У нас особое задание

НА ПОЛЬСКОЙ ЗЕМЛЕ

…По льду на полном галопе к нам мчался всадник. Им оказался разведчик опергруппы Ваня Плаксин.

— Путь свободен. Доблестные войска фюрера бежали, оставив на наше попечение довольно угрюмых, но в основном хорошеньких монашек, — доложил Ваня.

Последовала команда «по коням». Лошади рванули с места, и вскоре мы въехали в первую польскую деревню.

Захожу в дом. За столом сидят наш переводчик Брун, разведчики Турвиц, Рыбалко, Бреславский и Сапожников. Две монашки средних лет приглашают к столу. Хозяин дома, поглядывая на монашек, поставил на стол большущий кувшин какой-то хмельной браги.

— Бражка хорошая, — сказал Рыбалко хозяину, — но служба идет. Оставим выпивку до победы.

Тогда на стол подали молоко, творог, картофель и капусту. Одна из монашек, перекрестившись, сказала, что сегодня грешно есть скоромное, ибо начинается постная неделя, но солдатам бог все прощает.

Отказ ребят пить спиртное не был случайным. Мы свято хранили традиции Руднева и Ковпака — воевать разумно, с трезвой головой и чистой совестью. На пути нашего отряда оказалось много спиртных заводов, и не одну сотню тонн чистого спирта партизаны выпустили в землю. Никто не имел права оставить у себя хотя бы бутылку. Исключение составляла только санитарная часть.

…После форсирования Буга соединение постепенно втягивалось в полосу упорных боев.

11 февраля 1944 года партизаны с боем форсировали железную дорогу Ярослав — Рава-Русская. Штаб, разведрота и кавэскадрон разместились в селе Брусно Старе.

На улице партизаны собрались в кружок, звучала старинная песня:

Молчаливый командир отделения разведчиков Николай Бреславский сказал:

— Не стерпела душа, на простор пошла!

К поющим подходила местная молодежь. Начались игры и танцы. С приятным удивлением услышали мы нашу «Катюшу». Оказывается, эта песня еще до войны перемахнула границу и стала известна здесь.

В окружении партизан, польских ребят и девушек стоял разведчик Даниил Жарко и играл на двухрядной гармошке. Расталкивая людей, к Жарко подошел пожилой поляк с большим футляром в руках.

— Поиграй, сынок, вот на этом инструменте. Это баян моего сына, он там у вас, в России, в Войске Польском. Говорят, там целая наша армия.

Бережно взяв баян, Жарко сказал:

— Спасибо, отец, но играть на морозе на таком хорошем баяне жаль, испортить можно. Возвратится ваш сын и скажет: «Русский — плохой музыкант, раз не умеет ценить хорошие инструменты».

Хозяин пригласил нас в дом. Две комнаты и кухня были заполнены народом. Даник, так звали Даниила Жарко ребята, исполнил попурри из украинских народных песен, и вдруг их сменила удивительно красивая торжественная мелодия.

— Что это?

— Чайковский, — сказал Жарко.

Перевалило за полночь, а молодежь не расходилась. Даниил играл и играл. Он страстно любил музыку. Я знал, что до войны Даниил работал учителем математики в сельской школе на Днепропетровщине. Рассказывал он мне о своем отце, Игнате Андреевиче, который сражался во время гражданской войны в рядах Украинского коммунистического полка. Война сделала из школьного учителя и музыканта лихого разведчика. Он был не только бесстрашен и умен в разведке, но обладал и еще одним, немаловажным качеством — умел убеждать в правоте своего дела. И, глядя на Даниила, я не раз вспоминал слова своего первого учителя, старого чекиста Писклина: разведчик должен быть интересным человеком, уметь не только слушать, но и говорить, ему надо знать психологию людей, чтобы отличить врага от человека обманутого, заблуждающегося или просто еще не определившего, с кем он.

Много людей встретилось нам во время этого рейда, о всех не расскажешь. Но о некоторых мне хочется все-таки поведать читателю.

После капитуляции Польши людям, не обладавшим глубоким чувством патриотизма и не верившим в силу своего народа, казалось, что Польша надолго погрузилась во мрак фашистского ига.

Генерал дивизии Кутшеба от имени армии «Варшава» подписал акт о капитуляции, гитлеровцы, упоенные успехом, торжествовали, а народ Польши и не думал капитулировать, он готовился к новой борьбе. Акт о капитуляции подписан от имени армии «Варшава», а где эта армия? Что она полностью капитулировала, сложила оружие? Нет.

