Триумф непослушания

Лёгкая прогулка

Предъявление пропуска и сканирование металлоискателем. Охрана прекрасно знала Владимира, а Владимир их. И тем не менее никто за пять лет не нарушил этого правила. Все понимали, что находятся в одной лодке, и при взрыве это здание станет для каждого братской могилой.

Стальные двери лифта открылись. Его наконец-то починили и не приходилось пользоваться осточертевшей лестницей. Владимир нажал на кнопку, и лифт начал опускать его под землю. Возможно, когда-то госслужащий будет работать на верхних этажах, но те места только для элиты Бюрократического аппарата. Под землёй же было десять этажей. Владимир несколько раз в год был на самом низу. Там был архив. Его не могли уничтожить ни случайная искра, ни потоп, ни даже ядерный взрыв. Секреты государства должны быть в безопасности.

Лифт остановился на минус втором этаже. Два поворота по узкому коридору вправо, один налево — и вот его такой родной аналитический отдел.

Девушки уже были на местах, работая за небольшими, немного шумящими, аппаратами. Машины выплёвывали короткие куски бумаги, и работницы решали их дальнейшую судьбу. Информацию можно было отправить наверх, в дальнейшие отделы или же уничтожить за ненадобностью. Через их нежные руки за день могло пройти сотни страниц самых секретных данных. Но у этих милых пчёлок-тружениц была главная особенность, за что они здесь и находились: они начисто забывали то, что видели несколько секунд назад. Таких людей Хартия ценила больше всего.

— Доброе утро, дамы!

— Ave konsyl! — ответили ему как один работницы.

— Ave Hartia! — ответил Владимир и побрёл к своему кабинету.

Кабинет был прозрачный. Владимир прекрасно видел, чем занимаются его подчинённые, а подчинённые прекрасно видели, чем занимается их начальник. Если у работника возникли трудности с принятием решения, приказы ложились Владимиру на стол. Сейчас там уже было три конверта. Владимир включил радио. Мелодичный голос диктора рассказывал о сегодняшнем митинге в честь пятилетия прихода консула к власти.

В первом конверте говорилось о неурядице снабжения одной дивизии на южной границе. Нужно было узнать его причины. Для этого придётся поднять информацию о людях, командующими дивизией, узнать о особенностях местности и качестве линий снабжения, а затем всё это отправить в отдел по снабжению. Второй конверт говорил о присвоении серебряного креста с алмазными подвесками некому лейтенанту Мстиславу Шелестовичу за проявленную воинскую доблесть и мастерство. Награда была нешуточная. Если Владимир не ошибался, только трём людям выпала честь её носить на кителе. Архиву требовалось поднять всю известную информацию о Шелестовиче и узнать, не запятнал ли он где-то свою воинскую честь раньше? Хотя Владимир и так много чего слышал о Мстиславе. Это был снайпер АСС. Неудивительно, что он дослужился до такой награды. Дело плёвое, и скоро будет отправлено в армейский отдел. Третий конверт. Просьба исторического отдела о переименовании двух десятков улиц в честь павших героев Хартии. Владимир не любил заниматься такими делами. Слишком много приходилось использовать фантазии и анализировать информацию. Промелькнула шальная мысль выкинуть конверт в урну, но он удержался. Пусть он и потратит остаток дня на этот конверт, но своё дело выполнит.

Начинался новый день. И Бюрократический аппарат начинал свою нелёгкую службу государству.

Шёл второй акт. Прелестный хор рассказал зрителям, что им предстоит увидеть, тем самым ломая всю интригу. Никого это не смутило. Все были согласны с негласным правилом театра.

Три друга расстались у стены. Теперь он был один.

Дублет из нескольких слоёв ткани сковывал движение. Элегантные туфли блестели в луче прожектора. От лёгкой поступи в полной тишине скрипели половицы на сцене. Зелёный берет с павлиньим пером вечно сползал, и из-за этого приходилось держать голову приподнятой. Алексей прекрасно знал, чего стоило достать эти костюмы. Организатору пришлось ехать в Италию, где там он переругался с половинной полуострова, но всё же смог достать все необходимые материалы.

Лёша окинул взглядом зал. В первые выступления в нём едва набиралось пара десятков человек. Сейчас он впервые был полный, и для Алексея это стало чем-то удивительным. Все же прекрасно знали эту историю. Так почему сегодня эти люди решили разделить вечер с ними? Тяга к искусству или же желание узнать для себя что-то новое о любви? Он не мог ответить. Но размышлять не было времени. Зал затаил дыхание и ждал. Нужно начинать, иначе со стороны недовольной публики полетят тухлые яйца и помидоры.

«Делаем, как учили: влюблённое лицо счастливого идиота, слегка дрожащий голос от смущения и жесты, жесты. Всем всегда очень нравятся жесты. Три, два, раз. Поехали».

— Им по незнанью эта боль смешна.

Но что за блеск я вижу на балконе?

Там брезжит свет. Джульетта, ты как день!

Стань у окна, убей луну соседством;

Она и так от зависти больна,

Что ты её затмила белизною.

