Триумф непослушания

Герои поневоле

Вода крохотного ручейка журчала под толщей густой травы. Маленький поток огибал ствол многовекового дуба и мчался дальше, чтобы слиться воедино с другими потоками, стать частью огромной реки и завершить свой путь в холодных водах северных морей. Длинные корни дерева с удовольствием пили сладкую воду, от чего массивные ветви покрывались густой листвой. От неё било сильной жизненной энергией. Огромная крона давала хорошую тень от палящего солнца. Неудивительно, что Ангел решил отдохнуть именно здесь. Существо в белом одеянии, в окружении большого количества ярких цветов, склонилось над шахматной доской и решало хитроумную задачу. Два хода уже было сделано. Оставался завершающий. Но Ангел думал, боясь ошибиться. Что нужно сделать, чтобы добить оппонента?

Размышления Ангела прервали отдающие брязганьем костей шаги. Тёмный жнец посмел нарушить покой сил добра. Куда ступали его ноги — сохла трава и вяли цветы. Когда-то Смерть очень омрачало, что всё к чему он прикасался — погибало. Но это было очень давно, ещё во времена зарождения вселенной. Тогда молодой жнец и представить не мог до чего всё дойдёт.

— Конь f семь, — не глядя на доску бросила Смерть. — Мат.

— Ты всегда вмешиваешься в самый неподходящий момент, — нахмурился Ангел и переместил коня. После этого доска озарилась ярким светом и исчезла.

— Нам нужно серьёзно поговорить, — казалось, жнец был подавлен. Он не взглянул на Ангела, наблюдая за цветочной поляной. — Наши разногласия пока подождут.

— Что случилось? Неужели какие-то кадровые перестановки? Последний раз такое было в тысячу триста сорок шестом, когда твой коллега буквально сгорел во время рабочего процесса.

— Ты сейчас издеваешься на до мной?! — прошипела Смерть. — Совсем перестал следить что вокруг происходит? До чего довели эти идиоты?

— Ах, — вздохнул Ангел. — Ты про войну. Что же, — пожал он плечами, — на нашей памяти она не первая и, скорей всего, не последняя.

— У неё есть все шансы стать последней, — сказала Смерть и повернулась. — Если раньше наши любимые люди играли хоть по каким-то правилам, то сейчас их нет. Где гарантии, что они не уничтожат наш мир?

— Не уничтожат. Такое подвластно только Армагеддону, но ты же знаешь, что мы его выдумали, чтобы запугать людей. Первое время это помогало, пока они не начали умнеть…

— Не уходи от темы, — прервал его жнец. — Даже если не уничтожат. Это сотни миллионов смертей. Опять. Я уж надеялся, что после последней мировой войны они поумнели. Ага, как же! Даже когда их осталась горстка, они готовы друг друга уничтожить.

— Почему ты так взволнован? На тебя это не похоже.

— Знаешь, когда ты забираешь души нескольких полоумных обезьян — тебя это особо не трогает. Но когда за один день тебе нужно выкосить целый город, тут уже хочешь не хочешь, а в голову лезут неудобные мысли. Я очень хорошо помню Сталинградскую мясорубку. Я очень хочу забыть эти дни, но, похоже, им суждено меня преследовать вечно. Когда я забирал оттуда души, я видел в их глазах всё что угодно, но не страх. Что нужно сделать с человеком, чтобы перестать бояться меня — Смерти?

— Ни за что не поверю, что ты пришёл сюда мне выговориться.

— Я не хочу повторения бойни. Поэтому я нарушу договор. Мы этим часто занимались, почему бы не попробовать ещё раз?

— Что ты собрался сделать? — удивился Ангел.

— Я заберу душу консула Гвина. Тем самым остановлю войну.

— Во-первых, — Ангел покачал головой, — мы не вмешиваемся в естественные процессы. Во-вторых, ты её не остановишь.

— Почему это?

— Потому что её хочет не консул. Её хотят его подданные. Ты можешь убить хоть сотню Гвинов, но войну ты этим не остановишь.

— Что же… делать? — сдавленным голосом спросила Смерть.

— Ничего. Они тем и отличаются от нас, что способны найти выход. К сожалению, их погибнет много. Погибнет много по настоящему чистых душ. Но по другому они не могут ценить свою жизнь. Такова уж их суть. Садись, жнец. Поиграем в шахматы. Полюбуемся природой. Война сможет дотянуться и до сюда. Так что этому месту суждено превратиться в уродливую выжженную пустыню.

— Здесь действительно красиво, — с восторгом протянула Смерть. — Но я откажусь. У меня будет много дел, а это место пусть останется в моей памяти. Не хочу видеть как его уничтожат.

— И мне тоже пора. Как никак многие души нужно спасти от верной гибели. Иначе баланс будет нарушен.

Существа несколько секунд смотрели друг другу в глаза, затем улыбнулись и исчезли, словно их никогда и не было. Лишь засохшая трава и маленькое белое пёрешко говорило о том, что здесь встречалось добро и зло.

Мысли путались, взгляд не мог ни на чём сфокусироваться, а тело сжимало от липкого страха. Даже излюбленный метод массировать пальцами виски на этот раз не помог. Уинстону ничего не оставалось, как открыть кран с холодной водой. Её шум позволил отвлечься и собраться в кучу. Уинстон смотрел в зеркало прямо себе в глаза и мысленно отсчитывал десять секунд. Если за это время он не отведёт взгляд, значит не всё так критично. По крайней мере себе он доверяет. А поэтому не всё уж и безнадёжно.

Раз.

Звонок служебного телефона застал его за ужином в семейном кругу. У Уинстона сразу прошёлся неприятный холодок по спине. Ведь звонить он мог только в одном случае: началось вторжение Хартии.

Два.

Прослушав взволнованный голос нам том конце телефона, Уинстон отдал приказ разорвать печати на пятом конверте и действовать согласно протоколу. Затем молча кивнул и положил трубку.

Три.

Нежный поцелуй удивлённой жены. Как же сладко пахли её волосы. Затем крепкие объятия двух славных детей. Трёхлетней девочки и мальчика на год старше её. Им обязательно объяснят что происходит. Потом.

Четыре.

В последний раз взглянув на семью, Уинстон закроет дверь. Он не знал, что увидит их ещё очень не скоро. Их эвакуируют далеко на запад в одну из глухих деревень и будут там держать под чужими именами до самого конца войны.

Пять.

Служебная машина уже подъехала. Старый Мерседес на всех порах вёз Уинстона в сторону Берлина. Маневрируя по узким улочкам, шофёр старался найти как можно кратчайший путь.

Шесть.

Экстренный созыв Бундестага и парламента Конфедерации. Переход на круглосуточный режим работы. Полная боевая готовность всех воинских частей Конфедерации.

Семь.

Единогласное принятие парламентом законов о всеобщей мобилизации и военном положении. Ох и дорого же обойдутся стране эти законы. Но когда война, о цене не спрашивают. Бундестаг, обычно рассматривая законопроекты месяцы и годы, ввёл их за рекордные тридцать две минуты. Уинстону оставалось лишь поставить свою подпись.

Восемь.

Указ о формировании ставки верховного главнокомандования. Военная верхушка, дипломатический корпус, представители промышленности, информационный отдел. Первое заседание было назначено на пять часов утра.

Девять.

Столица ещё спала, не зная, что происходит на границах государства. Об этом объявят в утренней сводке. Объявит лично Уинстон.

Десять.

Канцлер выдохнул, часто заморгал и выключил смеситель. Затем расправил плечи, поправил воротник белой рубашки под чёрным смокингом и ласково улыбнулся своему отражению.

