Триумф непослушания

Дело Хартии

«Дорогая сестрёнка.

Это письмо не пройдёт никакую цензуру, поэтому я передам его через своего старого друга Марка. Ему как раз дали отпускные и он будет проездом через наш городок.

Я хочу рассказать тебе правду. Правду, которую, к сожалению, видел собственными глазами. Правду, которую не расскажут пропагандисты-демагоги. Правду, которую должен знать каждый человек в Хартии.

Помню, ты очень радовалась, что твой братец попал не на передовую, а в «Отряд сто тридцать семь». Что там я буду в безопасности. Что ничем не рискую. Ведь мне нужно будет всего лишь поддерживать порядок на оккупированных территориях. Ты была права. Но как любила повторять наша матушка: «Благими намерениями выстроенная дорога в ад». И мне пришлось оказаться в центре преисподней.

Мы долго ехали на грузовых машинах. Затем нас высадили и фельдфебель ещё гнал наш взвод десять километров ускоренного марша. И в этот момент у меня начали возникать неудобные вопросы. Нам рассказывали, что мы самая цивилизованная страна, а за нашими границами хаос и разруха. Мы несём народам Европы цивилизацию и процветание. Ведь так говорил наш великий консул? Тогда почему за всё время на дороге я не встретил ни одной колдобины? Почему окрестные деревни были не хуже наших деревень? Почему тот маленький город, где базируется наша дивизия, не хуже нашей великой столицы? Почему об этом никто не говорит? И что тогда мы здесь делаем?

Наш отряд пригнали на заранее вырытый овраг и усадили за пулемёты. Фельдфебель включил граммофон и оттуда начала литься старинная музыка. А у меня ушла душа в пятки. Помнишь, как в детстве наши родители собирались с друзьями и любили слушать «Oh du lieber Augustin»? Эта музыка разбудила во мне давно забытые воспоминания. Я вспомнил, что оказывается когда-то жил спокойно и не думал о войне. А моя сестрёнка не боялась засыпать по ночам, содрогаясь от скрежета гусениц или идущего от самолётов грохота.

Фельдфебель ходил вдоль оврага и всё напевал под нос: «Oh du lieber Augustin, Augustin, Augustin…» Из леса наши солдаты начали выводить людей. Побитые, в лохмотьях, некоторые раненые. Среди них были и дети. Я уже потом понял, что их согнали из окрестных селений. Что мы проводили акцию устрашения во избежание подрывной деятельности. Тогда же я думал только об одном: «Что чёрт возьми мы делаем?!»

Во главе колоны шёл высокий парень. На него было больно смотреть, но я ещё никогда не видел настолько спокойного и смирившегося человека. Словно скот, покорно идущий на бойню. За ним старались не отставать остальные. Дети плакали. Мамы пытались их успокоить, хотя и сами были готовы разрыдаться.

Перед входом в овраг фельдфебель приказал всем раздеться. С тех, кто раздевался очень медленно, буквально сдирали одежду. Затем всех загнали прямо на стволы пулемётов. Высокому парню приказали встать на колени. Он что-то пробурчал и указал на небо. Тогда его сбили с ног и начали вбивать в череп камнями несколько гвоздей. Он уже давно умер, но при каждом ударе продолжал вздрагивать.

Фельдфебель прикрутил пластинку и отдал команду стрелять. Я… Я не хотел. Мои руки сдавило спазмом и я нажал на гашетку. Очнулся, когда уже всё было кончено. Фельдфебель спрыгнул в овраг и среди однородной массы грязных человеческих тел простреливал затылки тем, у кого, как ему казалось, ещё теплилась жизнь. Ему было совершено плевать, кто перед ним. Он уже был не человеком, а машиной. Машиной, выполняющую людоедские приказы или, как ему казалось, дело Хартии. Закончив, он опять включил музыку и продолжил напевать: «Oh du lieber Augustin, Augustin, Augustin…» Я не выдержал, отвернулся и меня начало рвать.

Пока я пишу эти строки мои руки продолжают дрожать, а перед глазами чудовищная картина совершенного нами преступления против человечества и самих себя. Сестрёнка, пойми, мы ничего не несём кроме страданий, боли и страха. Мы — самое страшное, что могло появится на этой земле. Мы стали чудовищами. Твой братец стал чудовищем.

Я не хочу, чтобы ты увидела меня таким. В моей душе поселились семена войны и я не в силах противостоять их разрушительной силе. Лучше пусть ты меня запомнишь славным старшим братом, чем… чем тем, кем я стал. Я надеюсь, что ты поймёшь мой поступок. Я уже всё взвесил и решил. Через несколько часов мы выходим на зачистку окрестных лесов от партизан. Там прозвучит мой последний выстрел, ознаменующий побег из этого ада. Не горюй по мне очень сильно. Мне всегда было больно, когда ты из-за меня плакала. Мне остаётся верить, что наши души бессмертны и что когда-то мы снова будем вместе.