От отличной акустики помещения голос Алексея был прекрасно слышен в любой точке зала. И вот она, виновница торжества, его Джульетта, выходит на балкон. Тёмно-красное платье из дорогого шёлка с белыми полосками. Под ней белая рубашка. Такую красоту вышел итальянский мастер. Всей театральной ассоциации Берлина пришлось скидываться деньгами, чтобы суметь расплатиться за работу. И вот Саманта в нём. Его Джульетта. Но не от платья у Лёши по всему телу расползалось приятное тепло. На неглубоком декольте она закрепила ту самую брошку. Саманта прекрасно знала, что Алексей её увидит. И оба были довольны.

В голубых глазах блестело несколько капелек слёз. Глубокий шрам предавал образу ещё большей трагичности. Саманта профессионально могла изобразить плачь, печаль, грусть и горечь от утраты. Её игра не могла оставить равнодушным даже самого чёрствого человека. А как Лёше становилось больно от того, когда она плакала. Даже, если это всего лишь была игра. Алексей продолжал:

— Оставь служить богине чистоты.

Плат девственницы жалок и невзрачен.

Он не к лицу тебе. Сними его.

О милая! О жизнь моя! О радость!

Стоит, сама не зная, кто она.

Губами шевелит, но слов не слышно.

Пустое, существует взглядов речь!

Стоит одна, прижав ладонь к щеке.

О чем она задумалась украдкой?

О, быть бы на ее руке перчаткой,

Перчаткой на руке!

Её глаза тоскливо глядели вдаль и молили о помощи. У кого угодно: у стен Вероны, ветвей граната или же жаворонка, суждённому одним утром навсегда разлучить влюбленных. Губы дрожали, а на бледных щеках выступил румянец. На перилах балкона прикрепили несколько шпаргалок на английском языке, но Саманта ни разу на них не взглянет. Благодаря феноменальной памяти она могла запоминать десятки страниц текста. И вот настал черёд Саманты внести свою лепту в самую печальную историю на свете:

— О горе мне!

Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!

Отринь отца да имя измени,

А если нет, меня женою сделай,

Чтоб Капулетти больше мне не быть.

Что значит имя? Роза пахнет розой,

Хоть розой назови её, хоть нет.

Ромео под любым названьем был бы

Тем верхом совершенств, какой он есть.

Зовись иначе как-нибудь, Ромео,

И всю меня бери тогда взамен!

Алексей хитро улыбнулся и ответил:

— О, по рукам! Теперь я твой избранник!

Я новое крещение приму,

Чтоб только называться по-другому.

Теперь тоска в глазах пропала, и на её смену пришло удивление. Саманта грозно спросила:

— Кто это проникает в темноте

В мои мечты заветные?

— Не смею назвать себя по имени. Оно, благодаря тебе мне ненавистно.

Когда б оно попалось мне в письме,

Я б разорвал бумагу с ним на клочья.

— Десятка слов не сказано у нас,

А как уже знаком мне этот голос!

Ты не Ромео? Не Монтекки ты?

— Ни тот, ни этот: имена запретны.

— Как ты сюда пробрался? Для чего?

— Меня перенесла сюда любовь,

Её не останавливают стены.

Твой взгляд опасней двадцати кинжалов.

Взгляни с балкона дружелюбней вниз,

И это будет мне от них кольчугой.

Теперь Саманту опять покрыл румянец и тем не менее девушка гордо ответила:

— Моё лицо спасает темнота,

А то б я, знаешь, со стыда сгорела,

Что ты узнал так много обо мне.

Хотела б я восстановить приличье,

Да поздно, притворяться ни к чему.

Конечно, я так сильно влюблена,

Что глупою должна тебе казаться,

Но я честнее многих недотрог,

Которые разыгрывают скромниц,

Мне б следовало сдержаннее быть,

Но я не знала, что меня услышат.

Прости за пылкость и не принимай

Прямых речей за легкость и доступность.

— Мой друг, клянусь сияющей луной,

Посеребрившей кончики деревьев…

Саманта перебила Алексея:

— О, не клянись луною, в месяц раз меняющейся, — это путь к изменам.

— Так чем мне клясться? — удивился Лёша.

— Не клянись ничем

Или клянись собой, как высшим благом,

Которого достаточно для клятв.

Послышался голос кормилицы.

— Меня зовут. Я ухожу. Прощай.

Иду, иду! Прости, не забывай.

Я, может быть, вернусь ещё.

Алексей ещё немного подождал, прекрасно зная, что она не вернётся. Затем глубоко вздохнул и покинул сцену.

За кулисами его уже ждали непримиримые враги. Увидев Алексея, актёры улыбнулись и дружно зааплодировали. Лёша театрально поклонился и уселся рядом с Самантой на крышку гроба, которому суждено в последствии стать смертным ложе влюблённым.

— Не расслабляемся, — поубавил эйфории организатор в костюме священника Бенволио. — Ещё три акта. Если не ошибёмся, то у нашего скромного коллектива есть неплохие шансы обрести популярность. Кольт, больше живости в речи. Инге, не трясись ты так. Ты же всё-таки мама и должна подавать пример дочери. Алексей, иногда переигрываешь. Старайся не увлекаться. Я понимаю, что в канцелярии Бундестага такое ценят, но на сцене другие правила. Саманта… молодец. Работаем, ребята, третий акт!