— Улыбайся, Уинстон. Иначе съедят.

Когда десять лет назад молодой Уинстон впервые встал за трибуну, он мысленно смирился, что когда-то из него сделают виновника всех бед. Похоже этот день настал. Будет допущено много ошибок, принято массу непопулярных решений и совершенно множественно сделок с совестью. Но раз так нужно для будущего его людей, он будет этой куклой для битья.

— Господин канцлер, — послышался за дверью низкий голос. — Вы с кем-то говорили?

«Как дети малые. На минуту нельзя отойти».

— Я ни с кем не говорил, Фридрих. Всё в порядке.

— Заседание начнётся через две минуты. Поспешите.

— Хорошо.

В ставке царил настоящий хаос. Солдаты и госслужащие заполнили узкие коридоры, смешались в однородную массу, из которой доносились громкие крики, периодически переходящие в грязную брань.

За несколько часов структура власти кардинально изменилась. Так что бардак был неизбежен. Указы, принятые ещё вчера, через несколько часов стали уже не актуальны. Рядовых чиновников наделяли властью, о которой в мирное время они могли только мечтать. Военная верхушка заново создавала цепь взаимодействия, ведь вторжение свело её эффективность до нуля. А начальник охраны канцлера потихоньку сходил с ума, ведь в создавшейся суматохе можно легко организовать покушение.

Уинстон, стараясь чтобы поток из человеческих тел не захлестнул и его, смог добраться до кабинета с номером восемнадцать и прошмыгнул туда.

Дверь закрылась и какофония из человеческих голосов прервалась. Уинстон оглянулся. В кабинете слишком слабо горел свет и канцлер едва мог разглядеть сидящих за большим столом. На столе развернули огромную карту Вольной Европейской Конфедерации. Уинстон подошёл к столу, опёрся на него руками и стал тщательно рассматривать восточные границы государства. На тоненькой тёмной линии, с красными и голубыми стрелками, сейчас бушевал ад и оставалось лишь догадываться о его масштабах.

— Скажу сразу, — нарушил тишину Уинстон, — чтобы не повторять по сто раз. Наши отношения до войны были далеко не дружественными. Но как раньше уже не будет. Мы ехали по домам в одной стране, а возвращались обратно уже в другой. Мне нужна ваша помощь. Если мы проиграем войну, все наши прошлые закулисные интриги были бессмысленны. Так что придётся работать не жалея себя. И говорить мне только правду. Потому что если будем врать, от этого проблемы не исчезнут и этим мы только навредим Конфедерации и её народам. Надеюсь, вы меня поняли?

Присутствующие лишь молча кивнули.

— Отлично. Фридрих, вводи в курс дела. Не щади меня. Чувствую нам там очень несладко.

— Это очень мягко сказано, господин канцлер, — широкоплечий мужчина с пышными усами поднялся, достал из нагрудного кармана светло-зелёного мундира простой карандаш и склонился над картой. — В шесть часов вечера по местному времени на линии фронта длиной восемьсот пятьдесят километров, без объявления войны, армия Хартии перешла границу. Мы отслеживаем три основных направления наступления: в Восточной Пруссии на Кёнигсберг, в северо-восточной Польше на Белосток, и в Восточной Польше на Бяла-Подляска, в обход наших основных сил, находящихся на юге.

— Атаковали оттуда, где совсем их не ждали. Как же они провели столько людей через болота?

— Хартийцы за кратчайшие сроки построили несколько скоростных автобанов. Нам стало об этом известно только перед самым началом наступления.

— Ясно, — скривился Уинстон. — И куда же они сейчас продвинулись?

— Самая тяжёлая ситуация на третьем направлении. Здесь противник сосредоточил основные силы. Форсировав реку Буг, практически не встречая сопротивления занял Бялу-Подляска, после чего разделился на две группы. Одна выдвинулась в сторону Люблина, ударив во фланг нашей основной группировке. Другая продвинулась к пригородам Варшавы, заняв без боя Седльце и прочно там закрепилась.

— Подожди, — прервал его Уинстон. — Между Бугом и Варшавой двести километров! Как за одну ночь они смогли преодолеть такое расстояние?

— Это лишь передовые части, за которыми следуют основные силы.

— Тогда почему восьмая дивизия не встретила их?

— Потому что… — генерал глубоко вздохнул.

— Фридрих, — процедил сквозь зубы Уинстон. — Только правду.

— Потому что восьмой дивизии больше нет, господин канцлер, — выпалил Фридрих.

Повисла гнетущая тишина.

— Как? — глаза Уинстона округлились. — Как можно было разгромить десять тысяч человек даже не вступая в бой?

— Диверсионные группы при поддержки авиации уничтожили дивизионный штаб и местное управление. В городе паника. Никто не понимает, что происходит. Мы пытаемся взять ситуацию под контроль, но наши приказы уходят в пустоту. Боюсь, город падёт. Не лучше ситуация на юге. Противник глушит связь, из-за чего мы слабо понимаем обстановку на фронте.

Канцлер устало сел на стул.

— Два года, — тихо прошептал Уинстон. — Два года мы готовились к этому дню. А в итоге нас избивают как слепых котят.

— Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы взять ситуацию под контроль.

— Уж постарайтесь. Иначе они такими темпами постучатся нам в дверь и вымажут грязными сапогами дорогой паркет, — Уинстон слабо улыбнулся. — Амелия, что у нас творится на дипломатическом фронте?

— Уинстон, дорогой, — девушка улыбнулась и сверкнула линзами очков, — ты же сам работал в дипкорпусе и не хуже меня знаешь кто как отреагирует. Если честно, я вообще не понимаю зачем тут понадобилась.

— Я работал в дипкорпусе ровно два месяца, а когда меня забрали на должность канцлера, это был самый счастливый день в вашей жизни. Юлить будешь когда нам принесут акт о капитуляции. А пока, что у нас там плохого? И насколько это плохое плохо?

— Балканы, как и обещали, посылают добровольцев и вооружение. Но, учитывая, что у них его самого мало, я бы на них сильно не рассчитывала.

— Что с торговыми республиками?

— Британские острова и Апеннинский полуостров выделяют денежную помощь и налаживают эмбарго на Хартию.

— Ясно. Как обычно воюют деньгами.

— Орден выразил нейтралитет.

— Неудивительно.

— В Африке Пиратский союз отправляет добровольцев.

— Да хоть сам дьявол. Лишь бы они умели убивать хартийцев.

— И… на этом всё.

— В смысле? — поднял бровь Уинстон. — А Азия? А Америка? Скандинавия в конце-концов?

— От них тишина. Пока что ждём их реакции, но я особо бы не рассчитывала от них на существенную помощь.

— Получается, рассчитываем пока только на себя.

— Да, Уинстон. Мы одни.

— Тогда что у нас есть, Томас. Что мы можем противопоставить Хартии?

Мужчина вытянул сигару изо рта, потушил её, выдохнул густой белый дым и наклонился под слабый свет ламп.

— Мы уже начинали переводить экономику на военные рельсы, Уинстон. Но всё равно это будет не быстро.

— Сколько, Томас? Я теряю терпение.

— Несколько месяцев. Сам прекрасно понимаешь. Чтобы перейти с производства мороженого и тракторов на патроны и гаубицы нужно время. Плюс линии снабжения, плюс мобилизация, плюс инфляция, плюс внешний долг. Скучно не будет. Я постараюсь всё сделать как можно быстрее, но ничего не обещаю.

— Я тебя услышал. Арчибальд, я надеюсь всё готово к утреннему обращению?