Я буду ждать тебя.

Твой братец».

— Значит Бернард погиб? — спрашивали Алексея по рации.

— По его виду было ясно, что он не собирается пережить этот бой.

— Хреново. Хороший опытный командир на вес золота. Но хоть Джульетта жива?

— Слава богу да. Весь левый фланг смешали с землёй, а на ней ни царапины.

— Отлично, — по голосу было слышно, что эта новость заметно ободрила командира. — Значит пока ещё повоюем.

— Наша рота уже отвоевалась. Придётся отправлять на переформирование. Так не хочется возиться с новобранцами, — вздохнул Алексей. — Они же хуже малых детей.

— Вас, Леший, могут вообще расформировать и распределить как ветеранов по новым подразделениям.

— Это будет моим ожившим кошмаром. Не хочу брать под свою ответственность даже взвод, а такими темпами мне могут доверить батальон.

— Спокойно, Леший. Ты же в снайперской паре. А снайперские пары трогают только в самым крайнем случае.

— Если наш бардак не крайний случай, то я тогда даже не знаю, что им может быть.

— Не будем гадать. Наше дело выполнять приказы и отстоять столицу. Остальное мелочи.

— И то верно.

— Вы уже близко?

— Ещё пару миль протопать.

— Тогда я вышлю вам на встречу наших новых друзей. Как раз познакомитесь.

— Что за друзья? — удивился Алексей.

— Сюрприз. Только сильно не удивляйтесь.

Ничего не понимая, Лёша прервал связь. Остатки роты нестройным шагом двигались к месту встречи. Раненые опирались об плечо товарища или приклад своего оружия. Многие уткнулись носом в землю и молчаливо брели вперёд. Саманта шла замыкающем, полностью уйдя в свои мысли. Это не прошло бесследно, оставляя тень печали на её испачканном в крови и грязи лице.

— Не жалеешь, что ввязалась в это? — немного отстав от колонны, спросил у неё Алексей.

— Жалею, что вокруг умирает слишком много хороших людей. Столько зла, ненависти, страданий. И ради чего? Не понимаю.

— Когда государство с амбициями обладает огромным количеством оружия, такие войны неизбежны.

— Я от одного хартийца слышала, что война ещё и необходима. Но он так думал, пока его мозги не размазало по асфальту. Надеюсь, после этой войны мы немного поумнеем. Потому что так жить нельзя. Мне только исполнится двадцать шесть, тебе двадцать девять, а мы вместе видели столько трупов, сколько не увидеть за десять жизней. И всё из-за одного человека, которому не хватило духу вовремя остановиться.

— Послушай, — прервал её Алексей. — Мы живы только благодаря тому, что вместе. И будем жить дальше, несмотря ни на что.

— Что-то подобное я тебе сказала на набережной.

— Набережная… — мечтательно повторил Алексей. — Сейчас её, скорей всего, превратили в сплошной опорный пункт.

— Война пришла и сюда, — грустно констатировала Саманта.

— Интересно, что там с нашей квартирой? Нас же не было в ней больше года.

— Бардак и затхлость. То же самое, когда мы впервые зашли туда.

— Надо будет выпросить нам отпускные и навести там более-менее приемлемый порядок.

— Уверена, что мы заслужили на несколько дней отдыха.

Разговор помог отвлечь Саманту и заставил её улыбнуться. А против её улыбки не могла справиться ни одна в мире сила.

Во главе колонны зашуршали кусты, оттуда вынырнуло две длинных чёрных руки, схватили конфедерата и, игнорируя истошный вопль солдата, уволокли его в густую зелень. Все взяли на прицел куст, с тревогой ожидая, что будет дальше. К удивлению всех, кусты залились громким хохотом.

Из соседних кустов, прямо возле Алексея и Саманты, громко чеканя шаг, вышел полностью чёрный пехотинец. На пальцах блестело несколько золотых перстней, сделанную в кустарных условиях пустынную форму неумело переделали под знаки различия Конфедерации, ослепительно белые зубы ровными рядами выстроились в радушную улыбку, а голову закрывала тёмно-голубая бандана.

— Сильвер! — крикнул он. — Отпусти его! Это свои. Они и так на взводе, а сейчас ещё нас за дикарей воспримут.

Кусты ещё раз громко захохотали, а затем отпустили своего пленника. После чего на дорогу высыпало несколько десятков таких же чёрных и мускулистых солдат.

— Чего смотрите? — удивился их командир. — Негров никогда не видели?

— В живую — никогда, — ответил Алексей. — А ты? — спросил он у Саманты.

— В Нью-Йорке каждый четвёртый афроамериканец. По крайней мере так было.

— Красивый город, — мечтательно закатил глаза негр. — Я был в нём всего один раз в далёком детстве, но запомнил на всю жизнь.

— Ребята, — рассмеялся Алексей, — я, конечно, прошу прощения, но вы кто? И откуда?