На лесной поляне в 20 километрах юго-восточнее Варшавы построен стрелковый батальон, который оказался отрезанным от своей дивизии. Перед солдатами выступил капитан. Его речь была краткой.

— Польша вынуждена была капитулировать, но польский народ не побежден. Здесь все наше родное, и мы не сложим оружие до тех пор, пока не выгоним фашистов с нашей земли.

Желающим была предоставлена возможность сдать оружие и разойтись по домам. Но таких не оказалось.

Батальон в полном составе решил пробиваться в Билгорайские леса и продолжать борьбу. Здесь оказалось человек двадцать гражданских лиц, работавших по укреплению оборонных рубежей. Был среди них Вацлав Борц, сотрудник отдела снабжения польской армии. До войны он занимался коммерцией в Варшаве и был связан с торговым обществом, имевшим свои филиалы в Люблине, Бресте и Билгорае. После бомбежек гитлеровской авиацией Варшавы торговое общество потеряло все. Оставалась надежда на Люблин, где ловкий и опытный компаньон мог сохранить какую-то часть товаров. К нему и направился Вацлав Борц. Встреча с компаньоном огорчила. Спрятанных товаров хватило бы лишь на мелкую торговлю. Но и на это нужно было получить разрешение властей. Вацлав растерялся.

В начале 1940 года его познакомили с человеком, который мог достать такое разрешение. Разговор был не совсем обычным:

— Получить разрешение поможем. Будешь по-прежнему торговать. Ты нам нужен.

— Кому это вам? — задал вопрос Борц.

— Лучше, — сказал новый знакомый, — если ты спросишь — для чего нужен?

— И об этом спрошу.

— Ты нам нужен для борьбы за новую Польшу, — пояснил собеседник. — Для создания Польского государства, которое никогда не будет разменной монетой в игре западных держав.

Борц задумался. Перед ним возникли картины боя, свидетелем которого он был. Защитники Варшавы с автоматами и винтовками бросались на танки генерала Клюге. Это был не бой, а избиение храбрых польских воинов. Пять гитлеровских танковых дивизий, поддержанные пехотой и авиацией, обрушились тогда на Польшу.

Вацлав подумал и согласился.

Заручившись рекомендательным письмом, он выехал в Варшаву. В конце февраля 1940 года Вацлав возвратился в Люблин, имея разрешение на открытие торговли. Он стал владельцем небольшого магазина в одной из деревень на перекрестке шоссейных дорог Люблин — Красик и Люблин — Билгорай.

К моменту нашего появления в Польше дела у Борца шли хорошо. Старые торговые связи давали ему возможность доставать довольно широкий ассортимент товаров. В его лавочке можно было купить не только сигареты, мыло и другие мелочи, но даже такие дефицитные товары, как кожаные пальто или сапоги. Гитлеровцы втайне от начальства охотно меняли оружие на эти вещи.

В магазине Борца бывали командиры отрядов Армии Крайовой[4], Батальонов хлопских (Крестьянские батальоны) и даже вожаки таких профашистских формирований, как Народове силы збройне (НСЗ).

Жители деревни с уважением относились к Вацлаву, власти считали его лояльным. Вежливый и энергичный хозяин старался ладить со всеми. Каждый посетитель считал его своим. Но оружие и медикаменты доставались только тем патриотам, которые на самом деле активно боролись против гитлеровцев. Паломничество к Вацлаву людей разных политических направлений можно было с успехом использовать и для нашей разведывательной работы.

Нас с Борцем познакомил командир Батальонов хлопских — Кендра. Вацлав был удивлен нашим появлением:

— Вот холера ясна!

Мы еще не знали тогда, что «холера ясна» — универсальная фраза Вацлава. Она имела десятки значений и употреблялась во всех случаях жизни. Но в конце концов нашлись у него и другие слова:

— Это большая удача иметь своим союзником советских партизан, — сказал он.

Так началось наше сотрудничество и дружба с Вацлавом. Мы прочно обосновались в его доме.

Я бывал в деревне лишь в случае крайней необходимости. Чаще появлялся у Вацлава Семен, имевший документ сотрудника «службы беспеки» украинских националистов, действовавших в районе села Кукурики вблизи Владимира-Волынска. Постоянно жил там под видом племянника Николай Турвиц. Николай хорошо владел польским языком, помогал хозяину в торговых делах и никаких подозрений у властей не вызывал.