— Конечно, господин канцлер, — пролепетал молодой парень. — Информационный отдел так же подготовил несколько десятков вариантов агитационных плакатов. Они ждут вашего утверждения.

Уинстон не успел что-то ответить. В кабинет ворвалась взъерошенная секретарша, наклонилась Уинстону над ухом и прошептала:

— Господин канцлер, к вам на аудиенцию прибыли представители вольных городов.

— Я сейчас занят. Они не могут подождать?

— Их почти пятьдесят человек, — причитала секретарша. — И все твердят, что вы им нужны именно сейчас.

— О Господи, — вздохнул Уинстон и вознёс глаза к небу. — Кого они собрались захватывать? Ладно, — махнул он рукой. — Пускай заходят.

В комнату зашло до полусотни человек, от чего в ней стало необычайно тесно. Уинстон, куря сигарету, сверлил их глазами. Несмотря на то, что канцлер был обязан им местом, их отношения оставались прохладными. Всё из-за того, что их взгляды на ведение политики, мягко говоря, отличались. Так что Уинстон ненавидел подобного рода встречи. Они никогда не обещали ничего хорошего.

— Мишель, Урсула, Эмануэль, Стив, рад вас видеть, — наигранно улыбнулся Уинстон. — На этикет совершенно нет времени, так что давайте сразу к делу.

— Мы пришли к вам с просьбой, — подал голос остроносый брюнет. — И вы прекрасно понимаете, что лучше эту просьбу выполнить.

— Смотря какая просьба, — бросил Уинстон и выдохнул в сторону многочисленной свиты сигаретный дым.

— Лидеры вольных городов просят канцлера Уинстона Смита подписать акт о капитуляции и сдаться на милость Хартии и консула Гвина.

Слова брюнета прозвучали как удар молнии. В кабинете уже второй раз повисла гнетущая тишина. Уинстон сделал длинную затяжку, из-за чего сигарета дотлела до фильтра и обожгла пальцы. Но Уинстон продолжал курить и пожирать глазами прибывших представителей. Тут в его глазах блеснул огонёк и он ответил:

— Раз уж лидеры вольных городов считают это лучшим вариантом для своих подданных — да будет так. Подготовьте акт о капитуляции. Я буду ждать вас через пять дней.

— Мы знали, что канцлер примет благоразумное решение, — брюнет и его свита поклонились и стали покидать комнату. Дверь уже давно закрылась, но Уинстон продолжал хмуро глядеть туда, где несколько минут назад стояли непрошенные гости.

— Уинстон, — подала голос Амелия, — ты действительно готов подписать капитуляцию?

— За кого ты меня принимаешь, дорогуша, — засмеялся канцлер и потушил окурок. — Всем ясно, что Хартия их подкупила. Просто я не хочу нестись на амбразуру, когда у меня слабая позиция. Поэтому мы выигрываем время. Фридрих, — Уинстон посерьёзнел, обращаясь к генералу, — мне нужна победа. Одна. Даже чисто символическая. Мне нужно доказать, что хартийцам можно сопротивляться. Что их недоимперия просто колосс на глиняных ногах. Я рассчитываю на тебя. И на всех вас. Мы должны спасти страну и весь свободный мир, — Уинстон отвёл взгляд. — Заседание закрыто.

— Какого хрена на частоте одни помехи?!

— Краснопузые нас глушат, господин капитан, — оправдывался молодой радист.

— Так перейди на запасную!

— И запасную глушат. Вообще вся сеть накрылась.

— Так сделай что-то с этим! — рычал капитан. — Ты радист или кто?! Ай, — махнул он рукой и вышел из полевого штаба.

Сначала была артподготовка и авиаудары. Затем неожиданный удар во фланг. В хаосе и неразберихе вверенные капитану подразделения разбросало по всему ночному лесу.

Ян снял фуражку с голубым оттенком и поправил рыжие волосы. Весь лоб пропитался липким потом, а ладонь слегка подрагивала. Густой лес заполонили выстрелы и взрывы. Сопротивление было. Но, в отличие от наступления хартийцев, сопротивление неорганизованное. Нужно было назначить место сбора и идти на прорыв, но как это можно сообщить, если глушили связь? Ян понимал одно — если он что-то не придумает и не соединиться с остальными частями второй дивизии, то через несколько часов его короткая карьера офицера подойдёт к концу.

Горькие размышления капитана прервал прибежавший адъютант с посланием:

— Господин капитан, вам послание от полковника!

— Полковника Буткевича?

— Так точно!

Не долго думая, Ян вырвал клочок бумаги из рук адъютанта и прочитал послание. Оно состояло всего из нескольких фраз:

«Полковой оркестр. Музыка как можно громче. Музыка на месте сбора».

— Вот же Йорис! — воскликнул капитан. — Голова! Быстро! Полковой оркестр ко мне!

Стройные ряды барабанщиков, духовиков, ударников, под руководством дирижёра оперативно прибыли в местоположение штаба. Музыканты в зелёных мундирах были напуганы, но готовые выполнить любой приказ.

— Капрал, — Ян обнял за плечи молодого дирижёра. — Родной. Играй. Играй как будто больше никогда ничего не сможешь сыграть!

— Что играть, господин капитан?

— Ты откуда, капрал?

— Из Марселя, господин капитан.

— Серьёзно? — удивился Ян. — Вот это тебя занесло. Что же, — ухмыльнулся он, — тогда играй Марсельезу!

Дирижёр расплылся в улыбке, отдал честь и развернулся к оркестру. Музыканты времени не теряли и уже были готовы начать спасительный концерт.

Рокот выстрелов заглушила барабанная дробь, высокий тембр тромбонов и туб, приправленные всплеском металлических тарелок. У музыкантов дрожало дыхание и руки, но они играли. Играли так, будто они лучший оркестр во всей армии Конфедерации. Играли музыку свободы и триумфа над тиранией. Играли, веря, что тем самым вносят свой вклад в победу.

Оркестр сыграл три куплета. Затем ещё раз. И ещё. Сначала из лесных чащ на звук музыки выходило по несколько солдат Конфедерации. На их смену отряды, а за ними взводы. Услышав знакомую мелодию, подразделения отступали к точке сбора. Между деревьев капитану мелькали знакомые лица. Они сменялись вовсе чуждыми. Подразделения из его полка перемешались с другими. Но это было неважно. Перед Яном становились грязные, пропахшие порохом и копотью командиры подразделений и докладывали о боевой готовности. Пусть они и чертовски устали, но в их глазах было видно, что они счастливы соединиться со своими.

А оркестр продолжал играть. Продолжал служить путеводным маяком заблудившемся отрядам.

На рассвете музыка умолкла. Под руководством Яна насчитывалось почти две тысячи солдат. Они молчаливо ожидали его приказаний.

Ян вскочил на груду использованных ящиков для боеприпасов. Историки опишут этот момент с присущим пафосом и романтизацией. На деле же капитан настолько устал, что едва не свалился с неустойчивой опоры. Он окинул замученными глазами отряды и громко закричал:

— Хартийцы наивно думали, что их здесь будут встречать с хлебом и солью! Что едва их увидят солдаты Конфедерации, то разбегутся, не оказывая сопротивления! Они ошибаются. Ведь они ошибаются?

— Да! — дружно закричали солдаты.

— Я вас не слышу!

— Да! — ещё громче закричали бойцы.

— Тогда сделаем так, чтобы они пожалели, что сюда сунулись!

Ян вскинул штурмовую винтовку над головой, спрыгнул с ящиков и повёл солдат в атаку.

