У нас особое задание

ТО, ЧТО СКРЫВАЛОСЬ ОТ НАРОДА

Главари УПА—ОУН старались всеми силами замести следы своего преступного сотрудничества с гитлеровцами. В конце декабря 1943 года Рудой созвал своих приближенных и дал указание:

— Наше соглашение с немцами должно являться строжайшей тайной. В случае необходимости надо объяснить, что это местная инициатива, и ни в коем случае не примешивать к договору центральное руководство.

Такое поведение националистов вполне устраивало гитлеровцев. Наряду с общей договоренностью как гитлеровцы, так и главари районных организаций ОУН начали устанавливать локальные контакты.

В перехваченном нами письме начальника СД Городовска в районный провод ОУН Павлу Скибе говорилось:

Когда наша опергруппа покинула Волынскую область и мы были уже за Бугом, гитлеровцы на основе договора ушли из Камень-Каширского, оставив националистам вооружение и триста комплектов обмундирования. Город заняли националисты Назара.

Действия партизан на Волыни потревожили националистический муравейник. В штаб Рудого прибыл представитель областного провода ОУН Матвей. Было созвано совещание узкого круга, на нем Матвей передал указания центра:

— В открытый бой с партизанами не вступать. Надо бить партизан из засад, в плен из них никого не брать, за исключением украинцев, и то после тщательной проверки. Скот угонять в лес, а продовольствие прятать.

Наша оперативно-чекистская группа готовилась к ликвидации националистических гнезд. Усиленно работала рота разведки. Семен Семченок, мастер дальней разведки, с группой чекистов обнаружил концентрацию националистов в лесном массиве около Фусова Гороховского района. Известный партизанский разведчик. Антон Землянка со второй группой обшарил Вербский район и установил место дислокации группы УПА. Совместными усилиями разведчиков нашли школу «Лесные черти». Их данные совпадали и не вызывали сомнений. Выполнение поставленной нам задачи облегчалось тем, что военная и политическая разведка находились в моем ведении, как начальника опергруппы. Вместе с командиром артиллерийской батареи Дегтевым я, Семченок и Землянка составили схему расположения банд УПА и план разгрома их. Командир соединения П. П. Вершигора, помощником которого я был, утвердил разработанные нами планы ликвидации националистических групп.

С 19 по 29 января наша опергруппа находилась в Мосуре. Мы получили возможность изучить местное националистическое подполье, заслали в него наших людей. В большинстве своем то были советские патриоты, по тем или иным причинам оставшиеся на оккупированной территории. Они понимали, какой вред националисты наносят советскому народу, и были готовы выполнить любое задание.

Во что бы то ни стало нужно было достать подлинник договора, заключенного националистами с гитлеровцами.

— У кого он может быть? — спросили у Костюченко.

— У Антонюка, я сам читал его.

Мы понимали, как важно получить договор и, обнародовав его, раскрыть глаза людям, обманутым националистами.

Антонюк оказался опытным конспиратором. Он не задерживался на одном месте больше суток. Сотрудники опергруппы под руководством Маслаченко преследовали Антонюка по пятам. 26 января, скрытно форсировав железную дорогу Владимир-Волынский — Замостье, наши оперативники настигли Антонюка в деревне Завадув. Ясная январская ночь и большое поле затрудняли скрытый подход к дому, где находился Антонюк. Часовой поднял тревогу. После короткой перестрелки Антонюк скрылся. Мы знали, что в Завадуве есть группа вооруженных националистов, но никто из них не пришел на помощь Антонюку. У одного из убитых была обнаружена сумка с приказами Рудого и Антонюка по школе.

Наконец, разрозненные сведения о школе можно было подкрепить документами. При главном штабе УПА в селе Куликовичи, что в семи километрах западнее Степани, в октябре 1943 года была создана школа «Лисови чорти». Начальником школы назначили полковника петлюровской армии Борового. До войны он жил в Польше и как военный специалист был приглашен УПА на Волынь. Со временем эту школу разбили на три.

В ночь с 5 на 6 февраля партизаны начали разгром националистов. Штабная канцелярия Антонюка оказалась в деревне Волчок. И вот только там среди документов был обнаружен подлинник договора. Антонюк, бросив все, в том числе и своих «храбрых» вояк, скрылся.