Актёры поспешили на сцену, оставив друзей наедине. Их выход только через несколько минут. Они сидели молча на гробу, держась за руки.

— Лёша.

— Да?

— Твоё решение привести меня сюда было самым лучшим за всю мою жизнь. Ещё никогда я не чувствовала себя такой живой, как здесь. Эти ребята… Они замечательные.

— А я уже сто раз пожалел, — ухмыльнулся Алексей. — Совмещать сцену и работу очень сложно. Можно, конечно, не спать, но так меня надолго не хватит.

— Можешь бросить театр, — грустно сказала Саманта. — Я сама постараюсь справиться.

— Ну уж нет. Тогда мы совсем станем редко видеться. А если на тебя положит глаз какой-то актёришка? Зачем тебя тогда я?

— Дурак ты, Лёша, — она легонько хлопнула его по макушке.

— Раз дурак, тогда пойдём. Нам ещё нужно скрепить любовь поцелуем на смертном одре.

Одно из многих заседаний в генеральном штабе. Обычно Эрвин бегло описывал его итоги, но в этот раз сделал исключение. В этот раз чуть ли не каждое сказанное слово в комнате решало дальнейшую картину мира.

Гвин курил и ждал начало доклада. Консул думал о Элизабет и Изабелле. Девочка быстро росла и была умна не по годам. Как только ей исполнилось пять, приняли решение отправить её в школу «Будущих матерей Хартии». Педагоги хвалили любознательность ребёнка и всячески способствовали её развитию. Гвину оставалось только радоваться. Настанет день, и Изабелла станет его достойной заменой.

Маршал привёл бумаги в порядок, вытянулся как струна и терпеливо ждал команды начинать.

— Докладывай, Эрвин, — лениво махнул консул.

— После нашей стремительной и успешной операции на южном полуострове, подразделения перешли к обороне по всему периметру границы. Сказывается высокая партизанская и преступная активность, особенно на севере, где из-за особенностей местности наши войска не могут проявить себя в полной мере. И тем не менее второй и четвёртый корпус, общее количество личного состава, которого восемьдесят тысяч человек, готов к наступательным действиям. Вам, господин консул, нужно лишь отдать приказ куда.

— Давай по порядку, — Гвин потушил окурок в пепельнице, сомкнул ладони на подбородке и стал думать. — Что у нас на востоке?

— Захватив угольный бассейн и выйдя к Дону, армия остановилась. Сейчас существует благоприятный момент для наступления севернее от излучины реки.

— На Мо́скву что-ли?! — громко засмеялся Гвин. — Взять ещё одни болота? Не стоит. Нам и своих хватает, где проблем выше крыши. Давай дальше.

— На юге, после того как армия упёрлась в море, возможно только продвижение в сторону горных массивов Кавказа.

— Пока в этом смысла нет. Дальше.

— Западнее войска на левом берегу реки Дунай. Дальше наши силы упираются в горные массивы Карпат. Севернее гор находится Варшавское воеводство, с которым мы подписали договор о ненападении.

— Портить дипломатическую репутацию с соседями нам не с руки. А за Дунаем богатые нефтяные месторождения, но так мы очень сильно вытянем наши позиции, оголяя фланг. Что там на севере, Эрвин? Мы смогли наконец-то преодолеть эти чёртовы дебри?

— Войскам удалось вырваться на оперативный простор и выйти к границам некого Прибалтийского союза.

— Прибалтийского союза… — задумчиво повторил Гвин, поднялся и несколько минут молча разглядывал на карте Балтийское море. — Эрих, — вскоре сказал консул и обернулся, — можешь радоваться. Скоро у тебя будет два моря и два флота. Я отдаю приказ о полном захвате прибалтийского региона. На подготовку даю вам год, — Гвин облокотился ладонями о стол, его очки блеснули. — Хочу вас посвятить в дальнейший стратегический вектор Хартии. Европа слаба, раздроблена и разобщена. Мелкие конфликты вспыхивают по всему континенту. Ни одно государство не собирается как-то решать эту проблему. Им никогда не достигнуть того единства, что присуща Хартии. После захвата Прибалтики, в чём я ни на секунду не сомневаюсь, все силы, средства и интеллектуальный труд должны быть брошены на подготовку армии для похода на запад.

В воздухе повисло напряжённое молчание. Маршал Эрвин с долей непонимания смотрел на консула.

— В Азии, — продолжал Гвин, — несколько государств заявили о доминирование в регионе и реконструкции «Шёлкового пути». На побережье Северной Америки страны сформировали Объеденные Штаты Атлантики. Через десять-пятнадцать лет мы будем между двумя огнями и в наших интересах, чтобы мы встретили внешние угрозы едиными народами. От Дона до Ла-Манша. Иначе всё было зря. Заседание закрыто.

— Ave konsyl! — дружно крикнули генералы.

— Ave Hartia, — ответил им Гвин.

Освальд перечитал фрагмент заседания ещё раз. А затем ещё раз. Он не мог поверить, что на этом клочке бумаги описаны причины сотни тысяч смертей. Освальд отказывался в это верить. Должна быть более веская причина, нежели желание одного человека достичь никому не нужных амбиций и удовлетворить собственное эго. Должна же быть… Должна…

Освальд закурил и решил пока не продолжать читать. В воспоминаниях шла речь о нескольких государствах, и он решил проверить, что ему о них известно.