— А ты кем будешь? — не растерялся тот.

— Младший лейтенант Алексей, по прозвищу Леший. Снайпер. Командир остатков роты.

— То-то я гляжу, что на вас нет живого места. Я Бомани. Званий не имею и подчиняются мне исключительно из-за авторитета. Пират, головорез, приговорён к смерти в сорока пяти городах. Прозвищ много, но мои люди любят звать меня Симбат. Руковожу отрядом полка лёгкой пехоты имени Улыбки Весёлого Роджера.

Полк имени Улыбки Весёлого Роджера прибыл из Пиратского союза как раз в разгар битвы за столицу Конфедерации и принимал в ней непосредственное участие. Пираты, бандиты, авантюристы, налётчики. Для них война была не более чем одним из способов себя развлечь. Вскоре они добудут славу в отчаянных и дерзких вылазках на порты Балтийского моря подконтрольные Хартии и станут серьёзной силой на море. А хартийцы будут рассказывать о морских налётчиках, что с жутким воем атакуют в ночи и не ведают страха.

— Послушай, милая леди, — обратился он к Саманте. — А как у тебя на родине называли тех, кто живёт в Африке?

— Не знаю, — растерянно улыбнулась девушка и пожала плечами. — Афроафриканцы? — рассмеялась она вместе с Симбатом и его солдатами.

— Рассмешила, — успокоившись, ответил Симбат. — Негр остаётся негром хоть в Америке, хоть в Африке.

— Разве для вас это не считается оскорблением?

— В смысле? — удивился Симбат. — Это так решил кто-то из белых?

— У нас считалось это слово оскорбительным. Расизм.

— Расизм, — повторил Симбат. — Как хорошо, что он ушёл вместе с нашим старым миром.

Бледные ладони со всей силы сжали друг друга, расцарапывая ногтями кожу до мяса и костей. Кисти крепко связали одной верёвкой, от чего они стали синими. Глаза широко раскрылись, рот обезобразили множественными ножевыми порезами, а тоненькую шею перерезали одним резким махом, словно убивали домашнюю птицу. Из широкой раны продолжала вытекать кровь, формируя из алых ручейков одну большую красную лужу. Тёмную мантию разорвали на куски. Ниже пояса тело полностью оголили. Между ног, от которых не осталось живого места, донышком наружу затолкали пустую бутылку вина. А сверху, в полумраке, безразлично наблюдала статуя Девы Марии, будто так и требовалось.

Вильгельм видел много изнасилованных тел, но этот случай поразил даже его. Монашки лежали как куклы, с которыми наскучило играть и их так и оставили беспомощно барахтаться на полу. Каждую привязали к другой, сформировав жуткое подобие круга. Если одна из жертв начинала сопротивляться, то доставляла невыносимую боль тем, кого к ней привязали.

Девушек мучали не просто ради забавы. Тут читалось подлинная одержимость страданием и зависимость от причинения кому-то боли. А обагрённые в кровь между худых ног бутылки подчёркивали маниакальность и античеловечность тех, кто решился на это.

— Орден будет в ярости, — сухо прокомментировал Вильгельм, сузив глаза.

— Кто же это сделал? — спросил гвардеец, с омерзением глядя на монашек.

— Да кто угодно, — пожал плечами Вилли. — Тут за день прошла половина второго корпуса. Разве что почерк сильно яркий для простого солдата. Так что это скорей всего был «Отряд сто тридцать семь».

— Сволочи, — фыркнул гвардеец. — Не удивительно, что нас здесь все презирают.

— Пошли, — кивнул Вильгельм и последовал на свежий воздух. — Это место для штаба не годится.

Профессионалы изучают логистику. Исход любой битвы решается не на фронте, а в тылу. Кто первый доставит боеприпасы и топливо, пополнит подразделения, тот и одержит вверх. Самым сложным процессом для генералов Хартии стало не одолеть противника, а наладить на оккупированной территории снабжение. Здесь и показались первые недостатки армии Хартии. Растянутые на шестьсот пятьдесят километров от Бреста до Франкфурта линии снабжения дали о себе знать в самый неподходящий момент и наступление хартийцев остановилось по всему фронту. Заглохло так же неожиданно, как и начиналось.

Передовые части Хартии стояли уже в тридцати километрах от Берлина, но не были в силах продвинуться дальше хоть на метр. Чтобы хоть как-то восстановить снабжение, развернуть в тылу склады и опорные пункты, понадобилось целых две недели. Такая передышка стала спасением для защитников столицы. За это время под Берлин перебросили пять свежих бригад, не считая десятки добровольческих формирований из других стран. Не дожидаясь, когда враг возобновит наступление, конфедераты ударили первыми, с единственным намерением — отбросить хартийцев обратно за Одер.