Пресловутый договор подписали Антонюк и обер-лейтенант Остен. Владимир-Волынский гебитскомиссар утвердил его.

Из показаний Костюченко, Жуликевича, Стецько и других мы уже знали содержание договора, но, оказывается, далеко не во всех подробностях.

Вот некоторые выдержки из него:

При опергруппе вот уже неделю находилась захваченная нами при исполнении служебных обязанностей активная националистка, львовская студентка Марина. Отец ее был украинец, рабочий, мать русская, служила на почте. Брат отца являлся кадровым офицером Красной Армии.

На первой беседе Марина старалась держаться надменно.

Нам уже было известно, что все националисты хорошо знают русский язык, но, чтобы выглядеть полностью «самостийниками», разговаривают по-украински.

— Нас интересует только один вопрос, — сказал Семен Стрельцов, — откуда у вас, у молодой девушки, полной сил, такая дурь в голове?

Долго мы беседовали с Мариной, и она постепенно начала разговаривать с нами мягче и даже улыбаться. Как-то раз пригласили ее пообедать с нами.

— Пусть она, — сказал я, — посмотрит вблизи на «москалей» и убедится, что мы за люди.

Дело в том, что из всего состава опергруппы чистокровным сибирским «москалем» был только я. Остальные же разведчики были украинцами: Тыртышный, Рыбалко, Сергиенко, Никитенко, Павлюченко. Большинство из них разговаривало только по-украински.

И опять вспомнил я слова своего учителя Ивана Писклина: «Ты не решай судьбу человека только по бумагам, как бы хорошо они ни были оформлены, а загляни в душу человека».

Нет, у Марины не было глубоких оснований стать злобным врагом Советской власти. Как-то за обедом, обращаясь ко мне, Марина сказала:

— Що вы мене не конвоюете, а як я убегу, тоди що?

— Товарищи, — обратился я к разведчикам, — пообедаем, дайте ей хлеба и сала на дорогу, пусть уходит.

А самого терзало сомнение, но отступать не хотелось. Никуда она не ушла. Наши девчата, особенно Рая Долакова, умело поработали с Мариной, она захотела снова встретиться со мной.

Это была уже другая Марина — живая, жизнерадостная. Она как бы освободилась от тяжелого груза, который не давал ей свободно дышать. Марина сказала:

— Насчет «москалей» и прочее — все это на самом деле дурь. У меня хорошие отец и мать: они ничего не знают о том, что я связалась с бандитами. Бандеровцы меня обманули и запугали. А теперь я расскажу вам всю правду о них.

Марина была пропагандистом окружного провода ОУН, участвовала в сборище, которое проводил Матвей. Он дал указание о переходе актива националистов на нелегальное положение. Главным в их деятельности должен быть террор — убийство командиров Красной Армии и советского актива. «Создавайте группы из проверенных людей, — наставлял Матвей, — которые были бы способны применять любые формы борьбы с Советами. Этого требуют интересы «самостийной Украины».

Марина назвала десять активных националистов, уже перешедших на нелегальное положение. Шесть из них нами были тогда же обезврежены.

Несколько позже эта директива была нами захвачена у националистов и передана на Большую землю.

У Марины во Львове были интересующие нас связи, и мы направили ее туда со специальным заданием.

Удар по украинским националистам, нанесенный партизанами, вызвал отлив из УПА рядовых членов.

Наши люди сообщали, что головорезы из «службы беспеки» мечутся по селам и пытаются восстановить положение. Как-то мы узнали, что поблизости действует такая группа под охраной пятнадцати человек. В ее составе есть и посланец львовской «беспеки». Националисты побывали в Ревушках, Волчке, Фасове и других деревнях. В лесу захватили двух рядовых членов УПА, бросивших оружие, и расстреляли их. Слетелось воронье, и упустить такой случай нельзя было.

Семен Стрельцов сидел за столом и делал какие-то пометки в блокноте. Я решил проверить созревший у меня план операции и обратился к нему:

— Скажи, Семен, кто из наших людей лучше других может налететь, поднять шум, открыть шквальный огонь и захватить нужных нам людей?