— За мной! — взревел капитан. — Пленных не брать!

Морские волны омывали высокий борт линкора, доставая брызгами до выдолбленной надписи «Хартия». Пятьдесят тысяч тон стали. Четыре орудийных башни, где в каждой по три трёхсот пяти миллиметровых орудия, способных одним залпом потопить любой корабль или стереть с лица земли небольшой город. Ранние чертежи линкора предполагали так же установку восьми баллистических ракет, но все данные об их использование были безвозвратно утеряны, поэтому на их место установили дополнительные системы ПВО, сделав «Хартию» самым защищённым кораблём в мире. Экипаж корабля составлял две тысячи человек, занимая две трети всего личного состава «Морзе группы». Командовал кораблём лично адмирал флота Хартии — Эрих Дёнец.

Корабль кружил рядом с крошечным полуостровом Хель, словно проголодавшаяся акула вокруг маленькой рыбёшки. Гарнизон полуострова в составе тринадцати человек ожидал приказов командира.

Утренние солнце скрылось за тёмными грозовыми тучами и разразился дождь. Солдаты промокли до нитки, но стойко терпели буйство стихии, безмолвно наблюдая за огромной стальной машиной. Многие дрожали, сами не понимая от чего именно: от ледяного ветра или от чистого животного страха перед более сильным и могущественным врагом.

Ночью по радиопереговорам сообщили о вторжении Хартии. С тех пор в эфире стояла тишина. Командир гарнизона пытался предупредить береговую охрану о линкоре, но всё бестолку. Связь глушили, не давая возможности связаться с большой землёй.

Внезапно рация запищала, затем зашипела и снова затихла. После чего тишину нарушил низкий голос, искажённый радиопомехами:

— Командир гарнизона полуострова Хель. С вами говорит адмирал Эрих Дёнец. Мы оба понимаем, что у вас нет шансов уцелеть, поэтому, во избежание бессмысленных потерь, линкор «Хартия» предлагает вам сложить оружие и сдаться. Повторяю: линкор «Хартия» предлагает вам сложить оружие и сдаться. Как меня поняли? Приём?

— Ну вот и всё, — прошептал один из солдат и снял каску, подставляя голову морским брызгам.

— Приказы, командир? — спросил другой солдат.

Командир гарнизона взглянул на свой отряд. Что ответить адмиралу? Как ответить, чтобы свести на нет всё могущество Хартии? Командир встал во весь рост напротив корабля, щурясь от свистящего ветра, нажал на кнопку рации и чеканя слова процедил:

— Линкор «Хартия», пошёл нахер!

Солдаты встретили ответ командира восторженными возгласами и хохотом, тем самым укрепляя его уверенность в том, что ответ удался.

— Отряд, — обратился к солдатам командир, — разрешаю вести свободный огонь по цели. Пли!

Полуостров осветили вспышки выстрелов и по обшивке корабля застучали пули, не в силах нанести ему никакого существенного урона. Гарнизон с честью принял свой первый и последний бой, стреляя, пока не закончились патроны. За это время две башни линкора развернулись и дали залп, полностью уничтожив оборонительные позиции.

Корабль уплыл, выполняя дальнейшие боевые задачи. Из под толщи земли, будто восставший из мёртвых, выбрался командир. Весь в крови, глубоких ранах, с оторванной рукой и пробитым лёгким. С трудом наложив на себя турникет, он преодолеет пешком почти сто километров, прежде чем наткнётся на патруль солдат Конфедерации. Предупредив их о страшной опасности, он упадёт замертво.

Теперь уже навсегда.

Санитар перевязывал Яну рассечённый осколком лоб. Из длинной раны стекали струйки крови, капая на землю. Ян молчаливо наблюдал за красными сгустками, перемешанными с грязью, терпеливо ожидая когда медик закончит перевязку.

Из окружения прорвалось только половина солдат. Погибли почти все герои битвы: оркестр, включая дирижёра. Шальная пуля угодила ему прямо в сердце.

Ещё вчерашним вечером Ян с остальными офицерами хвалился как лично набьёт морду Эрвину Кнуту, а затем все вместе погонят хартийцев до столицы. После чего солдаты отправятся по домам к семьям встречать рождество. И вот прошла первая битва. Многие офицеры и солдаты под командованием Яна погибли, армия отступала, а война только начиналась. И капитан начинал мысленно смиряться, что ему суждено погибнуть на этой войне. Потому что с его скверной удачей уцелеть в такой мясорубке шансов практически не оставалось.

Санитар закончил и к Яну подошёл адъютант, сообщая, что в штабе его ожидает полковник Буткевич. Капитан решил не испытывать терпение полковника и спешно отправился в сторону штаба с докладом.

— Полковой капитан по вашему приказу прибыл, господин полковник, — отчеканил слова Ян, отдав честь и звонко цокнув каблуками грязных сапог. — Остатки полка с тяжёлыми боями прорвались к основным силам второй дивизии и ждут дальнейших распоряжений.

— Рад что ты жив, Ян, — добродушно улыбнулся полковник, почёсывая недельную щетину. Несмотря на неполные тридцать лет в тёмных волосах старшего офицера уже проклёвывалась седина, а в глазах, будто игнорируя смелые черты лица, жил навсегда застывший испуг.

— Я тоже, Буткевич.

Ян и Йорис дружили с самой военной академии. Буткевич был родом из Прибалтики и уже имел опыт войны с Хартией. После поражения и капитуляции Прибалтийского союза он с многочисленными сторонниками бежал в Конфедерацию, где предложил свои услуги солдата. Закончив военное образование с отличием, получил чин заместителя командующего второй механизированной дивизии и звание полковника. Ян завидовал способностям Буткевича и старался во всём подражать ему. А Буткевич завидовал Яну. Завидовал, что его страна свободна, а сам он ещё молод и знает, что такое мирная жизнь. Так два командира и дополняли друг друга.

— Давай поговорим на чистоту, Ян. Как два офицера. Что думаешь об оперативной обстановке?

— Полная жопа, — не задумываясь, ответил капитан. — Самая её сердцевина. Подразделения либо бегут, либо несут тяжёлые потери. А эти чёртовы псы Эрвина как будто везде.

— Болотный Лис снова всех обманул, — горько усмехнулся Буткевич. — Меня уже дважды. Ударили нам во фланг и глушат связь. Связисты лезут из кожи вон, чтобы решить проблему. К счастью, нам удалось связаться с пятой дивизией. Они скоро соединяться с нами и мы уйдем из под удара в Люблин. Нам лучше поспешить, иначе ловушка действительно захлопнется и всем крышка.

— Что у нас с потерями?

— Загибай пальцы, капитан. Дивизионный генерал убит бойцами «Отряда сто тридцать семь». Теперь дивизией командую я. Убито два полковых капитана и восемь батальонных лейтенантов. А в целом потери дивизии достигают тридцать процентов. Кто-то сдался в плен, а кто-то лучше бы сдался.

— Получается, мы драпаем?

— Организованно драпаем, — поправил Яна Буткевич. — Это важно. Кнут думает, что мы в открытую бросимся в бой. Пускай так думает. В Прибалтике они уже так надумали, пока не обожглись. Посмотрим как они научились на ошибках. Готовь своих людей, капитан. Будем идти форсированным маршем.

— Последний вопрос, полковник.

— Да?

— Почему к нам на помощь не идёт восьмая дивизия? Тогда мы могли бы выиграть время и перегруппироваться.

— Я не знаю. Похоже у восьмой дивизии свои проблемы. Так что придётся рассчитывать на себя. Сохраним боеспособность, значит сохраним армию. А пока существует армия, всегда есть шанс победить.

