У нас особое задание

РАЗВЕДЧИКИ В ТУРОВЕ

После упорного боя за местечко Бухча Шалыгинский и Глуховский отряды передислоцировались в село Тонеж, а штаб соединения и Путивльский отряд разместился в Ивановской Слободе.

Тонеж и город Туров связывает прямой тракт. Гитлеровцы на протяжении пяти дней как бы не замечали партизан. Это становилось подозрительным. Надо было разведать намерения врага. Переодевшись в гражданские костюмы, Воробьев, Чаповский и Сергиенко взяли двух девушек, прихватили четверть самогона, два килограмма сала, соленых огурцов и пошли в город Туров к родственнице одной из девушек, Тани. Двоюродная сестра Тани работала делопроизводителем на бирже труда. При въезде в город ребята были задержаны тремя полицаями. После краткого допроса двое, чтобы убедиться в правдивости показаний приехавших, довели их до квартиры родственницы Тани, а третий поехал доложить начальнику. Полицаи остались в доме, они явно кого-то ждали. Ребята вели себя непринужденно, Таня хозяйничала. Она накрыла на стол. Ребята выпили по рюмке самогона, стали закусывать. Выпили и полицаи. Один из них сказал:

— По одной можно. Как говорится, пей, да дело разумей.

В разгар трапезы, глянув в окно, полицаи выскочили из-за стола и сели у двери.

— Кого вы, ребята, испугались? — спросил Воробьев.

— Белкин приехал, старший полицай, жестокий человек. Не к добру…

…В квартиру быстро вошел рыжий парень. Остановившись посредине комнаты, приказал:

— Собирайтесь, пойдем в комендатуру.

— Нам нечего там делать, — решительно отказался Воробьев. — Мы приехали гулять, а не по комендатурам ходить.

— Если уж так нужно, — сказал Чаповский, — то приходите к нам утром, только не очень рано.

Сдерживая гнев, Белкин заявил:

— Если не хотите, чтобы вас расстреляли, вам надо оправдаться и доказать, что вы не партизаны.

Положение осложнялось. Воробьев не торопясь закусил и, обратившись к Белкину, сказал:

— Ну, вот что, господин полицай, не валяй дурака. Если мы партизаны, то ты сам Колпак.

— Кто это такой? — спросил Белкин.

— Командир партизан, которые заняли Тонеж.

Белкин, презрительно улыбнувшись, сказал:

— Не Колпак, а Ковпак, деревня. Это известный предводитель бандитов.

Вмешалась хозяйка квартиры.

— Господин Белкин, что вам нужно? Это наши ребята. Вы знаете, что я работаю у господина Курта и пользуюсь его доверием?

Подумав, Белкин предложил Воробьеву выйти на улицу. Сели на крыльцо, закурили.

— Вам, — сказал Белкин, — нужно будет выполнить серьезное задание немецкого командования. Готовится акция по разгрому партизан. Нужно узнать их силы, вооружение, составить схему огневых точек, выяснить, где расположен штаб. Ну как?

— Не пойдет, — ответил Воробьев. — Вот когда вы выгоните партизан из Тонежа, тогда мы и возвратимся туда. И вообще эта работа не по моему характеру.

— Это почему вы возвратитесь только после ухода партизан?

— Соображаете плохо, господин полицай. Я и мои друзья убежали из Тонежа потому, что нас партизаны могут поставить к стенке, если узнают, что мы дезертировали из Красной Армии. А потом кто вы такой? Полицай и не больше, а посылаете нас на такое рискованное дело.

— Я не просто старший полицай, а доверенное лицо военного коменданта. Доложу, что вы подозрительные люди, посланы партизанами, и тогда будете висеть на перекладине, а выполните поручение — большую награду получите.

Возвратиться в Тонеж, не выполнив задания, ребята не могли. И тогда Воробьев решил заманить Белкина в Тонеж.

— Одни мы в Тонеж не пойдем, — сказал он, — мало ли что может быть, и тогда вы действительно поставите нас к стенке.

— Хорошо, — сказал Белкин, — возможно, пойду с вами я. Ваши девушки останутся здесь и будут ждать нашего возвращения.

— В качестве заложников? — спросил Воробьев.

— Так, на всякий случай.

Возвратившись в квартиру, Белкин выпил стакан самогона, приказал:

— Ждите меня утром. Советую не появляться в городе. Пошли! — позвал он полицаев.

— Завтра, — сказал Воробьев, — мы, вероятно, вместе с этим типом поедем в Тонеж «выполнять задания» немецкого командования. Вы, девушки, вместе с хозяйкой завтра же с наступлением темноты уйдете отсюда. Предварительно проверьте, будет ли за квартирой установлено наблюдение. А сейчас спать.

Во второй половине следующего дня к дому подкатила повозка, запряженная парой лошадей. В ней сидел человек с пышными рыжими усами. Ребята узнали Белкина.

Он вошел в квартиру, поздоровался.

— Поехали. Девушки остаются здесь.

— Что это за маскарад? — спросил Воробьев. — Может, и нам бороды прицепить?

— Это вы насчет моих усов? Так нужно…

В трех километрах от Тонежа остановились на хуторе. Белкина доставили в штаб оперативной группы. Когда он узнал, к кому попал, то спокойно спросил:

— Что я должен сделать для вас, чтобы сохранить свою жизнь? Я кое-что знаю…

— Что ты знаешь?