Вацлав с жаром взялся за работу.

— Ко мне ходит много народа среди бела дня и тайком, — сказал он, — приходят за сигаретами, заглядывают и те, кто приносит для продажи табак или сигареты. Ваше появление у меня подозрений не вызовет.

Мы посоветовали Вацлаву отказаться от покупки и продажи товаров, добываемых «любыми путями», так как это могло привести к неприятностям.

Все-таки мы проверили, прочна ли крыша Вацлава.

Проверка показала, что Борц у гестапо находился вне подозрений. Да и наши польские друзья его характеризовали так: «Типичный спекулянт, политика его не интересует. Ему все равно, какая власть, лишь бы можно было торговать. Он далек от политики и всяких военных дел».

Такая характеристика нас вполне устраивала.

Продолжительная стоянка партизанского соединения в большом селе Боровец Люблинского воеводства способствовала работе оперативной группы. Отсюда тянулись невидимые нити к интересующим нас объектам. Успешно работала конспиративная квартира под Люблином, хозяином которой был тот же пан Вацлав.

Боровец командование соединения выбрало не случайно. Окруженное лесом, село стояло в стороне от железных и шоссейных дорог. На западе от него город Тарногруд, окруженный плотным кольцом сел и деревень. Шоссейная дорога связывала Тарногруд с городами Ярославом и Билгораем. На север от Боровца лежал город Билгорай. Там скрещивались шоссейные и железнодорожные магистрали. Они расходились: на северо-восток — к Люблину и далее на Варшаву. На юге дорожные магистрали связывали ряд таких крупных населенных пунктов — Жешов, Ярослав, Перемышль, Улянув, Рава-Русская и другие.

Но это было лишь видимое спокойствие.

Вокруг Боровца начала кружить какая-то немецкая часть. От боя она уклонялась, что-то выжидала. 16 февраля эта часть расположилась в селе Домостав.

Плаксин, Павлюченко, Жарко и Зубков получили задание достать «языка». Разведчики захватили ефрейтора и полицая, командира взвода Якова Туренчика.

— Редкий случай, чтобы фашист подчинялся националисту, — сказал я. — По-видимому, Туренчик кровавыми делами доказал свою преданность гитлеровцам. Давайте его сюда!

Туренчик на самом деле оказался злобным врагом. Он командовал взводом в команде «Таузенд фюнф-109», действовавшей под руководством СД.

Это был здоровый тридцатилетний мужик. Он чувствовал себя спокойно и без принуждения пошел на откровенный разговор. Сын крупного кулака и сельского торговца, он в 1930 году вместе с семьей был выслан в Нарым. Его отец создал там террористическую группу, готовившую побег. За убийство сотрудника комендатуры отца расстреляли. Сын из Нарыма бежал и по подложным документам устроился на работу в Минске. В начале войны он был мобилизован в армию, но остался в Минске и в первые же дни оккупации предложил фашистам свои услуги. Даже из его «скромных» показаний было ясно, что он беспощадно уничтожал советских людей. На вопрос, что побудило его стать предателем и палачом, Туренчик, не задумываясь, ответил:

— Я имел все, что хотел. Люди работали на мою семью и были рады, что не дохли с голоду, а в Нарыме я вынужден был сам добывать себе кусок хлеба, лазить на кедры и сбивать шишки. Я хотел мстить, слышите, только мстить тем, кто лишил меня счастья, сделал нищим.

— Кому же теперь вы мстите? — спокойно спросил я.

Туренчик зло посмотрел на нас, его глаза налились кровью. Он долго молчал. Мы ждали.

— Долго мне пришлось терпеть, чтобы хоть в какой-то степени свести счеты с вами. И вот конец. Какой нелепый конец!

Монолог этот Туренчик закончил истерикой. Даниил Жарко не выдержал, шагнул к предателю:

— Сволочь, подлец! Вы только посмотрите. Он плачет, потому что ему не удастся дальше убивать наших людей.

Выпив воды и закурив, Туренчик успокоился.

— Что вы от меня хотите?

— Каковы цели вашей команды? Почему она избегает боя?

— Нам поручили следить за вами. Нас всего двести пятьдесят человек. О вашем пребывании известно Берлину. Там убеждены, что это крупное партизанское соединение, наполовину состоящее из бойцов и офицеров Красной Армии. Против вас готовится акция.