Чашка горячего кофе заполоняло ароматом огромное помещение амбара. Теперь кофе стало дефицитным. Раньше зёрна привозили с далёкого полуострова Индостан, но сейчас, когда все страны оборвали торговлю с Хартией, достать его стало практически невозможно.

Между тюков сена расположился штаб батальона. Несколько офицеров спали прямо в душистом золото́м покрывале, радисты, не смыкая глаз, вели радиопереговоры. Вильгельм, сидя за раскладным столом, боролся с накатившей усталостью и пытался не заснуть. Его грела мысль, что до часа ночи осталось всего ничего и он сможет лечь спать. А завтра наконец-то прибудет замена и всё закончится.

Командир второго батальона из-за халатности расположил свой командный пункт не в зоне действия союзного ПВО. Этим не побрезговал беспилотник Конфедерации и метко пущенный снаряд угодил прямо в цель. Погибло восемь старших офицеров, включая командира и его заместителя. Второй батальон остался без руководства. Так совпало, что Вильгельм как раз был мимоходом. Оценив обстановку, он решил взять руководство на себя, пока первая бригада не пришлёт кого-то вместо погибшего офицера.

Батальон расположился на перекрёстке в одной из деревень с трудно выговариваемым названием. Соседями на юге был первый батальон, стоящий в похожей деревне, а на севере в лесу расположился третий. В тылу были готовы поддержать два артиллерийских взвода, но за пару дней руководства Вильгельма их помощь не пригодилась. Если не учитывать несколько коротких стычек, то вообще ничего не происходило. Фронт замер в ожидании чего-то грандиозного.

На западе, в полукилометре отсюда, противник занимал укреплённые позиции. Их местоположение было известно вплоть до каждого пулемётного гнезда, но в условиях снарядного голода пушки молчали, открывая огонь лишь в крайних случаях.

Первую и вторую роты Вильгельм расположил на западной окраине деревни, где они встречали врага с единственного возможного направления. От каждой роты Вилли взял по взводу и расположил на северном и южном фланге, дабы исключить неожиданного захода во фланг. Несмотря на то, что это было невозможно из-за прикрытия первого и третьего батальона, Вильгельм решил перестраховаться. Шла война, а на войне может произойти всё что угодно. Третья рота, включающая в себя два взвода гвардии, отдыхала в заброшенном здании школы и находилась в оперативном резерве. Ещё в распоряжении Вильгельма был танковый взвод, но в рабочем состоянии оставалась единственная машина. У остальных закончился боекомплект и топливо. Так что помимо удержания деревни в условиях острой нехватки снабжения, Вильгельму приходилось защищать технику. К счастью, командование бригады обещало прислать командира вместе с бензовозом и двумя грузовиками с боеприпасами.

— Докладывает второй батальон, — сонным голосом протянул Вильгельм. — Всё тихо. Противник активности не проявляет. Что у вас, соседи?

— Тоска смертная, лейтенант, — ответили в первом батальоне. — Ты там замолви словечко у маршала, чтобы поставил первую бригаду в приоритете по снабжению. Иначе Берлин возьмёт третья бригада. А где это видано, чтобы третья бригада брала что-то раньше первой?

— Первая бригада ничего бы не брала, если бы третий батальон не прикрывал её задницы, — вклинился в разговор третий голос.

— Не расстраивайся, третья, — засмеялся командир первого батальона. — Пиво будет за счёт первого батальона. Сразу после совместной фотографии на фоне Бундестага.

— Херня у них на постном масле, а не пиво. Такое ощущение, что вместо хмеля они туда добавляют крысиный яд.

— Может это тебе так повезло?

— Честно говоря нам всем сейчас очень повезло. Ещё неделя в обороне и мы просто отсидим себе задницы или меня окончательно загрызут комары, а тогда о наступлении можно забыть.

— А я рад, что нам позволили передышку. Полтора месяца в наступлении вымотают даже первую бригаду. Ничего, отдохнём и последним рывком войдём в столицу, возьмём в плен канцлера и выиграем войну.

Разговор двух командиров окончательно разморил Вильгельма и когда он уже почти лёг головой на стол, в ушах на повышенном тоне прозвучало:

— Твою мать! — вскрикнул командир третьего батальона. — Нас обстреливают!

— Спокойно, — ответили из первого батальона. — Обычный миномётный обстрел.

— Нихера подобного! Это тяжёлая артиллерия!

— Ух ты! Конфи решили нас прощупать?

Вильгельм не успел сообразить, что происходит, как на него уже посыпались доклады:

— Говорит вторая рота! Противник наступает вдоль дороги.

— Первая рота! Стычка с пехотой конфедератов!

— Всем частям, — приказал Вильгельм, — боевая готовность! Держать оборону и докладывать о всех малейших изменениях. Боеприпасы беречь.

«Что-то начинается».

— Говорит третий батальон! — не своим голосом кричал командир. — Мы под шквальным огнём! Враг теснит нас! С численностью несколько батальонов, усиленный танками! Ай, чёрт… — связь неожиданно прервалась.

