яков Павлович, реально и уже близко. Трубная индустрия растет с каждым годом, становясь все нужнее стране, все важнее для народного хозяйства. Она — в восхождении.

Кто в наши дни может переоценить значение топлива, нефти и газа? Помня об этом, не преувеличим, если скажем, что в трубах, изготовленных на Челябинском трубопрокатном, поистине бьется в наши дни пульс мировой истории.

Пока диспетчер работал у телетайпа, я еще раз перечитал статью "Правды" об одной из самых важных пусковых строек газовой индустрии в девятой пятилетке. Мне казалось, что отсветы "Сияния Севера" и рабочий гул на трассе магистрали "Сибирь — Москва" я как бы слышу здесь, в комнате диспетчерской. Они пришли оттуда, с необозримых просторов Севера, из глубин тюменского края, где сейчас сама жизнь ставит перед трубопрокатчиками страны новые задачи.

Отойдя от телетайпа, диспетчер облегченно вздохнул, распрямляя уставшие плечи, и открыл окно. В комнату ворвался воздух — свежий, приятный, и, как всегда здесь, вблизи цехов, остро пахнущий дымком.

Теперь стало явственнее слышно, как в ночи спокойно дышит завод. Чувствовалось что-то удивительно сильное, мощное и уверенное в его глубоком дыхании, в ритме его работы. Лишь иногда сквозь ровный гул прорывались резкие свистки маневровых паровозиков или шумел прорвавшийся поток стали, переливающейся в ковши мартеновского цеха. Тогда резкими багряными всполохами празднично озарялся весь небосклон, кромка дальнего леса и темный, пологий берег озера.