— Я знаю главное, — сказал Белкин, — что вас должно интересовать. Против вас готовится большая акция.

Оказывается, Бухча, за которую партизаны вели упорный бой, была снова занята большим отрядом жандармерии и двумя карательными командами СД. В ближайшие дни одна из крупных частей, следующая на фронт, будет снята в Турове и тоже направлена против партизан. Ивановская Слобода будет занята другой частью и, таким образом, партизанам не остается другого пути, как снова прорываться через Бухчу.

Последующие события подтвердили показания Белкина. Кем же был Белкин? Сын кулака. Когда ему было десять лет, его отец был расстрелян за убийство сельского активиста. До шестнадцати Белкин жил с бабушкой, а потом уехал в город и возвратился в деревню, когда ему было девятнадцать лет, лишь для того, чтобы продать все, что осталось после смерти бабушки. Когда началась война, ему было двадцать пять. От мобилизации в Красную Армию он уклонился и скрылся в лесу. С приходом немцев явился в военную комендатуру Турова и стал служить верой и правдой. Действуя в составе команд СД, Белкин стал жестоким карателем. Его знали не только в Тонеже, но и во многих других населенных пунктах.

На первых же допросах он выдал известных ему пособников гестапо и СД.

Гитлеровцы не заставили себя долго ждать.

28 декабря с наступлением темноты батальон под командованием майора Шлиффена повел наступление на Тонеж. Бойцы Шалыгинского и Глуховского отрядов встретили их плотным огнем. Ковпак из Ивановской Слободы направил в тыл фашистам роту автоматчиков, удар которой был настолько неожиданным, что гитлеровцы бежали, бросив обоз, легкую пушку и минометы. Всю ночь партизаны в лесу вылавливали фрицев. Сам майор Шлиффен бросил планшет с картой и приказом о наступлении.

Рано утром ко мне пришли два друга из третьей роты — Николай Махлин и Михаил Косинцев. Они принесли хорошо упакованный ящик с патефоном и пластинками. Кроме того, они положили на стол более десятка писем.

— Фашист стал не тот, которого я знал в сорок первом году, — сказал Махлин. — Как видно, Красная Армия научила его уважать Россию. Вот, поглядите, Фриц Краузе написал из Сталинграда своему брату: «Дорогой брат! Если тебе будут говорить, что там в загробной жизни есть ад — не верь. Он здесь у нас, в этом проклятом богом городе. Каждый день гибнут тысячи немцев. Мы все чаще думаем о том, что слишком дорогой ценой мы платим за жизненные пространства для рейха. Да и нужно ли нам чужое пространство? Молюсь за то, чтобы ты остался жить и помогал моей семье. Я обречен. Нет никакой надежды выбраться отсюда живым».

— Где вы нашли это письмо? — спросил я.

— На шоссе, — ответил Махлин. — Как видно, этот братец бросил сумку, шинель и драпанул в Туров.

Завели патефон, стали проигрывать пластинки: фуга Баха, сонаты Бетховена, хор из оперы «Иван Сусанин», музыка из балета «Ромео и Джульетта» Сергея Прокофьева.

Записан фрагмент беседы Ромео с монахом Лоренцо. Мелодичная певучесть музыки заставила нас позабыть о только что закончившемся бое.

А вот и симфония Моцарта, прославляющая красоту человеческого духа. Поставив очередную пластинку, мы услышали задорный русский размах хора имени Пятницкого.

— Чей патефон?

Махлин и Косинцев переглянулись.

— Хозяин хотел удрать, — сказал Махлин, — мы кричали: стой, стой, но он продолжал бежать… Пришлось дать очередь… Среди пластинок обнаружили письмо.

Герман Литке не успел отослать его своему другу в Нюрнберг. Литке писал:

Эти два письма, переведенные на русский язык, доставили нам большое удовлетворение. Значит, невесело стало фашистам, если «сомнения опустошают душу», а Сталинград им кажется адом. После разгрома батальона майора Шлиффена немецкое командование приняло меры: в Турове выгружались новые подразделения. 29 декабря над Тонежем появились три бомбардировщика. Две бомбы разорвались в расположении оперативной группы. В доме выбило окна, разворотило угол русской печи, покорежило одну рацию и вывело из строя пять лошадей. Во дворе лежала любимица разведчиков — лошадь Мушка. Осколок перебил ей ноги. Когда меня назначили начальником штаба Шалыгинского отряда, я не хотел обижать 12-ю роту и, взяв самую худшую лошадь, поехал к месту нового назначения.

Я застал Шалыгинский отряд на марше. На подъеме сгрудились люди и лошади. Спокойный гнедой уверенно прокладывал себе путь. Подобно старому холостяку, он ни на кого не обращал внимания. Но вот какая-то игривая кобылица больно укусила его. И тут он не возмутился, а только мотнул головой, как бы говоря: «Дура, много я видел на своем веку, тоже играл и кусался, а вот теперь все кончено».

Помощник начальника штаба, инженер-механик по гражданской профессии Григорий Якименко показал предназначенную мне лошадь.

— По традиции эта трофейная лошадь закрепляется за начальником штаба, — сказал Якименко. — Мы зовем ее Мушкой, она очень послушна и не боится стрельбы.

И вот теперь с перебитыми ногами Мушка лежала на земле и тихо стонала. В ее черных глазах блестели слезы.

Я не мог смотреть на ее мучения и ушел.