— Красиво сказано.

— Если бы мы ещё так воевали, как сыплем эпитетами, — протянул полковник и кивнул, давая понять, что разговор окончен.

Капитан отдал честь и чеканя шаг покинул штаб.

Первого апреля командиру восьмой дивизии исполнялось двадцать пять лет. За две недели до этого в самом дорогом варшавском ресторане забронировали тридцать пять мест, заказали массу фуршетной еды и десятки литров алкоголя. На день рождение было приглашено всё управление восьмой дивизии.

Конечно об этом знала разведка Хартии. И было бы неимоверной глупостью не воспользоваться таким шансом. За несколько часов до вторжения, два диверсионных отряда, переодетые в форму Конфедерации, проникли в Варшаву, обнаружили местоположение заведения и передали координаты цели авиации. Не успели первые подразделения Хартии пересечь границу Конфедерации, как несколько пар острокрылых истребителей уже были над городом. С леденящим кровь гулом и свистом они спикировали на цели, сбросили трёх тонные бомбы и безнаказанно вернулись обратно.

Взрывы сваливали утонченные здания как карточные домики, хороня под обломками всех, кто в них находился, а образовавшиеся взрывные волны повыбивали все стёкла в домах Варшавы. Началась паника. Гражданское население старалось как можно быстрее покинуть город, заполонив дороги и образовав непроходимый затор, тем самым полностью парализовав движение в городе. Восьмая дивизия и местные службы правопорядка всеми силами старались организованно провести эвакуацию, но без высшего командования их силы были тщетными. Воспользовавшись ситуацией, диверсанты проникли на территорию городской администрации и убили всех, кто встретился на их пути. После чего растворились в толпе.

Так за несколько часов город готовый к полномасштабному вторжению стал беззащитным. Восьмой дивизии в буквальном смысле отсекли голову, а город остался без руководства, тем самым стремительно погружаясь в анархию. Военное руководство Хартии учло всё.

Практически всё.

Никто даже на секунду не мог подумать проверить гауптвахту в одной из бригад.

Майор Оскар Войцеховский. Дивизионный квартирмейстер. За использование служебных полномочий в личных целях, а также взяточничество был приговорен к военному трибуналу и взят под стражу. Судебный процесс, к счастью для Оскара, назначили на третье апреля.

Взрывы сотрясли тесную камеру, выдернув майора из сна. Едва не свалившись с узкой лавки, он подошёл к решетчатой двери и всмотрелся в царившую в коридоре темноту.

Основные силы бригады разместили на территории древней крепости, прозванной Цитаделью. Подвалы старинного комплекса отлично подошли на роль места заключения для провинившихся. Правда, сейчас здесь были только Оскар, да солдат, приставленный к нему для охраны.

— Что это за шум, боец? — недоумевал Оскар, пытаясь протереть заспанные зелёные глаза.

— По рации сообщили, что Хартия начала вторжение, господин майор.

— Вот же гады, — сплюнул Оскар. — Всё таки они нас не на понт брали. Слушай, солдат. Мне нужно срочно явится в штаб и организовать взаимодействие со снабженцами. Там же никого не успели поставить на моё место.

— Простите, господин майор, но не положено. Вы нарушили воинскую присягу и должны понести наказание.

— Я нарушил воинскую присягу в мирное время, когда все жили по другим законам. Мне срочно нужно в штаб. Если не доверяешь, можешь лично меня туда конвоировать.

— У меня нет прав освободить вас, господин майор, — смутился солдат. — Это может только начальник гауптвахты.

— Начальник гауптвахты придёт только утром, — нахмурился майор. — Если ему уже не оторвало голову. А за это время обстановка поменяется десятки раз.

— Господин майор, — вздохнул солдат.

— Что? — Оскар начинал терять терпение.

— Честно говоря я не знаю где лежат ключи от вашей камеры.

— Что же ты сразу не сказал? — засмеялся Войцеховский, затем разбежался и вынес дверь ногой, полностью вырвав ту с ржавых петель. Под опешившим взглядом солдата, дверь с металлическим грохотом рухнула, разнося эхо по длинному коридору.

— Господин… майор… — запинался солдат.

— Войцеховский, — закончил его слова Оскар и похлопал по плечу. — Пошли. Мы принесём больше пользы стране там, наверху, а не здесь, дрожа от сырости.

Во внутреннем дворе крепости, под чистым ночным небом властвовали хаос и паника. Командиры не могли найти своих солдат, а солдаты напрочь игнорировали их приказы. Конфедераты разбегались, узнав, что высшего руководства больше нет.

— Ебутся мыши в шахматном порядке, — только и смог выговорить Войцеховский, наблюдая как из окон казармы на простынях спускались полуголые солдаты и разбегались кто куда. Поправив растрёпанные тёмные волосы и глубоко вдохнув, Оскар громок закричал: — Прекратить панику! — никто не обратил на него внимание. — Я сказал прекратить панику! — ещё громче рявкнул майор. Поняв, что простыми словами ничего не добиться, он выхватил у сопровождавшего его солдата штурмовую винтовку, направил ствол в небо, нажал на спусковой крючок и сделал короткую очередь в воздух. Выстрелы наконец-то помогли достучаться до солдат. Все испуганно смотрели на майора. На секунду наступила тишина и было слышно только грозное сопение Оскара. Войцеховский действительно был чернее тучи и несмотря на ночные сумерки внушал неподдельный страх. — Скажите же мне, вашу мать, как мне это всё понимать?! — гаркнул Оскар, от чего стоящие рядом с ним рядовые содрогнулись как тростинки бамбука от порывов ветра. — Почему солдаты не в боевой готовности?! Почему не налажено взаимодействие между подразделениями?! Чем чёрт возьми занят командир бригады?!

— Он убит, — почти шепотом ответили ему из толпы.

— Понятно. Командиры подразделений, ко мне!

— Мы! — подбежали к нему офицеры, попутно надевая гимнастёрки. — Мы батальонные лейтенанты!

— Что-то я не вижу, что вы лейтенанты! Приведите себя в порядок, как подобает офицерам Конфедерации и доложите мне как следует! Наладить связь и оборону крепости! Обустроить оборону прилегающих районов! И чтобы через пол часа каждый явился ко мне с докладом, иначе расстреляю как дезертиров! Всем ясно?! — никто не нашёл в себе силы ответить из-за съедающего его внутри стыда. — Похоже, что да, — смягчился майор. — Бегом марш!

Бледный свет луны осветил искрящийся гневом глаза Оскара. Солдаты под грозным взором майора начали организовано готовиться дать бой самой грозной армии в мире. Танкисты проводили осмотр техники. Стрелки чистили оружие. Взвод радистов монотонно пытался выйти на связь с соседней бригадой. Несколько миномётных расчетов обустраивали позиции на крыше одного из корпусов. Командиры разведрот вместе с подчинёнными уже покидали территорию Цитадели.

Майор позволил себе выдохнуть. У него совершенно не было опыта в управлении войск в боевых условиях. Правда, его успокаивала мысль, что для всех это первый бой. И только от Войцеховского зависело, чтобы он не стал последним.

— Доблестные солдаты Конфедерации! Народ Дивидеандской Хартии обращается к вам! Консул Гвин до последнего пытался решить наши противоречия мирным путём, но ему не оставили выхода. Выбор за вами: умереть за амбиции коррупционной верхушки гнилого формирования под названием Вольная Европейская Конфедерация или же найти в себе мужество сдаться в плен, выжить и строить процветающее будущее вместе с нами! Доблестные солдаты Конфедерации… — рупор продолжал проигрывать запись, заполняя истеричным криком утренние улицы пригорода. По пустынной дороге, еле волоча ногами, с поднятыми руками, шла колонна из двадцати человек. В изодранной форме и грязных лицах они с трудом напоминали солдат Конфедерации. Даже если рассматривать через снайперскую оптику.