— Семченок, — не задумываясь, сказал он.

— Зови его!

В подчинение Семченка дали самых боевых разведчиков. По вероятному маршруту «беспеки» были посланы «маяки», которые внимательно следили за передвижением бандитов.

Семен Семченок был душой молодых разведчиков. Уважали его за смелость и веселый нрав. Суровая природа Сибири воспитала в нем выносливость и упорство. Во время рейда по территории Польши он, как правило, возглавлял группу дальней разведки. Из района Овруча под Варшаву прошли с ним разведчики-чекисты. Собираясь в очередной поход, Семен, вскидывая на плечо автомат, говорил: «Эхма, вдарим по бездорожью», — и уходил. В нем удивительно уживались собранность и беспечность. Больше всего на свете любил Семен Сибирь. В Мосуре мы встретили старика, настоящего сибиряка. Его сын служил в армии на Украине, женился и осел здесь. Старик переехал к нему.

— Климат здесь не тот, — жаловался Семену Федор Андреевич, так звали старика. — Не поймешь, паря, когда тут зима, а когда весна.

— Зима — это мороз, — поддакивал Семен, — идешь, а под ногами снег скрипит, углы домов трещат, вороны на лету замерзают. Правильно, отец, я говорю?

— Пошто же неправильно, правильно, — подтвердил старик, — только паря, вот замерзших ворон мне видеть не приходилось.

Кто-то из присутствующих заметил: «Что и говорить, в такой мороз не только вороны, но и слоны замерзнут».

— Какие слоны? — не понял Семченок.

— Обыкновенные, те, что с хоботом, — ответил тот же голос.

Семен только глянул в сторону шутника и продолжал:

— А весна! Море воды, камни катит, шум, а потом раз — и сухо. И всего много — леса, солнца…

— Верно, сынок.

Старик тосковал по Сибири. Вспоминал село Ягуново, окруженное лесом и оврагами, по которым струились ручейки Но не все там было ладно. Рассказывал он, что на сходке мужики приняли решение: лес разбить на делянки А потом варварски истребили его. Топор и пила за несколько лет раздели село, оставив его нищим и голым. Высохли речки, ушли звери, а пение птиц заменило завывание ветра.

— Несознательный тогда мужик был, — сказал Федор, — другое дело теперь, поди, не узнать село-то, потому как все по науке делается.

— Уезжай, отец, в Сибирь.

— Уеду, как можно будет…

Старик тепло попрощался с Семеном. Он стоял на улице, пока последняя повозка не скрылась за поворотом.

Вспомнился мне и такой эпизод из жизни Семченка. Шестнадцать разведчиков-чекистов под командой Семена держали заслон на железной дороге Билгорай — Замостье. Прошли основные силы партизан, но опаздывал 2-й полк и снять заслон было нельзя. В это время подошел поезд, груженный танками и автомашинами. Паровоз подорвался на мине, разведчики обстреляли эшелон, Сначала гитлеровцы растерялись, а потом развернули башни танков и открыли огонь. Плаксин вел огонь стоя.

— Ложись, сукин ты сын, — крикнул Семченок.

Плаксин плюхнулся в сугроб. Подошел 2-й полк. Его опытный командир Петр Кульбака повел партизан в атаку, и с гитлеровцами было покончено.

Четырнадцать танков и два десятка автомашин были подорваны и сожжены.

После боя Семченок кричал на Плаксина:

— Ты почему не ложился? Пулю схватить хочешь? Боевого устава не знаешь, вот что я тебе скажу!

— Виноват, — оправдывался Плаксин, — забыл лечь.

Стряхивая снег, Плаксин ворчал: «Товарищ старший лейтенант заставил меня лечь в снег, теперь буду мокрым ходить. Моя мама говорила, что я мальчик хрупкого здоровья и во время боя должен выбирать сухое место. Сыночек мой дорогой, — говорила она, — мальчик ты нежного склада, бойся простуды».

Семченок улыбнулся и зашагал вслед удалявшимся партизанам.

И вот опять Семченок уходит на задание.

После инструктажа я сказал Семену.