— Третий? Третий ответь. Третий? Зараза… — простонал Вильгельм. — Первый, дай третьего.

— У самого пропал.

— Значит рация накрылась, — вздохнул Вилли. — Держим оборону и ждём выхода на связь третьего батальона.

«Ну почему именно сейчас?»

Противник вёл перестрелку с первой и второй ротой, изредка постреливая из миномётов. Он словно и не пытался выбить хартийцев из укреплённых позиций. Вильгельм понял, что роты просто сковали боем и вскоре стало ясно, для чего это было сделано.

— Говорит второй взвод второй роты, — послышался испуганный голос. — У нас…

— Боец, — прервал его Вилли, — возьми себя в руки и докладывай.

— Слушаюсь! Северо-восточнее от дороги движется группа танков под прикрытием пехоты. Очень много! Пришлите помощь, иначе нам кранты!

Чашка упала со стола и разлила тёмную жидкость.

«Как такая группировка могла оказаться в тылу? Неужели… прорвали фронт?»

— Третья рота.

— Гвардия слушает.

— Берите с собой танк и выходите на встречу со вторым взводом. Дадите наводку на цели. Я вызову поддержку артиллерии.

— Замётано, Вильгельм. Уже выходим.

Амбар заполнили звуки взрывов и выстрелов. Офицеров давно как ветром сдуло с тюков, а радисты с удвоенным рвением работали со связью. Особенно отчаянно они пытались наладить связь с третьим батальоном, но всё было тщетно.

— Пятая и восьмая батарея, — теряя остатки холоднокровия, вызвал артиллерию Вильгельм.

— Мы думали о нас забыли.

— Поговори мне тут! — рявкнул Вилли. — Квадрат двести восемнадцать, левее отметки шесть. Беглый огонь. Задайте им жару.

— Слушаюсь, господин лейтенант!

Засвистели снаряды и маленькую деревушку сотрясли оглушающие взрывы. С большим трудом третьей роте удалось отбить атаку и враг отступил. Вскоре бой в деревне начал сходить на нет, а затем и вовсе прекратился. Осталась слышна только канонада идущего вокруг наступления. Вот только теперь хартийцам приходилось играть роль обороняющихся.

К утру выяснилось, что там, где находился третьей батальон, фронт был прорван, штаб разрушен, а командир получил тяжёлые ранения. По всему Одерскому плацдарму шло наступление и армия Хартии едва успевала ликвидировать бреши в обороне.

Первые приказы об отступлении хартийское командование отдало именно здесь — между Берлином и Франкфуртом. Второй батальон не стал исключением. Передав руководство прибывшему офицеру, Вильгельм про себя отметил, что сегодня армия Хартии была впервые близка от полного разгрома. Вилли ещё не знал, что это было только отголоском чего-то действительно страшного. Того, во что никто не верил.

Маршал Эрвин отдал приказ на выход из Одерсокго плацдарма, с целью перегруппировки и пополнения запасов. В начале лета конфедераты одержали первую крупную победу, войдя во Франкфурт. Но радость победы быстро сменилась злобой и ненавистью.

Во время отступления из Франкфурта несколько хартийских командиров не смогли смириться с поражением и отдали прямой приказ: не оставлять никого в живых. Хартийцы брали гражданских в заложники, пытали и расстреливали. Улицы заполонили трупы со связанными за спиной руками и простреленным затылком. В подвалах обнаружили десятки пыточных. Вскрылось множественно историй об изнасилованиях. Включая несовершеннолетних детей.

Такую цивилизацию несла Хартия. Такую судьбу уготовила для захваченных земель. И теперь солдаты Конфедерации делали всё возможное, чтобы не допустить распространения дела Хартии ни на сантиметр дальше.

«Девушка. Двадцать пять лет. Расстреляна во время того как несла воду.

Пятеро детей. Три мальчика и две девочки. Три, четыре, шесть, семь и девять лет. Изнасилованы столовыми приборами.

Двое мужчин. Возраст определить невозможно. Умерли в подвале от обезвоживания.

Девочка. Шесть лет. Связали и переехали танком. Скончалась на месте.

Двое мальчиков. Шесть и восемь лет. На глазах у пострадавших изнасиловали и убили родителей.

Семья. Мужчина, женщина и девочка. Расстреляны в автомобиле при попытке покинуть город».

После освобождения Франкфурта Уинстон лично посетил город и увиденное оставит в его душе неизгладимый след боли и горечи. Сомнений не оставалось: Хартия собиралась устроить в Европе огромную бойню, дабы с помощью страха управлять покорённым населением. Оставалось догадываться, что происходило на оккупированных территориях и каких это достигнет масштабов. Но цифры ужасали уже сейчас. Триста сорок пять убитых по самым скромным расчётам. Если не учитывать тысячи пострадавших. Это не были убийства по неосторожности или из-за необходимости. Нет, это было чётко спланированная операция по зачистке города. Улица за улицей, квартал за кварталом. Сначала убивали жертву, а затем всех, кто стал случайным свидетелем преступления.