И с каким-то особым удовольствием Туренчик добавил:

— Что бы вы ни делали, вас всех обязательно перебьют.

Откуда такая осведомленность у простого командира взвода? Оказывается, в Люблине перед отправкой команды на задание перед офицерским составом выступал штандартенфюрер СС. Туренчик не без гордости заявил, что он сам одновременно является и следователем СД.

Немец подтвердил показания Туренчика. Мы понимали, в чем дело. Вся наша оперативная группа была одета в военную форму. Разведчики переодевались в гражданскую одежду, лишь когда шли на выполнение заданий. Именно поэтому в оперативной сводке штаба германских вооруженных сил говорилось:

Сведения Туренчика подкреплялись материалами нашей разведки. Все говорило о том, что в ближайшие дни гитлеровцы предпримут против нас серьезную акцию.

А на другой день произошло еще одно важное событие, ускорившее наш выход из Боровца.

Рано утром от Семена Стрельцова прибыл усталый и забрызганный грязью Турвиц, связной Вацлава Борца. В донесении, которое он принес, указывалось, что гитлеровцы готовят массированную бомбежку Боровца. Это сообщение поступило от Адама и заслуживало доверия.

Немного отвлекусь, чтобы рассказать, кто такой Адам. Однажды к пану Вацлаву зашел купить сигарет и выпить кружку самодельного пива поляк — фольксдойч Адам. Он повредил руку и, получив недельный отпуск, ехал повидать родственников. «Добрый» Вацлав угостил его обедом и кружкой пива. Адам рассказал, что он служит в Кракове в особом батальоне по охране правительственных зданий.

— Подфартило тебе, — позавидовал Вацлав, — такая почетная служба не каждому сейчас достается.

— Нет, брат, не почетная, а позорная, — с грустью сказал поляк. — Выгонят русские немцев, а как мне потом жить с поляками?..

Весь этот разговор я слушал, скрывшись в складе товаров, который от комнаты отделяла тесовая перегородка. «Нас с Вацлавом двое, Адам один, почему бы мне не рискнуть выйти».

Я вышел, поздоровался и отрекомендовался командиром советских партизан.

— Вы правильно рассуждаете, — сказал я Адаму, — и пока не поздно давайте вместе подумаем, что вам делать дальше?

Слова «командир советских партизан» потрясли Адама. Он побледнел и дрожащей рукой попытался расстегнуть кобуру пистолета. Я остановил его.

— Я к вам мирно, а вы сразу за оружие. Нехорошо. Давайте лучше выпьем пива и поговорим о деле.

— Вы уж простите меня за пистолет, это я с испугу, — откровенно сознался Адам. — До сих пор колени дрожат.

Выпить не пришлось. Наблюдавший за улицей Турвиц доложил, что слышен шум приближающихся автомашин. Мы ушли с Адамом в лес, там и договорились. Адам стал нашим верным помощником. Он не поехал в деревню, а возвратился в Краков выполнять наше задание.

17 февраля Адам сообщил, что в ближайшие два дня авиаполк, дислоцирующийся в районе Люблина, будет бомбить советских партизан.

— Командир этого полка, — сказал Адам Стрельцову, — запросил метеосводку погоды на два дня, вот ее копия.

Стрельцов поручил Турвицу доложить, что сообщения Адама подтверждены из Люблина Николаем.

— Надо уходить, — сказал Вершигора. — Фрицы педанты и действуют точно по приказу, раз машину запустили — будут бомбить.

18 февраля 1944 года соединение оставило Боровец, а спустя десять часов авиация противника начала бомбежку.

Почти десять дней не выходили мы из тяжелых боев. Фашисты направили против нас воинские подразделения, личный состав и вооружение которых в несколько раз превосходили наши силы. В самый разгар ожесточенных боев дивизия располагала всего лишь одной 76-миллиметровой пушкой, вторая подорвалась на мине на подступах к реке Сан. Погибли артиллеристы Виктор Морозов и Николай Амелин. Я дружил с этими ребятами и с их командиром Дегтевым. Вспоминается последняя встреча с ними. Уже темнело. Обозы дивизии двигались к Сану. Я стоял на обочине дороги, Морозов и Амелин сидели на лафете орудия и о чем-то беседовали. Заметив меня, они помахали руками, а через час их уже не стало.