— Леший, давай шуганём их, чтобы неповадно было.

— Нет, — немного подумав, ответил Алексей и опустил винтовку второго номера. — Они сделали свой выбор. Каждому своё.

Снайперы возвращались на место дислокации их роты. Вторая бригада приняла бой. Но складывалось ощущение, что устояли только позиции, где был Алексей. Танки без труда взламывали оборону и продвигались вглубь города. На поле боя начался хаос. Где противник, а где свои — загадка.

Конфедераты заканчивали перевязку хартийца с погонами младшего лейтенанта. Алексей протянул ему сигарету. Офицер не отказался.

Солнце ещё не встало, как на их позиции выехал взвод разведки хартийцев. Завязался короткий бой. После того, как Конфедераты подбили БТР и убили несколько разведчиков, враг решил отступить. Во время отступления сержант Леший ранил командира взвода в ногу и вскоре хартийца взяли в плен.

— Бернард, — обратился Алексей к своему командиру по прозвищу «Медведь». Парню с гасконскими чертами едва исполнилось двадцать, но вымахал он уже под два метра, а своими пудовыми руками был способен скрутить в узел кусок арматуры, — позволь мне провести допрос этого джентльмена. Я их, сукиных детей, на сквозь вижу.

— Как хочешь, Леший, — пожал плечами командир.

Несмотря на то, что Алексей был лишь сержантом, как самый старший по возрасту он пользовался среди своих авторитетом. Все доверяли его чутью, а командир не брезговал попросить совета. Когда начинается бой, чины и звания становятся ничем. Важным остаётся только одно: боевое братство.

— Имя, фамилия, звание, должность, — не церемонясь, отчеканил слова Алексей.

— Младший лейтенант Максим Кузнецов. Командир взвода разведки.

— Какого подразделения?

— Разведрота… — простонал хартиец, держась за ногу, обвитую жгутом. Из под белой марли всё равно сочилась кровь.

— Разведрота чего? Какого полка?

— Бригада? — вставил Бернард.

— Что? — переспросил офицер.

— Бригада какая у тебя? — повторил Бернард с раздражением в голосе.

— Двадцать пятая бригада.

— Двадцать пятая бригада чего? — спросил Алексей. — Какие вооруженные силы?

— Сухопутные войска.

— Чьи? Какая страна?

— Хартия, — будто стыдясь, ответил офицер.

— Дивидеандская Хартия, отлично. Откуда родом?

— Из под Киевуса.

— Когда прибыл на территорию Конфедерации?

— Сегодня.

— Когда прибыл на государственную границу?

— Тоже сегодня.

— Где ваш пункт постоянной дислокации?

— Двадцать пятой бригады?

— Да.

— Рига.

— Есть. Отлично.

— Двадцать пятая бригада механизированная? — спросил Бернард.

— У нас вплоть до батальона всё механизировано, — усмехнулся хартиец. Лёше так и хотелось вмазать офицеру, чтобы сбить наглую ухмылку, но он сдержался.

— Какая армия? — продолжал Лёша.

— Четвёртый армейский корпус вторжения.

— Вы даже не стесняйтесь. Какую задачу получили?

— Провести разведку боем и по возможности закрепиться в пригороде Варшавы.

— Остальные подразделения какие задачи получили?

— Не знаю. Скорей всего тоже самое.

— Что вам говорили командиры?

— Не знаю.

— А я всё таки ещё раз повторю, а ты подумай хорошенько: что вам говорили командиры? С кем воевать идёте?

— Ах… — скривился офицер. — С Конфедерацией.

— С какого это перепугу?! — рявкнул Алексей. — Зачем вы пришли сюда воевать?

Хартиец отвёл взгляд и молчал.

— Образование есть?

— Так точно. Окончил военную академию.

— Где?

— В южном военном округе.

— Мобилизованный?

— У них такого нет, Леший, — ответил за офицера Бернард. — Хартия всегда держит солдат на регулярной основе. Им просто не нужны мобилизованные.

— Ясно. Когда начал служить?

— Пять лет назад.

— То есть ты уже много где воевал?

— Так точно.

— Где?

— В основном на севере, включая Прибалтику.

— Работники по политической обработке у вас есть?

— Да.

— Что они вам говорили? Что у нас здесь происходит?

— Что у вас нищета и разруха. Что мы должны освободить вас из оков коррупционного олигархата.

— Ну и как тебе места? Нравятся?

— Да…

— Не хуже вашей зажравшейся столицы?

— Да.

— Так в чём дело тогда, объясни пожалуйста?

— Я не знаю, — искренне ответил хартиец, глядя Лёше в глаза.

— Ладно, — махнул рукой Алексей. — Двадцать пятая бригада. Что туда входит?

— Ну… — задумался офицер.

— Антилопа гну. Быстро перечисляй!

— Всё как у остальных. В основном механизированная пехота, с БТР-ми и танками. Два батальона артиллерии.

— А где штурмовая пехота? Где Гвардия?

— Ты о первой бригаде? Её почти никогда не посылают в бой. Там самые элитные войска и современное вооружение.

— Какое вооружение? Где она находится?

— Не знаю.

— Кто командир твоей бригады?

— Не знаю.

— В смысле не знаешь? У любого это должно от зубов отскакивать.

— Последние два года высшее руководство вечно меняется. Мы не успеваем скоординироваться с одним командиром, как на его место высылают нового.

— Врешь же. Насколько я знаю, Эрвин Кнут на месте. Генералы войск на месте. Какие перестановки?

— Внутренние, сержант. Внутренние.

— Что ты видел? Кто сюда заходил?

— На совещании в штабе я видел цифру войск вторжения на этом направлении. Двести тысяч человек движется прямо сейчас по направлению Варшавы. Ещё триста тысяч пытаются окружить ваши войска на юге. Скорей всего вас там уже разгромили.

— Заткнулся, — Алексей ударил офицера по ноге, от чего того скривило. — Где штаб твоей бригады? Дивизии? Корпуса? Где Эрвин Кнут?

— Могут быть где угодно.

— Как это? Как же вы получаете приказы?

— Мы действуем согласно обстановке, получая полную свободу действий. Вышестоящее командование лишь задаёт нам направление.

— Понял, — Алексей хотел ещё что-то спросить, но его прервал радист:

— Командир! Пятая бригада объявляет общий сбор в Цитадели.

— Значит идём к ним на прорыв, — ответил Бернард, накручивая тёмный тоненький ус. — А то скоро и за нас возьмутся.

— Что будем делать с этим? — спросил Алексей, кивая в сторону пленного.

— С ним мы точно не уйдём. Оставим здесь.

— Чтобы его забрали свои? — вклинился помощник Алексея.

— А ты предлагаешь его пристрелить? Чем мы тогда от них отличаемся?

Никто не нашёл чем возразить.

— Снимаемся, — нарушил тишину Бернард. — Готовность двадцать секунд.

— Зажим, — на автомате пробормотал молодой врач, попутно пытаясь остановить кровь. Линзы квадратных очков запотевали, от чего Саманте вечно приходилось их протирать. — Пинцет, — стальной хирургический инструмент впился в тоненькую руку и вытащил оттуда осколок. Восьмой по счёту.