— Имей в виду, они нам нужны не мертвые, а живые.

— Есть доставить живыми! — и, как всегда, добавил: — Ударим по бездорожью!

Операция была проведена блестяще. Хлопцы захватили националистических карателей на хуторе в районе села Печихвосты. Налет был проведен молниеносно: в течение десяти минут все было кончено. Бандиты, как доложил Семченок, успели сделать несколько выстрелов, ранив лишь лошадь. Пять человек были доставлены в расположение опергруппы.

Допрос шел за допросом. Десять дней нам приходилось работать настолько напряженно, что не оставалось времени для сна. На допрос привели захваченного националиста, а мною овладело какое-то дремотное оцепенение, с трудом открыл глаза.

На стуле сидел мелкий человечек. Его лицо вполне вместилось бы, как говорят украинцы, в «жменю». Нижняя челюсть торчала узким клином, от него несло самогонным перегаром. «Красавец мужчина», — подумал я.

— Ваша фамилия?

— Хрен, — назвался арестованный.

— Что ты хрен, это и так видно, а меня интересует подлинная фамилия.

Хрен начал ломаться и нести уже слышанную нами ахинею насчет «самостийной Украины». Не хотелось мне с ним долго возиться, да и силы были на исходе. Я сказал, что мы чекисты.

Хрен побледнел, казалось, пол провалился под ним. Он рухнул на колени и тоненьким голоском пропищал:

— Водички бы мне глоточек.

Такого я и не ожидал. Ребята помогли ему подняться, усадили на стул и дали стакан воды.

Хрен оказался начальником «службы беспеки» одного из районов Волыни. Он сообщил все, что нас интересовало: явки и адреса конспиративных квартир, фамилии людей, перешедших на нелегальное положение.

Нам нужны были представители львовской «беспеки». Один из них — Дмитрий Иванович Тхирь — оказался в числе задержанных.

Он был опытным националистом, и недаром его делегировали в Волынь — помочь местной «беспеке» поправить дела. Тхирь неоднократно встречался с главарем беспеки Мыколой Лебедем и выполнял его личные задания. Он хорошо помнил 30 июня 1941 года, когда под звон колоколов во Львову ворвались гитлеровцы, а вместе с ними и легион националистов «Нахтигаль». Все высшее униатское духовенство благословило в те дни бандитов на разбой.

Там и был заключен негласный тройственный договор националистов с гитлеровцами и греко-католической церковью.

Не оставалась безучастной даже и армяно-католическая церковь. Как показал Тхирь, ее духовенство обрабатывало военнопленных армян, благословляло их на борьбу с большевиками и направляло в «армянский легион».

Нам было известно, что в Порицком районе на Волыни в полку Антонюка тоже действовала группа армян. Не знаю, приходилось ли кому-либо из них лично встречаться с духовными отцами их церкви, но осевший во Львове митрополит армяно-католической церкви Теодорович, ксендз Ромашкан издали благословляли армянских предателей на сотрудничество с немцами и УПА.

Тхирь и Хрен расшифровали большую сеть своей агентуры и террористических групп, предназначенных для работы в тылу Красной Армии. Мы сожалели, что в перестрелке при захвате Ливаря был убит гороховский полицай Хмельник. Оказывается, через него гитлеровцы переправляли оружие националистам. Сколько и когда — осталось тайной.

Соединение готовилось к рейду за Буг. Уже была послана дальняя разведка, которая должна была найти места форсирования Западного Буга. Но мы не могли покинуть Волынь, оставив там законспирированные гнезда националистов. Чтобы обезвредить их, были оставлены две группы, которые возглавил С. Семченок.

Оставались Бреславский, Плаксин, Бережной, Сапожников, Зубков, Павлюченко и другие. Они показали огромную выносливость, выдержку и храбрость. Глядя на них, я вспомнил рассказ Л. Н. Толстого «Рубка леса». Писатель делил русских солдат на три категории: покорных, начальствующих и отчаянных, категорию последних он характеризовал так: «Непоколебимая веселость, огромные способности ко всему, богатство натуры и удаль…» По-видимому, русский человек навсегда сохранил эти качества.