Франкфурт отбили через месяц после того, как туда вошли солдаты Хартии и картина, что предстала перед бойцами Конфедерации не оставила равнодушным никого. Что же сейчас происходило в Кёнигсберге, Данциге, Люблине? Что увидят солдаты там? И не захотят ли они сделать тоже самое в городах Хартии? Если убийство гражданских в Варшаве можно было списать на боевые действия, то Франкфуртскую резню оправдать не могло ни что.

Уинстон думал как совместно с Арчибальдом представить данные мировой общественности, да так, чтобы это произвело максимальный резонанс, но его прервал едва не вбежавший в кабинет Фридрих.

— Простите, что без стука, господин канцлер, — извинился генерал сквозь тяжёлую отдышку.

— Надеюсь, новость действительно срочная.

— Вы не будете разочарованы, — Фридрих вытер выступивший пот.

— Тогда докладывайте, — Уинстон сложил руки у подбородка.

— Час назад три беспилотника Воздушных Сил Конференции патрулировали побережье Балтийского моря. Приблизительно в тринадцать часов одиннадцать минут они обнаружили линкор «Хартия» и вступили в неравный бой. Все три беспилотника были сбиты, однако, по данным фотоснимков стало ясно, что у корабля повреждён двигательный отсек и в данный момент он находится в трёхста метрах от побережья, недалеко от мёртвого города Устка, без возможности сменить позицию. Господин канцлер, такого шанса нам больше никогда не выпадет.

— У нас же нет никакого оружия, способного потопить это судно.

— Вы правы. Но у нас есть храбрые солдаты, готовые за свою страну и канцлера на всё. Генштаб вместе с представителями из Пиратского союза уже разрабатывает план штурма корабля.

— Что же Фридрих, — вздохнул Уинстон, — тогда вот мой приказ: корабль нужно потопить. После Франкфурта все будут жаждать мести и нам нужно её предоставить.

— Месть нужно подавать холодной, — заметил Генерал.

— Не в нашим случае. Консула Гвина ждёт трибунал за совершённые им преступления против человечества, но сейчас мы сделаем ему больно иным способом. Генерал, потопите «Хартию».

— С удовольствием, господин канцлер.

Сильный ветер сдувал тонкий слой раскалённого песка, превращая его в подобие песчаных волн. Высоко в небе кружило два коршуна, терпеливо ожидая добычу. Вокруг, куда только падал взгляд, раскинулось огромное море из песка и глины.

Старому верблюду вонзили кинжал прямо в сердце. Животное вскрикнуло и начало оседать. Долгие годы он верно служил своим хозяевам и теперь выполнял своё последнее поручение.

Толстую выйную часть кожи вырезают, а затем делят на несколько частей, формируя что-то на подобии шапки. Народы Африки дали ей название «шири». Шири требовалось одевать ещё тёплой на полностью бритые головы пленников.

Внутри шири была чертовски липкой и прилипала к голове почти мгновенно. Снять её обратно можно разве что только вместе со скальпом.

Пленников связывали в руках и ногах, клали на горячий песок, и, убедившись, что снять шири они никак не смогут, оставляли в пустыне одних. Через несколько часов обладатель шири понимает в чём заключается дьявольская задумка его головного убора. Растущие волосы, не имея возможности пробиться через толстую верблюжью кожу, всё равно продолжают расти, но обратно, впиваясь в голову человеку. Сотни тысяч волосков причиняли адские муки, а страдания усиливались жаждой и затёкшими конечностями. Несколько оглушающих воплей, доходящих до хрипоты, постепенно стихали. Многие не переживали пытку, остальные сходили с ума. Через несколько дней те, кто надевал шири, возвращались, поили выживших и снимали орудие пыток. Но человек уже утратил свою личность и превратился в примитивную марионетку. Стал послушным рабом, готовым служить кому угодно. А значит шири создала крайне ценный товар.

— Симбат, у тебя истории одна жутче другой, — прокомментировал Алексей, когда рассказчик смолк.

— Жизнь в пустыне всегда была не из лёгких. Хорошо, что я большую часть времени провожу на воде, — он ухмыльнулся. — Когда я узнал, что у нас делают с захваченными во время абордажа невольниками, я почти перестал пытаться кого-то взять в плен. Лучше уж пуля, чем такие мучения и рабская жизнь.

— Какой благородный пират, — в голосе Саманты слышались нотки иронии.

— Не нужно мне читать мораль, милая леди. Каждый пират давно смирился, что он убийца и кара рано или поздно его настигнет. Но мы, по крайней мере, убиваем ради выгоды. А то, что делают хартийцы… Кроме как геноцид, это по другому не назовёшь.

— Похоже мы стали свидетелями первого геноцида, — горько усмехнулся Алексей, — в котором убивают за принадлежность к другому государству.