Бутаянг (Не уходящие солнце) и Хайвань (Морской царь). Два азиатских гегемона. Границы первого простилались на всю территорию бывшей Кореи и северо-западного Китая. Второй же смог заполучить акватории южного Китая и Малайзию. Несмотря на схожесть народов, государства были полной противоположностью друг друга. Как Инь и Янь. Бутаянг стал абсолютной монархией во главе с императором. Традиции прошлых императорских династий и сильная армия стали двумя нерушимыми столпами власти. Хайвань возродил демократические идеи и создал парламентскую республику. Инай (парламент) делал ставку на свободу человека и сотрудничество. Единственное, что его ослабляло — коррупция и олигархат, желающий утянуть государство в авторитаризм.

Обе страны понимали, что их борьба заведомо бессмысленна и решили заключить союз с целью дальнейшего развития региона.

Объединённые Штаты Атлантики. Пятнадцать государств, от холодных вод Северной Канады до солнечных берегов Карибского моря, создали будущего промышленного мирового лидера с мощным арсеналом для защиты демократии. Долгое время страна будет пребывать в изоляции и руководствоваться политикой изоляционизма до тех пор… Правда, пока об этом говорить ещё рано.

На счёт Европы Гвин был прав. Тогда на политической карте существовали сотни мелких государств. В итальянском полуострове и на Британских островах ведущую роль занимали торговые республики. На Балканах до этого десятилетиями враждующие народы смогли заключить мир перед надвигающейся угрозой Хартии. На бывших территориях Франции, Германии и Скандинавии преобладали преимущественно вольные города. Самым влиятельным из них стал Берлин или же, если говорить о государстве, Волгфрай. И, конечно же, Прибалтийский союз. Объедение десяти вольных городов. Страна, которая станет катализатором дальнейших тектонических событий.

«А ведь если бы не слепая самоуверенность, всё могло быть по другому, — думал Эрвин. — Могло быть».

Его машина завязла в грязи, и маршал решил пройти последние километры пешком. Вечернее солнце перед своим уходом решило поджечь небо. Вдалеке, на фоне огненных оттенков, ещё слышались перестрелки и взрывы. По пути Эрвину встретился сгоревший БТР. Башню машины расплющило, все люки распахнулись, орудие вырвало, траки вывернуло наизнанку. От груды металлолома ещё тянуло сгоревшей копотью, отчего становилось тяжело дышать. Маршал не отходил и безэмоционально смотрел на последствия своих поступков. На броне он смог прочитать едва различимую надпись белой краской: «За великого маршала Эрвина!»

Теперь сомнений быть не могло. Экипаж доверил ему свои жизни и сгорел, свято веря, что так нужно. Что это для общего блага.

И Эрвин вспоминал, почему так случилось, что они превратились в пепел. И не только они.

Первая фаза операции шла успешно. За две недели войска прошли двести километров, почти не вступая в бои. Каждый питал уверенность, что через месяц, в худшем случае через два, сопротивление будет сломлено. Армия подошла к широкой морской преграде — Двине. А за Двиной была столица — Рига, где их ждала такая скорая победа. Наведя пять понтонных переправ, передовые части начали занимать плацдарм на противоположном берегу. И тут случилось немыслимое и страшное. Лично для Эрвина это стало холодным душем.

Войска на плацдарме угодили в огненный мешок. Сыпались доклады о подавлении хартийских частей вражеской артиллерией и дерзких пехотных атак на переднем крае. Маршал злился. Если бы не беспечность разведки и, в особенности, Отто, он бы ни за что не отправил войска на верную смерть. Но теперь из-за дезинформации гибли его люди.

Эрвин отстоял плацдарм. Артиллерия была подавлена контрбатарейным огнём, атаки пехоты захлебнулись. Маршал про себя отметил, что будь у Прибалтийского командования больше опыта, его люди бы не выстояли. И тем не менее из пяти переправ уцелела только одна, а войска на плацдарме потеряли до восьмидесяти процентов личного состава.

Почему для разведки стало неожиданностью новые Прибалтийские части? Всё просто. «Отряд сто тридцать семь» проморгал поставки вооружения от стран Европы. Проморгал Отто и партизанскую борьбу, развернувшуюся по всей Прибалтике. Конечно, ничего этого Крюгер не доложит Гвину. Операция развивается успешно, враг в панике бежит. Да, враг бежал. Но чтобы полностью подавить все очаги сопротивления понадобится целый год. Эта операция станет для Эрвина первым щелчком по носу.

Второй «щелчок» не заставил себя долго ждать. На фоне последних событий Берлин инициировал съезд правительств вольных городов. В результате была создана Вольная Европейская Конфедерация, ставившая целью сдерживать Хартийскую экспансию.

Маршал шёл и думал, что делать дальше. Бросать вызов всей Европе — самоубийство. Это он понимал с самого начала. Но складывалось впечатление, что понимал грядущую катастрофу только он. Его попытки отговорить консула от бесперспективной авантюры сразу отметаются и кажутся тщетными. Единственный человек, имеющий влияние на Гвина — Элизабет. Да, он по старой дружбе попросит её поговорить со своим супругом. У неё должно получиться.

