У нас особое задание

СНОВА АГЕНТЫ ФЕЛЬДМАНА

Разведка дивизии занимала две крестьянские хаты на окраине села. Мы работали над очередной операцией. И в это время Гриша Ненастьев, стоявший на посту, привел поляка, который искал встречи с нами. Это был Казимир Сабо. Гестаповец Рутке не назвал его фамилию, но дал подробные приметы и сообщил псевдоним: «Домбровский».

Ошибиться было трудно.

Среднего роста, атлетического телосложения, круглое лицо, покрытое крупными угрями. Характеризуя Сабо, Рутке указывал, что это боевик, который может выполнить любое задание.

Он раньше других был освобожден из тюрьмы и содержался на конспиративной квартире, где ему были обеспечены привилегированные условия.

Анатолий Казаченко отошел к двери, преградив путь к отступлению. При обыске у пришельца обнаружили грамотно составленную справку, выданную якобы Люблинским подпольным штабом Армии Людовой. В ней говорилось, что податель сей следует в Билгорай к отцу, который болен и находится в тяжелом состоянии. Но Казимир Сабо, как «истинный патриот» своей родины, решил вместе с советскими партизанами бить гитлеровцев, так он сказал. Все это выглядело наивно. Мы напоминали Сабо о пребывании в люблинской тюрьме, а потом на конспиративной квартире, о гестаповце Рутке. Сабо был удивлен. Рутке мы назвали не случайно, нам нужно было проверить, известно ли гестаповцам, что Рутке попал к нам.

— Как поживает Рутке?

— Не знаю, — ответил Сабо, — я с ним больше не встречался. Он убит поляками.

Сабо — сын зажиточного крестьянина-прасола. Отец считался знатоком лошадей, менял их, обманывая простаков, и так сколотил капитал и приобрел крепкое хозяйство. Отцу не повезло, он угнал казенных лошадей, попал в тюрьму, где и умер.

Казимир вел праздный образ жизни, довольно быстро размотал хозяйство и подался сначала в Варшаву, а потом в Люблин. Пытался работать, был принят в полицию, но какое-то нечистое дело испортило карьеру. Тогда он связался с преступным миром и занялся воровством. Так он оказался в люблинской тюрьме.

Когда Сабо вызвал гестаповец, он сразу согласился выполнить задание, только потребовал хорошего вознаграждения.

— Выполнишь задание, — сказал гестаповец, — получишь хутор, фюрер умеет ценить преданных людей.

Мы спросили Сабо:

— Скажите, а про любовь к родине и своему народу вы что-нибудь слышали?

Не сразу Сабо ответил на этот вопрос. Он долго проклинал своего отца, который направлял его не по тому пути, потом фашистов, которые его обманули, утверждал, что задание пустяковое. Наконец, сказал:

— О любви к родине мне не приходилось слышать, а вот что такое свободная жизнь, богатство, ордена на груди и уважение — об этом я знал.

Сабо сожалел лишь о том, что так легко провалился.

— Сам пришел, — с грустью сказал он, — и попался! Никогда так со мной не случалось.

И на сей раз Ваню Плаксина не покинуло чувство юмора.

— Объясняется это, пан Сабо, тем, что ты не знал пословицу: прежде, чем войти в дом, подумай, как из него выйти.

Располагая довольно обширным материалом о фашистской агентуре, засылаемой в дивизию и в отряды польских патриотов, мы постоянно сообщали эти сведения нашим друзьям-полякам.

Обмен информации оказался весьма эффективным. Правда, не обошлось и без курьезов.

Штаб дивизии и некоторые подразделения ненадолго остановились в деревне Первушка, что юго-восточнее Мендзижца. Сюда под усиленным конвоем бойцы отряда Александра Скотницкого (Земсты) доставили поляка. В записке Скотницкий указывал, что задержанный вызывает подозрение. «Я убежден, — писал Скотницкий, — что он является посланцем гестапо».

Попав в отряд Скотницкого, этот человек, не разобравшись, куда он пришел, с пафосом начал приветствовать героических советских партизан, освободителей Польши.

— Так и сказал, — задали мы вопрос конвоирам, — «освободителей Польши»?

— Так, так, — ответили они, — несколько раз повторил эти слова. Правда, он пьяный.

Это был Станислав Руткевич.

О нем мы знали от Рутке и Сабо. Последний сидел с ним в одной камере люблинской тюрьмы. До войны семья Руткевича жила во Львове. Гестаповцы не случайно дали ему псевдоним «Партизан». Профессиональный уголовник Руткевич действовал сначала во Львове, а потом в Варшаве и Люблине. С развитием патриотического движения Руткевич решил, что более выгодно и менее безопасно для него будет попасть в один из польских отрядов, какого направления, для него не имело значения, и под прикрытием отряда заняться грабежом. Но, как говорится, номер не прошел. Он был уличен в мародерстве и подлежал расстрелу. Ему удалось бежать.

Вместе с приятелем в Люблине они ограбили квартиру какого-то видного немецкого чиновника. При задержании оказали сопротивление, приятель был убит, а Руткевич оказался в тюрьме.

Выручило его гестапо. «Светлая» биография Руткевича понравилась гестаповцам, и они решили его использовать. Он был направлен в дивизию советских партизан. Гитлеровцы не скупились на обещания. За выполнение задания ему посулили хозяйство выселенных поляков в одной из деревень Замойского района. Надо отдать должное гестаповцам, они хорошо изучили психологию людей, подобных Руткевичу, и умело использовали их низменные стремления.

Руткевич обладал мертвой хваткой налетчика. Если требовалось, то он мог терпеливо часами выслеживать жертву. Вербуя уголовников, гестапо исходило из того, что если из тридцати человек два-три выполнят задание — уже будет о чем доложить начальству. Бурное развитие событий требовало от гестапо оперативности, не оставалось времени для серьезной подготовки засылаемой к нам агентуры. Судя по нервозности, спешке и грубым тактическим ошибкам в борьбе с партизанской дивизией, дела их шли не лучшим образом.