— Убийцы упрекают в чём-то других убийц, — покачал головой Симбат.

— Верно, мы убийцы, — подтвердила Саманта. — Но мы убиваем, чтобы защитить себя. А они… Даже не ради удовольствия. А потому что так приказали. Ради их чёртового дела Хартии, о сути которого они сами сказать не в состоянии.

Собеседники молча смотрели на пламя огня, с горечью размышляя против кого и чего им приходиться сражаться.

— Симбат, Леший, Джульетта! — позвал их командир батальона. — Собираемся! Что-то произошло в Балтике, а нам, как обычно, ничего не сказали.

Раскрытая острая пасть с множественными маленьким зубами. Из-под плавников текла кровь и вода едва успевала её смывать. В глазах читался страх и растерянность.

Гидролокатор линкора разрушил навигационную систему дельфина, оставив слепым и беспомощным. Не в силах больше охотиться, в конце-концов он врезался в скалы и погиб, а волны выбросили мёртвую тушу на берег.

Алексей перевёл взгляд с дельфина на корабль. Загнанный в угол зверь ощетинился пушками и готовился драться до конца. Солдаты молча наблюдали за линкором. Их сердца горели яростью и жаждой мести. Хартия уже в их сетях и судьба судна предрешена.

Ветер усилился и море начинало штормить. Хартийское знамя громко затрепало. Волны всё сильнее покачивали корабль, а по обшивке забарабанили первые дождевые капли, переходящие в сильный ливень. Истошный крик чаек отдавал эхом до самых глубоких палуб линкора.

— Сколько нужно времени для починки двигателей? — спросил Эрих, наблюдая с мостика за морем. Он не покидал наблюдательный пункт уже сутки, тщательно следя за выполнением каждого приказа.

— Ремонтники доложили, что должны справиться до вечера, — рапортовал моряк. — А там дотянем до Риги и нас отремонтируют как следует.

— Хорошо, — кивнул адмирал. — Держите меня в курсе. Вы вызвали прикрытие авиации?

— Погода портится. Лётчики не могут нам помочь.

— Что же, тогда будем рассчитывать на себя.

Эрих продолжал молчаливо наблюдать за всё растущими волнами. Как же не вовремя он здесь застрял. Эрвин как раз ожидал его в Риге, для аудиенции. А о что они ещё могли обговорить, кроме как новые детали переворота? И теперь своей оплошностью он подставлял маршала. А ведь Кнут говорил не рисковать и не участвовать в морских вылазках. Но разве мог кто-то ещё кроме Эриха управлять столь могущественным судном?

— Адмирал, — крикнул моряк, указывая в сторону берега, — смотрите!

Береговую линию покрыла дымовая завеса и из-за неё один за другим выныривали ударные катера. Словно пираньи, они молниеносно двигались к добыче, чтобы обглодать её до костей.

— Решились всё таки, — спокойно сказал Эрих, наблюдая как несколько десятков катеров движется прямо на них. — Всем орудиям! — обратился адмирал к экипажу корабля. — Разрешаю вести огонь без приказа. Уничтожить врага!

Исполинские орудия развернулись в сторону противника. На секунду они молча смотрели на катера, а затем дали одновременный залп. Головной катер подбросило на несколько метров вверх. Его полностью охватило пламя, и вскоре он скрылся под толщей воды. На его место сразу стал другой. На носу у ударного корабля, крепко держась за поручни и подставляя лицо морским брызгам, стоял Симбат. Вода пенилась и бурлила, в небе засверкали молнии, а по всей округе гремели взрывы. Но ему было всё не почём. Он всегда мечтал прокатиться на чём-то подобном и наконец-то его мечта исполнилась. Должно быть так и выглядело пиратское счастье.

Уцелевшие катера вошли в мёртвую зону действия орудий. Застрекотали пулемёты лодок, подавляя моряков на линкоре. К ним присоединились снайперы, что с берега устраняли всех, кто попадал им в прицел. Приблизившись к огромному борту корабля в плотную сапёры принялись устанавливать взрывчатку. Несколько отрядов пошли на абордаж, дабы выиграть время для подрывников.

— Из всей взрывчатки у нас только один заряд C-4, — крикнул Симбат, подымаясь по кошке-верёвке. — Установите его грамотно, иначе зря плавали.

На палубе завязалась рукопашная. Особенно рьяно сражались пираты, не ведая страха и бросаясь в самую гущу схватки. Кружась в смертельном танце, уклоняясь от пуль и штыков, они всем своим видом показывали призрение к смерти.

— Кто это такие? — спросил Эрих, глядя на пиратов.

Ему не успели ответить. По стеклу ударила снайперская пуля, оставляя на нём большую мятину. От неожиданности адмирал пригнулся.

— Господин адмирал, — обратился к нему моряк, — здесь не безопасно. Покиньте мостик.