Эрвин заходил в пригороды Риги. Здесь, несмотря на выбитые стёкла, город ещё оставался целым. Но от одной мысли, что было в центре, где развернулись жестокие бои, по всему телу шёл неприятный холодок.

— Стой, стрелять буду! — послышалось сзади.

Эрвин не остановился, упрямо идя дальше.

— Я сказал: «стоять»!

— Ну так стреляй, — устало ответил Эрвин, развернувшись. — Чего ждёшь?

— Маршал… — солдат вытянулся и посмотрел на Эрвина как на полубога.

— Докладывай, сержант, — приказал Эрвин, приблизившись.

Маршал не мог определить, сколько солдату лет. Скорей всего только восемнадцать. Молодое лицо паренька вымазалось в грязь и копоть, кончики волос обгорели, и от них несло гарью. Форма порвалась в нескольких местах, а на каске зияла глубокая вмятина. Эрвин послал этого мальчишку в ад, и он сумел выжить. Девятый год Эрвин посылает их на мясорубку войны, и они с улыбкой подчиняются. Глядя в горящие жизнью глаза солдата, маршал неожиданно осознал один факт: ему надоело воевать. Ещё немного, и он упадёт перед этим юношем на колени и станет просить прощение за отнятые лучшие годы жизни. Ещё немного, и он это сделает.

— Господин маршал, тут не безопасно, — продолжал сержант. — Пройдёмте в укрытие, мы вас угостим горячим чаем.

— Ты после боя?

— Так точно. Руководил зачисткой здания в трёх кварталах отсюда.

На груди маршала блестела золотая медаль «За взятие Риги». Город ещё не пал, но медали уже изготовили и вручили. Эрвину вдруг стало противно её носить на своей груди.

— Держи, — Эрвин сорвал с себя награду и нацепил на грязный китель сержанта, — ты заслужил её больше, чем я.

— Маршал… — солдат едва устоял на ногах. — Я не могу её от вас принять.

— Можешь. Это приказ.

Покрытие давно не открывавшихся шлюзов поросли плесенью. Вода, внутри причала дока, от недостатка света казалась чёрной и цвела. В воздухе веяло неприятной сыростью. Из дыр в крыше просочилось несколько лучиков света, падая на ржавую палубу огромного линкора.

Нос корабля не успели достроить, отчего оголялись пустые внутренности судна. В корпусе зияло четыре дыры, где должны разместить трёхсотпятимиллиметровые орудия. Огневая мощь снарядов линкора способна стереть с лица земли небольшой городок. Тень от цитадели и капитанского мостика падала на Эриха. Адмирал сладко улыбался. Наконец-то он нашёл достойного кандидата на роль флагмана флота Хартии.

— Красавец, — не скрывая восторга, прошептал Дёнец.

Несмотря на преодоление кокаиновой зависимости, консулу пришлось столкнуться с её последствиями. Помимо регулярных болей в ноге, начались проблемы с сердцем. В груди неприятно покалывало, а ночью всё только обострялось. Несколько раз Гвин едва не задохнулся в постели от сердечного приступа. Никакие курсы лечения не помогали до тех пор, пока Элизабет не предложила один необычный выход.

Алтайские маралы. Благородные олени, живущие у подножья уральских гор. Несколько особей выловили и доставили в заповедник под столицей. Весной у оленей начинали расти их огромные рога. В этот период они ещё не отвердели, и из них сочилась молодая и свежая кровь. Народные поверья твердят, что экстракт этой крови имеет лечебные свойства. Но чтобы узнать об этом, животное должно пережить страшные мучения.

Оленя связывают, рога зажимают на специальном верстаке, затем подымают и животное начинает беспомощно дёргаться. Полные жизни рога срезают. Животное кричит от жуткой боли, но ничего поделать не может.

Затем ещё тёплой кровью наполняют ванну. Раз в год, каждую весну, консул проходил реабилитацию. Раздеваясь до гола, он по горло погружался в кровавую субстанцию. Включалась тихая спокойная музыка. Тело расслаблялось. Каждая клеточка кожи омолаживалась, а так терзающая внутри боль отступала. Гвин закрывал глаза, мысли покидали голову и он мог ненадолго ни о чём не думать. Была бы его воля, и консул никогда бы не покидал кровавую ванну. Если твои руки и так по локоть в крови, так почему же в этой крови не искупаться?

В дверь несмело постучали.

— Что?! — гаркнул Гвин, нехотя возвращаясь в реальность.

— Господин консул, к вам пришли.

— Я же просил сегодня меня не беспокоить!

— К вам пришла первая леди.

— Элизабет… — прошептала Гвин. — Хорошо, пять минут.

Кровавые ручейки стекали с торса на ноги и растекались по полу. Тело сделалось упругим и моложе на десяток лет. Гвину стало легче дышать. Это действительно помогало, несмотря на специфичность процедуры. Завернувшись в халат, консул вышел.

— Что такое, дорогая? — спросил Гвин, наполняя бокалы шампанским. — Соскучилась?

— Конечно, — Элизабет сделала небольшой глоток и ласково улыбнулась. — Могу же я тебя видеть больше чем несколько раз в месяц. Я, в первую очередь, твоя жена, а потом уже первая леди. И дочь очень скучает по тебе. Девочке уже восемь лет и ей сильно не хватает отцовского воспитания.