На хирургическом столе лежал мальчик не старше пяти лет. Во время авианалёта одна из бомб взорвалась рядом с ним. В госпиталь его привезли изрешечённым осколками, с оторванными пальцами и истекающим кровью. Он даже не стонал, настолько был ослабшим.

— Хартийцы заходят в город, — ворвался в хирургическую испуганный санитар. — Мы уходим!

— Тише, — шикнул хирург, не переставая зашивать рану. — Здесь операция.

— Они сейчас будут здесь, — не переставал паниковать санитар.

— Я давал клятву Гиппократа, — процедил врач.

— Чёрт с тобой, — бросил санитар и скрылся за дверью.

— Вы остаётесь? — безэмоционально спросил хирург Саманту, глядя из под линз.

— Мы должны его спасти, доктор, — уставши ответила девушка, поправляя медицинскую маску.

— Спасём, куда он денется.

Игла продолжала прокалывать кожу и зашивать раны. Кровь не останавливалась. На пациента уже потратили два пакета плазмы и в ход шёл третий. Как только марля ложилась на тело, то тут же становилась красной.

В коридорах послышался нарастающий грохот. За ним несколько выстрелов. Саманта вздрогнула, доктор же даже ухом не повёл, напевая под нос куплет только ему известной песни.

— Отлично! — воскликнул он. — Мы остановили кровь!

Под эти слова в операционную ворвались два солдата Хартии. Один из них ударил Саманту прикладом, от чего та приложилась затылком об стол и потеряла сознание.

— Вы что творите! — взревел хирург. — Здесь операция!

— На выход! — рявкнул солдат, держа ствол автомата напротив доктора.

— Мальчика нужно дооперировать, — взмолился врач.

Недолго думая, солдат достал пистолет и прострелил ребёнку голову, забрызгав содержимым черепной коробки всю комнату. Тоненькое тельце качнулось и окончательно обвисло на хирургическом столе. Глаза доктора налились яростью, он страшно взревел и накинулся на хартийца, после чего получил несколько пуль в живот. Белый халат, покрытый красными пятнами, теперь обагрился кровью его владельца. Врач завалился на пол, перевернув стол с хирургическими инструментами. Он до последнего смотрел на бездыханное тело мальчика, которого так и не смог спасти.

К Саманте вернулось сознание. Через затуманенный взгляд она увидела скальпель, лежавший у её руки. Саманта не успела что-то подумать, как он уже был запрятан в её рукав. Едва успев это сделать, как солдаты Хартии обратили на неё внимание.

— Выноси её, — услышала девушка, прежде чем снова потерять сознание.

Саманта очнулась уже на улице, в окружении солдат Хартии. Со взглядами голодных шакалов и циничными ухмылками, они не сводили с девушки глаз. Саманта, широко раскрыв глаза, смотрела на них, боясь пошевелиться. Будто одно неосторожное движение и вся свора накинется на неё, разрывая на куски.

— Всегда мечтал взять в качестве трофея полячку, — сладко протянул хартиец в офицерской форме, пыхтя трубкой.

— Что-то она не похожа на полячку, — ответил ему один из солдат.

— На что ты мне намекаешь? — недовольно буркнул офицер.

— С подчинёнными нужно делиться, командир. Отдай нам эту кроху. Подними боевой дух солдат, — от этих слов Саманту начало трясти.

«Подходите, — подумала девушка, нащупав остриё скальпеля. — Уйдёте вместе со мной».

— Будет вам ещё. Когда возьмём город, всё население перейдёт под наше распоряжение. Вот тогда и подымем свою мораль.

Солдаты залились хохотом, но смех оборвал тихий хлопок. И ещё один. Офицер и один из солдат упали замертво.

— Сука! — заорал хартиец. — Снайперы!

Из переулка со свистом вылетела ракета и угодила в танк. Из машины начал бить столб огня. Хартийцы рассыпались по улице и начали отстреливаться, напрочь позабыв о своём «трофее». Воспользовавшись суматохой, Саманта набросилась на одного из солдат и засадила скальпель ему прямо в глаз. Кровь била фонтаном, хартиец истошно вопил. А Саманта… она лишь почувствовала долю облегчения, что роли хищника и жертвы так быстро сменились.

Боекомплект танка взорвался, подбрасывая башню высоко над крышами здания. Громкий взрыв оглушил Саманту. Мысли в голове перемешались, она едва могла понять, что вокруг происходит.

Как вдруг она заметила, что к ней кто-то медленно подходил. Взглянув, Саманта увидела перед собой древнего могучего воина, только что прибывшего из дальних набегов на земли Византии. Его кольчуга и шлем переливались в солнечных лучах, на остром топоре высекли множество рун, сапоги почти развалились от сотни пройденных километров. Кудри трепал лёгкий ветерок, щёки облепила короткая бородка, а два зелёных самоцвета… в них читалось самое искренние чувство любви. Даже война и страх не могли помешать этому чувству угаснуть.

Виденье ослабло. Шлем сменился камуфляжной панамкой, кольчуга маскхалатом, огромный топор не менее длинной снайперской винтовкой. Но глаза. Они продолжали гореть тем же чувством.

— Лёша… — прошептала Саманта.

— Тише, — он нежно погладил её по голове и поправил едва не упавшую брошку. — Всё уже кончилось. Теперь ты в безопасности.

Что в тот момент чувствовала Алексей? А что может чувствовать человек, нашедший самое ценное? Только благодарность судьбе, что дала шанс среди кипящего безумия найти и спасти то, чем ты дорожишь и готов не раздумывая отдать свою жизнь.

Жители Варшавы отчаянно пытались покинуть город. Удалось это лишь единицам. Обойдя город с севера и юга, наведя переправы через Вислу, армия Хартии перекрыла все выходы из города, тем самым полностью изолировав его от внешнего мира. Конечно колонны беженцев и отступавшие разрозненные части не знали об этом, обрекая себя на гибель.

Солдаты Хартии без предупреждения открывали огонь по всем, особо не вникая кто был сражён их пулей. Консулу Гвину виднее, что выгоднее для государства. Обязанность солдата лишь выполнить задачу, даже если это приказ пристрелить беременную женщину. Если от этого мир станет лучше, да будет так.

Пока голова колонны падала замертво от пулеметных очередей, остальные в панике продолжали бежать прямо в западню. Навсегда останется загадкой вопрос: от чего людей погибло больше? От рук хартийцев или в давке?

В последствии Хартия будет скрывать данный инцидент, навсегда запятнавший её воинскую честь и славу. Солдаты предпочтут забыть этот день, свидетелей будут планомерно уничтожать. Потребуется огромные усилия и тщательное расследование, чтобы доказать причастность Хартии к этому военному преступлению. Одного из первых военных преступлений на этой войне.

Оказавшись за укреплёнными стенами крепости, рота Бернарда позволила себе перевести дух. Все, кто ещё был в состоянии вести сопротивление, пробивался сюда. К досаде майора Войцеховского, никого старше капитана он не застал, поэтому решил принять командование остатками восьмой дивизии на себя, до того как к ним придёт помощь.

Спасённых медиков расположили в подвалах крепости. Там уже разворачивали полевой госпиталь и начинали оказывать помощь раненым. Алексея беспокоила контузия Саманты, но он был уверен, что о ней позаботятся. Сейчас же всех командиров вызывали в главный зал на совещание.

— Пошли, Леший, — обратился к нему Бернард. — Ты там тоже пригодишься.

— Как скажешь, Медведь.