— Я не покину своих людей в трудную минуту, — категорично заявил Эрих.

Нападающие прочно закрепились на палубе и под прикрытием пулемётов и снайперов держали оборону.

— Почему бы нам не захватить эту посудину? — поинтересовался Симбат во время перезарядки.

— Канцлер приказал потопить корабль, — ответили ему. — Других приказов не поступало.

— С другой стороны что нам мешает потом его поднять?

Через три минуты сапёры доложили, что закончили залаживать заряды. Конфедераты один за другим начали покидали палубу. Последним спускался Симбат, на полной скорости слетая на верёвке. Ему повезло, что крепление на сквозь пропиталось водой, иначе бы пират разодрал руки до крови.

— Уходим отсюда хоть к морскому дьяволу! — крикнул он, подымаясь на палубу катера.

Но радоваться было рано. Отплыв на несколько десятков метров, сапёр нажал на детонатор. Но ничего не произошло.

— Зараза, — прошипел он. — Горит красным.

— Я же просил установить нормально заряд, — вздохнул Симбат.

— Мы его и установили нормально. Походу волной зацепило.

— Зараза.

— Что теперь делать?

— Давай его сюда, — сказал Симбат и выхватил детонатор.

— Ты что удумал?

— Буду показывать как правильно делать работу.

Симбат снял бронежилет и сапоги, после чего прыгнул за борт. Пираты встретили смелый боевой поступок командира боевым кличем, похожим на смесь волчьего воя и свиного визга.

Доплыв под водой до цели и вынырнув, он увидел как хартийцы несмотря на плотный огонь пытаются снять заряды. Недолго думая он потащил одного из противника прямо в морскую пучину. Вода поглотила моряка, оборвав отчаянный крик.

«Конечно, — подумал Симбат, поправляя взрывчатку. — Видно, что устанавливал дилетант».

Лампочка на детонаторе сменилась зелёным. Симбат уже собирался плыть обратно, но на него разом напрыгнуло ещё несколько хартийцев, пытаясь отобрать взрыватель. Выбора не было. Или нажимать сейчас, или уже никогда. Подумав как же сильно разбушевалось море, Симбат зажмурился и нажал на детонатор.

Судно осветилось ярким пламенем, взрывная волна качнуло линкор, едва не завалил его набок, а затем прогремел взрыв, который слышали на много десятков километров. Дым рассеялся и в борту стала видна брешь, куда стремительно затекала вода.

— Господин адмирал! — кричал оглушённому Эриху моряк. — Адмирал!

— Докладывай, — собравшись с мыслями и поднявшись, ответил Эрих.

— Мы очень быстро набираем воду! Нижние ярусы полностью затоплены. Корабль скоро будет потоплен!

— «Хартия» идёт ко дну, — сухо констатировал Эрих. — Какая ирония.

— Ваши указания, господин адмирал?

— Покинуть корабль. Мы проиграли битву.

— А вы? — со страхом в голосе спросил моряк.

— С каких это пор капитан корабля покидает тонущее судно? Тем более, если капитан — адмирал?

Никто не нашёлся чем ответить Эриху. Отдав воинскую честь, всё покинули мостик, оставляя Эриха одного.

— Прости, Эрвин, — грустно сказал себе Дёнец. — Придётся тебе без меня.

Вскоре мостик уйдёт под воду, стекло не выдержит давления и холодная вода поглотит адмирала, вместе с кораблём и величием Хартии.

Огромные волны несколько раз накрывали моряка с головой, но он продолжал упрямо цепляться за жизнь. Гребя со всех сил, он одним из первых доплывёт до берега и изнеможённо свалится на песок. Открыв глаза, он увидит возле виска дуло пистолета.

— Добро пожаловать на земли угнетаемых народов, дорогие освободители, — с призрением глядя на моряка начал Алексей. — Простите, что вам пришлось промокнуть, мы не ожидали вашего прибытия. Горячих напитков с собой не взяли, можем предложить разве что свиную мочу. Если что-то не устраивает, можете плыть обратно тем же ходом в свою цивилизованную Хартию.

— Леший, хватит тебе, — прервала его Саманта. — Для этих война уже окончена.

— Не дашь получить от работы удовольствие, — вздохнул Алексей и убрал пистолет.

Конфедераты наблюдали за тонущем кораблём и ликовали. Они чувствовали себя героями из легенд, что одолели жуткое чудище и спасли сотни жизней.

Арчибальд позаботился, чтобы о зверствах Хартии и победах Конфедерации узнал весь мир. Уинстон доказал, что конфедераты могут сопротивляться и побеждать. Министерство иностранных дел с ещё большими усилиями начало добиваться вступления других стран в войну на стороне Конфедерации.

Наступал перелом. Быть может это было не начало конца, но точно конец начала. И всё же несмотря на поражения Хартия продолжала контролировать обширные территории, обладать мощной армией и не иссекаемыми ресурсами. Думать о победе было ещё рано.