— Потерпи, — он нежно поцеловал её ладонь. — Ещё немного, и я смогу больше уделять вам времени.

— Я хочу поговорить с тобой о твоём походе… — начала издалека Элизабет.

— Так и знал, что ты непросто так сюда пришла, — ухмыльнулся консул.

— Гвин, Хартия сейчас велика и могущественна как никогда. Наших ресурсов хватит, чтобы обеспечить процветание всем гражданам. Я хочу тебя попросить отказаться от идеи захвата Европы.

— Ты хочешь, чтобы я отказался от идеи, которую вынашивал всё это время?

— Идеи единой Европы и счастья её народов? Гвин, они и без нас прекрасно живут. Позволь им выбирать свою судьбу самим.

— Ты не понимаешь. Они все живут завтрашним днём, не понимая, что когда-то их перебьют по одиночке.

— Они объединились только ради того, чтобы мы их не захватили. Стали в один строй, чтобы не утратить свою свободу.

— Ты о той несчастной Конфедерации, организованной полубританцем полунемцем? — Гвин засмеялся. — Оно не жизнеспособно и падёт под нашими первыми ударами. Лиза, я много об этом думал и всё взвесил. Другого выхода нет. Всё, я больше ничего не хочу слышать.

Гвин попытался её поцеловать, но Элизабет отпрянула.

— Скажи, — она взяла его за руку и заглянула прямо в глаза, — неужели обрекая миллионы людей на страдания, боль и смерть, ты сделаешь их счастливыми? Какой в этом смысл?

— Вся жизнь боль, страдания и смерть. Для кого-то больше, для кого-то меньше.

— Я… — Элизабет отвела взгляд, — я тебя поняла.

Лиза убрала руку и молчала.

— Гвин.

— Что, дорогая?

— Я на несколько дней вернусь в наш родной город. Посещу могилу мамы. Ты не против?

— О чём речь? Конечно.

— Спасибо, — она поцеловала его в щеку, попрощалась и ушла.

— Она прекрасна, — тихо говорил себе консул. — О большем нельзя и мечтать.

Пароход разрезал воды Шпрее на фоне вечерней зари. На носе судна молодая пара любовалась городскими видами. Девушка держала в руках розу. Одну и недорогую, но это было неважно, ведь в глазах влюбленных жили настоящие светлые чувства. Несколько человек опаздывали на автобус. Кафе обслуживали последних посетителей и закрывались. Отключались фонтаны, а на их смену загорались фонари.

Алексей и Саманта любили наблюдать за вечерним городом. Прошло не так много времени, и люди смогли вернуть то, что утратили со своими родителями. И теперь только от них зависело будущее этого мира.

Обычно Алексей улыбался, глядя на освещенные улицы. В этот раз он впервые был расстроен. Предстоял серьёзный разговор, но начинать его не хотелось. Будто неосторожно брошенное слово разрушит всю магию города и вернёт обратно в первобытный хаос.

— На тебе сегодня лица нет, — с беспокойством сказала Саманта. — Проблемы на работе?

— Да и нет, — вздохнул Алексей. — Милая, ты же видишь, что вокруг происходит. А я ещё и слышу.

— Ты о Конфедерации? Но мы ведь всё правильно делаем. Мне так жалко прибалтов. Хартия такая большая, а они совсем крохотные, и тем не менее сражались.

— Прям как мы когда-то, — грустно пробурчал Алексей.

— Что ты мне хочешь сказать?

— Я очень надеюсь, что это всего лишь мои опасения. И тем не менее я боюсь. Боюсь, что когда-то наш привычный мир снова рухнет. Но теперь не внешняя сила станет тому причина, а мы сами. И когда это случится я хочу, чтобы ты была как можно дальше и в безопасности.

— Ты хочешь?…

— …отправить тебя в Америку. Одну. А я, когда всё уладится, тебя навещу.

— Лёша, — Саманта глубоко вздохнула, — мне уже этого не нужно. За долгое время с тобой я поняла, что мой дом и моя родина там, где ты. И я не хочу оставаться одной, зная, что ты в смертельной опасности. Раз ад следует за нами по пятам, то не будем от него убегать, а встретим вместе.

— Ты даже не представляешь, что нас ждёт. У них огромная армия, которой ещё не видел мир.

— Какая разница? — пожала Саманта плечами. — У тебя есть я, а у меня есть ты. А это значит, что никому нас не сломить.

— Не берут его тортуры, не берут и царские муры… Иван Франко. «Вечный революционер».

— Прости?

— «Вечный революционер». Ты мой вечный революционер.

Ночной купол проткнуло бесконечное количество белых точек. Полная луна освещала влажную от недавнего дождя дорогу. Асфальт начал зарастать, а металлические конструкции покрываться тонкой коркой ржавчины. Несмотря на полное запустение города, здесь ещё жили люди. Много кто отказался от переезда в столицу и бежал, выбрав свободную жизнь. Рано или поздно рука Хартии доберётся и до них, но они старались об этом не думать.