Когда-то главный зал служил музеем, где хранилось сотни произведений искусства. Но их давным-давно растащили, так что зал долгое время пустовал, и лишь блестящий позолотой пол напоминал, что это место относилось к чему-то особенному. Только когда Конфедерация начала подготовку армии, Цитадель и её комнаты выделили под нужды армии. Самую большую, под штаб бригады, переформатированный сейчас под штаб восьмой дивизии.

Амбразуры и окна обложили мешками с песком и превратили в огневые точки. Всю комнату заставили оборудованием связи. В центре стоял большой стол с не менее огромной картой города. Возле неё склонился Оскар и его постепенно окружали офицеры и командиры подразделений. Как только дверь захлопнулась и воцарилась относительная тишина, нарушаемая лишь канонадой боя, Войцеховский окинул тяжёлым взглядом людей, смотрящим на него из полутьмы помещения и начал совещание:

— Если я скажу, что это самый позорный день в истории нашей страны, я ничего не скажу. Не мне читать мораль командирам, оставившим своих солдат в самый ответственный момент, но это так. Оперативная ситуация полная дерьмо. За неполные сутки город полностью окружён. У нас пока получается их сдерживать и даже удалось выбить передовые отряды из территории жилых застроек, но начало организованной зачистки лишь вопрос времени. Если уж вы смогли сюда добраться — это о многом говорит. Тем более на этом фоне выглядит немыслимой наглостью и насмешкой со стороны Хартии предложение сдаться. Они предлагают нам трусливую жизнь в плену и я понимаю, что вы ни за что на это не пойдёте. Но прежде чем начать наше дальнейшее сопротивление и тем самым выиграть как можно больше времени остальным войскам на перегруппировку, я хочу услышать от каждого из вас: почему вы здесь и почему вы сражаетесь? Так уж и быть, я начну с себя. Как многим известно — я карьерист. Я воюю за погоны и привилегии. И я прекрасно понимаю, что таких как я в Хартии ждёт только ви́селица. Как-то так. Что на счёт вас?

Командиры молчали, думая над ответом. Наконец-то из строя вышел Бернард, взглянул майору прямо в глаза и выпалил:

— Я сражаюсь за Конфедерацию, господин майор! Мне близки её ценности, возможность быть тем, кем ты хочешь. И я верю, что наш канцлер понимает как сделать этот мир справедливее, в отличие от методов, которые предпринимает консул Гвин.

— Патриот значит. Похвально. У кого другие идеалы?

— Я, конечно, согласен с младшим лейтенантом Медведем, — сказал Алексей и подошёл к Бернарду, — но всё же я здесь не из-за плаката «А ты записался в добровольцы?». Я уверен, что многие здесь из-за своих семей и близких. Из-за своей любви. Из-за желание жить счастливо.

— А жил ли ты счастливо? — спросил майор, глядя на него прищурившись.

— Да… — грустно улыбнулся Алексей. — Когда-то давным-давно.

— И что же было твоим счастьем?

— Верные друзья, огромный дом, где можно было потеряться, первая любовь, так и оставшаяся мне верной, и потрясающая природа, о которой мне с грустью приходится вспоминать.

— Это было в Конфедерации?

— Нет. Эти края очень давно заняла Хартия.

— Так почему ты сражаешься за нас, а не за них? У Хартии же твоё счастье.

— Потому что Хартия вырвала у меня счастье и разбило вдребезги. И я, отчаянно пытаясь спасти его осколки, бежал. Наивно верил, что до сюда они не дойдут. Напрасно. Раз они хотят отобрать то немногое, что у меня осталось, — из глаз Алексея начали лететь искры, — то пусть попробуют.

— Принимается. Кто здесь по чему-то ещё?

— Я из Прибалтики, — подал голос невысокий пехотинец. — И весь мой отряд тоже. У каждого из нас Хартия отобрала родину. У каждого убила друзей, родных и близких. И мы хотим отомстить. Мы хотим, чтобы каждый в Хартии почувствовал какого нам. Майор, прошу, посылай нас на самые опасные задания. Пусть эти упыри боятся нас!

— Приму к сведению. Следующий!

— Я из тюрьмы, — подал голос бритоголовый парень. — Я и мой отряд отрабатывали срок, возводя укрепления. Обещали, что нам его очень хорошо скостят. Когда началась паника, все только и хотели, что смыться под шумок. Но когда эти уроды начали бомбить город… На моих глазах бомба разорвала девушку. Молоденькая, красивая и тут бац и нет человека, — у заключённого едва не потекла слеза. — Так что я с братвой посоветовался и мы готовы воевать. То, что творят эти ублюдки, за гранью любых правил.

— Отлично, — усмехнулся Оскар.

— А мне просто скучно, господин майор, — подал голос солдат. — Одиннадцать лет назад я почувствовал вкус жизни, но в итоге мы вернулись к скучной рутине. Так что война мне помогает понять всю ценность чувствовать себя живым.

— Хорошо. Я услышал достаточно. Теперь перейдём к плану обороны.

Выход роты Бернарда назначили ночью. Так что Алексей позволил себе пару часов отдыха и наведался в полевой госпиталь. Какого же было его удивление, когда среди медиков и стонущих раненных он нашёл Саманту, в полностью бодром состоянии. Она как раз готовила перевязочный материал.

— Ты в порядке? — с волнением в голосе спросил Лёша. — Голова не болит? Не кружится?

— Хорошо кружится, — улыбнулась она и повертела головой.

— Это не шутки, — нахмурился Лёха. — Кому как не тебе знать, что такое контузия.

— Лёша, я не могу быть обузой, пока все что-то делают. Не могу спокойно сидеть на месте, пока ты рискуешь собой, а я лишь трусливо прячусь за твоей спиной.

— За это я тебя и люблю.

— Я знаю, — Саманту покрыл румянец. — Знаю. Ложись, — она указала на колени. — Тебе нужно отдохнуть.

Алексей только сейчас почувствовал, как смертельно устал. Он не спал уже вторые сутки. Как только его голова упала на колени сохранённого осколка счастья, всё стало несущественно. Они выживут. Обязательно. Пока они живы, ничто не в силах их одолеть. Даже если это бесчисленные войска самой могущественной в мире армии.

— Лёша, — спросила его Саманта, перебирая волосы.

— Да?

— Можешь рассказать, что происходит? А то вокруг так много слухов.

— Ох… Всё тяжело, но мы контролируем ситуацию.

— Конечно вы контролируете. У них же есть ты.

— Милая, прошу. Спой мне что-нибудь. А то я начинаю думать. А солдату в такой обстановке это ни в коем случае нельзя делать.

— Что бы ты хотел услышать?

— Что-нибудь из прошлого. Далёкого прошлого. Когда здесь ни у кого в мыслях не было, что будет война. Когда…

— Я тебя поняла, — Саманта положила ему палец на губы. — Закрой глаза и расслабься, — нежно прошептала она. — Всё будет хорошо.

Алексей подчинился. Саманта вспомнила как Глифи пела детям одну колыбельную. Волшебная песня, из потерянного волшебного мира всегда успокаивала и помогала уснуть. Саманта решила, что лучшего варианта не будет.

— «Край суровый, море льда,

Есть река там, помнит всё она.

Засыпай скорей, мой свет,

И в той реке найдёшь ответ.

Её воды, лишь нырнуть,

Всё расскажут и укажут путь.

Так доверься глубине,

Но лишний шаг — и ты на дне.

Она поёт для тех, кто слышит,

И волшебство та песнь таит.

Лишь тем, кто страхов своих выше,

Дано узнать, что река хранит.

Край суровый, море льда,

Есть там мама, помнит всё она.

В час когда домой придёшь,

Утратив всё, ты всё найдёшь».