Эрвин беззвучно шагал вдоль здания, всё время поправляя фуражку и оглядываясь. На первый взгляд могло показаться, что на улице он совсем один, но этом было бы ошибочным выводом. Его опытный глаз заметил двоих, ведущих за ним наблюдение. Эрвин догадался, что это люди из «Отряда сто тридцать семь». Когда не нужно Малыш Отто добросовестно выполняет свою работу.

Эрвин думал, как сбить их со следа. План созрел почти мгновенно. Он свернул в первый же попавшийся подъезд, где едва не столкнулся с дурно пахнущим бродягой.

— Ты то мне и нужен, — прошептал Эрвин, стараясь не принюхиваться.

— Чо надо, белобрысый? — рявкнул бродяга, почёсывая длинную бороду.

— Пуховик не продувает? Не холодно в осенние деньки?

— Терпимо, — отрезал тот. — А тебе какое дело?

— Никогда людей не полюбят за альтруистичные поступки. Я же хочу помочь тебе. Как насчёт обменять твой дранный пуховик на моё пальто? Писк моды. Только начали производить.

— А в чём подвох? — недоверчиво спросил бродяга.

— Как я и говорил, людей никогда не полюбят за альтруистичные поступки. Что же, — вздохнул наигранно Эрвин, — мне пора.

— Постой! Постой, чудак. Хорошо, я согласен.

От пуховика несло дурно пахнущими духами и дерьмом. Эрвин словил себя на мысли, что уже где-то улавливал этот запах. И действительно. Подвалы «Отряда сто тридцать семь» после продуктивного дня обрызгивали духами, чтобы скрыть удушливый запах. Правда, Эрвину казалось, что становилось только хуже.

— Выпей за моё здоровье, — Эрвин кинул в карман пальто горсть монет. — Слышал, неподалёку вы организовали бар.

— Да, — сладко сглотнул бродяга. — Интересное местечко, — сказал он и скрылся во тьме.

Эрвин досчитал про себя до ста и выглянул. Наблюдатели клюнули на уловку и больше не докучали маршалу. Путь был свободен. Благо, нужный дом был уже рядом.

Элизабет кормила хлебными крошками голубей, а те не брезговали столь щедрым жестом доброй воли. Эрвин терпеливо ждал когда его заметят и сел на пыльный диван. Тот жалобно скрипнул и выдал новоприбывшего гостя.

— Ох, — испугалась Элизабет, — маршал. Почему от вас так дурно пахнет?

— Долгая история. По крайней мере удалось избавиться от слежки.

— Решили, что они будут искать вас по запаху?

— Люди всегда прячут своё истинное зловоние, чтобы понравится другим. Отсюда все проблемы.

— А ещё раньше люди почти не мылись, чтобы не гневить Всевышнего.

— А я всё-таки рискну. Как только вернусь в столицу, сразу же прикажу наполнить ванну. Наверняка какую-то дрянь подцепил.

Элизабет улыбалась. Она выкинула остатки крошек и уселась рядом с Эрвином. Оба молчали, не зная с чего начать.

— Почему именно здесь, первая леди?

— Это единственное место в мире, где я могу не бояться за свою жизнь.

— Неужели даже в постели с консулом вы не чувствуете умиротворение?

— Другого за такие слова уже бы ждал трибунал, — грустно улыбнулась Элизабет. — Как успехи в армии?

— Как и всегда: готовы служить во благо дела Хартии.

— Это я каждый день слышу. А теперь честно.

— Если честно, то мне надоело отправлять молодых пацанов на смерть. Надеюсь, после бойни в Прибалтике наш консул поумерит аппетиты.

— Он… — запнулась Элизабет. — Он продолжает верить в покорение Европы. Я не смогла его переубедить.

Эрвин молчал, уткнувшись в пол. Кому как не ему было знать о положении в армии. Да, она оставалась самым сильным формированием в мире, однако бросать вызов всей Европе было сродни самоубийству. Неужели только он это понимал? Но что может сделать человек, когда на каждом шагу вдалбливают мысль о спасении европейских народов, распространении цивилизации и порядка. Иногда он и сам верил, что триумф Хартии возможен. До того момента, пока не изучал очередной отчёт, где потери шли за тысячи. Он даже не был уверен об удержании земель, что раскинулись от Прибалтийского до Чёрного моря. Партизанская борьба и преступная деятельность крепла с каждым днём, а их подавление, казалось, только усугубляло ситуацию. Но Гвин этого не замечал. Он был слишком ослеплён мечтой, которая была так близко.

— Эрвин, нам нужно спасти страну.

— Я с огромным удовольствием. Правда ума не приложу как.

— Мы убьём Гвина.

— Да? — Эрвина не удивили эти слова. — Если это говорите Вы, значит, всё действительно плохо.

— Эрвин, на этом диване я поклялась, что не предам его. Но я понимаю, что если не решусь на это, то мы станем предателями для остальных.

— Но как мы это сделаем? Даже если нам удастся — ничего не выйдет. Слишком много у него сторонников. Я даже не могу с уверенностью сказать, кто ещё на такое согласиться.

— Это не самое сложное. Сложно будет объяснить ребёнку, почему вдруг мама решила убить папу. Остальное не так уж и сложно.

— Да, первая леди. Здесь я с вами соглашусь.

Штабная машина расположилась посреди бескрайнего поля пшеницы. Её корпус тонул в золотых волнах. Скоро будет житница и колоски превратятся в хлеб, который накормит миллионы людей.

К штабу подъехало ещё несколько машин. Из них вышли генералы и скрылись за стальными дверьми.

— Ave konsyl, маршал, — козырнул Вольдемар Эрвину и улыбнулся. — Моё почтение, первая леди. Что за переполох, что вдруг понадобилось тащиться в такую даль?

— Твои шлюхи подождут, Каминский, — буркнул Эрвин, сидящий в углу. — Садись.

— Сегодня маршал не в настроении. Понимаю, работа сложная и нервная. А где Отто?

— Отто на встречу не приглашали, — ответила Элизабет.

Генералы сели за стол. Эрвин так и продолжал, насупившись, сидеть в углу. Собравшись с мыслями, Лиза начала:

— Почти десять лет Хартия ведёт бесконечные войны. Сколько было пролито крови и загублено жизней? Мы поклялись консулу служить верой и правдой, но сейчас он утонул в своих иллюзиях. Я прошу у вас помощи. Помощи в убийстве консула и в организации государственного переворота.

— Чего?! — опешил Вольдемар и побледнел. — Это измена! Подстрекательство к бунту и убийству нашего славного консула! Мы, офицеры, давали воинскую присягу! Присягнули на верность Хартии и её делу!

Эрвин знал, что Вольдемар не заткнётся. Его визг продолжал оглушать всех присутствующих в кабине машины. Утратив терпение, Эрвин встал и ударил кулаком по столу, от чего тот едва не сломался.

Пехотный генерал умолк. Эрвин тяжёлым взглядом смотрел на него. Казалось, что его глаза могли сточить гранит.

— Два миллиона человек поставлены под ружьё! — прошипел Эрвин. — Четверть населения страны! Это как вообще?! Назовите мне, господа командующие, какая ещё за всю историю страна могла позволить себе такую выходку?! Вы же всё прекрасно понимаете! Мы тратим бешеные средства и почти миллион человек на удержание земель. Итак, вторгаться в Европу будет остальной миллион. Как вы думаете, много мы этим миллионом навоюем? Мы, в лучшем случае, дойдём до Рейна, а потом что? Погонят обратно до самой столицы?! Вы этого хотите?! Так какого хрена ты мне, Каминский, порешь эту чушь?! Расскажи пацанам на передке о офицерской чести и деле Хартии. Они тебе так ответят, что ты там и ляжешь! Ты забыл откуда попал в штаб?! Так я тебе напомню!

Вольдемар опустил взгляд.

— Глазки он прячет. Это касается и остальных. Либо мы найдём в себе смелость пойти на предательство, либо сдохнем, как жалкие трусы. И наши дети будут без укора совести плевать на наши могилы. Я жду ваше решение, и пока оно мне не понравится, никто отсюда не выйдет.

Генералы молчали, уткнувшись в стол.

— Мой родной батальон, — нарушил тишину Эрик, подняв голову. — В нём ребятам не было равных. Командир, идиот, послал их в жилую застройку. В итоге половину танков пожгли. Я знал лично каждого из экипажей. Интересно, что думали мои ребята перед смертью? Не знаю, как остальные, а я с тобой, Эрвин.

— Я тебя прекрасно понимаю, — сказал Дёнец. — На том чёртовом плацдарме полегла почти вся морская пехота. Многих я знал с первых дней своей карьеры. Я тоже с вами.

— Я надеялся, — продолжил Анджей, — что Гвин рано или поздно станет перестраивать промышленность под гражданские нужды. Но он отверг мои реформы в этом направлении. Консул заигрался. Можете быть спокойны, экономика на вашей стороне и поддержит переворот.

— Консул дал нам право на безбедную жизнь, — задумчиво протянул Левандовский. — Он же нас привёл к пропасти. Авиация с вами.

Все уставились на Вольдемара.

— А что я? — пролепетал он. — Думаете у меня хватит духу отказаться? Конечно я с вами.

— Вот и замечательно, — кивнул Эрвин. — План такой: продолжаем выполнять приказы и готовимся к войне. Мы не должны никаким образом вызывать подозрений. Параллельно с этим начинаем в своих кругах вербовку. Убедитесь сто раз, что вы можете доверять человеку и только после этого действуйте. Остальные подробности позже. Встречаться такой компанией больше нельзя, слишком опасно. Два, в крайнем случае три человека. Место и время будет сообщать мой адъютант. Свободны.

Генералы покинули машину, и Эрвин устало сел за стол.

— Как только это дерьмо закончится, подам в отставку, и пусть все катятся к чертовой матери.

— Это будет ещё очень не скоро, маршал.

— Да. У нас, кстати, уже первые проблемы. Я не могу доверить своему адъютанту большее, чем отправку приказов. А ведь он ещё руководит Гвардией. Кем заменить его — я не знаю.

— Вам бы очень подошёл Вильгельм, — улыбнулась Элизабет. — Хороший был парень.

Глаза Эрвина засверкали.

— Ну почему был? — оскалился маршал.

— Разве он тогда не погиб?

— Нет. В этом я точно уверен.

— Тогда его нужно найти. Если он, конечно, ещё жив.

— Найдём. Такие как он не умирают.