У нас особое задание

СХВАТКА В МОТОЛЕ

В Мотоле дивизия задержалась на три дня, и это было нашей ошибкой, которая могла стоить многих жертв. Местечко Мотоль расположено на берегу озера и окружено большим массивом леса. Этим воспользовались гитлеровцы и начали скрытно накапливать силы. Перед наступлением они решили воздействовать на психологию партизан, внести панику и сломить их боеспособность. Во второй половине ночи загудели самолеты, кружась над Мотолем. Они навесили световые парашюты, которые ярко освещали местечко и подступы к нему. Партизаны вышли на улицу и с любопытством наблюдали за этим зрелищем. Жители местечка в первый и последний раз видели такую иллюминацию.

Гитлеровцы повели наступление, сбили наши сторожевые дозоры и просочились на окраину села. Партизаны вступили в бой, отправив в безопасное место обоз с ранеными. Особенно упорно дрался с нами 67-й эскадрон власовцев. Это были отъявленные бандиты, и не случайно командование вермахта поручило им охрану тыла.

— Где майор Стрельцов? — спросил я в разгар боя у разведчиков.

Они пожимали плечами.

Вместе с Ваней Сергиенко я побежал к дому, стоявшему в сорока метрах от леса. В нем я и Стрельцов занимали комнату. Измученный тяжелыми боями и бессонными ночами, Семен спал на лавке под образами и громко храпел. Хоть плачь, хоть смейся!

— Немцы! — крикнул я.

Но это не произвело впечатления на Семена.

Я стащил его с лавки, тут только он проснулся, мы выскочили на улицу и оказались лицом к лицу с группой власовцев.

У Сергиенко был ручной пулемет. Огонь пулемета и наших автоматов заставил предателей отступить. Двое остались на месте. Отстреливаясь, мы последними покинули Мотоль. Втянулись в лес, постепенно прошло напряжение от боя, можно было закурить.

— Ну как тебе, Семен, понравилось гостеприимство Мотоля? — спросил я.

Стрельцов засопел и что-то пробормотал еле слышно.

14 апреля 1944 года штаб дивизии и опергруппа дислоцировались в селе Локтоше, что в шестидесяти километрах юго-восточнее Барановичей.

Весна была в полном разгаре, бурно шумели ручьи, кое-где на пригорках показалась зелень.

Стайка ребятишек, засучив штаны, босиком бегала по грязи и холодной воде. Прислонившись к углу избы, я какое-то время наблюдал за их игрой.

Когда мы вошли в отведенную нам избу, на лавке лежал мальчишка лет девяти и громко плакал, а мать завязывала тряпками намазанные сметаной ноги. Мне показалось, что я уже видел этого пацана в луже.

— Вы только посмотрите, добрые люди, — обратилась она к нам, — сладу с ним нету, каждый день луплю ремнем — не помогает. Бегает босиком. А ведь еще заморозки бывают.

Как потом оказалось, Наталья Федоровна, так звали хозяйку, лишь для красного словца сказала, что лупит Кольку каждый день. Володя Павлюченко, посмотрев на его ноги, сказал:

— Знаешь, Коля, если говорить откровенно, тебе стоило всыпать, у тебя же кожа потрескалась до крови.

Коля уже не плакал. Он спокойно ответил:

— Это она так, чтобы власть показать. Она добрая, только грозится, а не бьет. У меня каждую весну цыпки. В прошлом году хуже было.

Только мы расположились в доме, разведчики привели подозрительного человека. Допрашивать его здесь было нельзя. Перешли в другой дом.

В сопровождении известного партизанского разведчика Ефрема Берсенева осторожно, как бы крадучись, вошел задержанный. Он, не торопясь, устремив взгляд на иконы, перекрестился и изрек:

— Благословен господь бог наш, мир вам, православные!

В углу под иконами сидел Володя Павлюченко, он растерялся, ведь молился-то дед прямо на него. Володя, скользя по лавке, отодвинулся в сторону.

— Садитесь, — ответил я. — Будем говорить не о божьих, а о мирских делах.

Перед нами сидел дряхлый старик, длинные волосы спадали до плеч, смешивались с седой бородой, весь он был какой-то грязный и жалкий. Глубоко впавшие глаза осторожно обшаривали комнату.

— Я, гражданин начальник, — сказал задержанный, — с отроческих лет проповедую благодетель божью.

«Ага, — подумал я, — гражданин начальник. Значит, бывалый тип».

Вмешался Берсенев:

— Иван Яковлевич, он придуривается. Задержали мы его не случайно, он ходил по деревням, выявлял советских людей, интересовался партизанами.

Берсенева я знал давно. В соединении его почему-то звали Сашей, хотя мать назвала его Ефремом. Берсенев был очень хороший разведчик. Мы не знали случая, чтобы материалы, добытые Сашей, не нашли подтверждения. И сейчас задержанный заерзал на стуле, опустил голову так низко, что борода оказалась на коленях.

— Ну, раб божий, — сказал я, — давайте будем говорить откровенно. Идет война, а времени у нас мало.

Наступило молчание. Никаких документов у старика не было, и он мог назвать себя кем угодно. Как бы очнувшись, он сказал:

— Семейкин я, Осип Порфирьевич. Все надоело, жизнь кончена. Буду с вами откровенным, потому что зол на них, они окончательно исковеркали и без того нерадостную мою жизнь.

— Кто это они?

— Немцы, конечно.

Глухим, скрипучим голосом он медленно «выталкивал» из себя слова. Родился Семейкин в богатой религиозной семье в таежной сибирской деревне. Отец имел большое хозяйство, пасеку, занимался извозом и держал батраков. Осип — единственный наследник отцовского богатства, учился в Кузнецкой гимназии, после которой отец предполагал перевести его в Томскую духовную семинарию. Осип любил погулять, поесть, а денег, которые давал скупой отец, не хватало. Тогда он уговорил двух гимназистов, они поехали в деревню, ночью проникли на пасеку отца, разорили пять ульев, чтобы продать мед на базаре. Отец узнал «почерк» сына и немедленно примчался в город. Он застал сынка в постели искусанного пчелами. Залепив ему пару оплеух, сказал:

— Ну вот что, ты годишься служить сатане, а не господу богу. Денег от меня ты больше не получишь. Живи по своему разумению.

Перекрестившись, отец уехал. С гимназией было покончено. Осенью 1916 года Осип работал сначала переписчиком, а потом счетоводом в частной фирме, скупавшей пушнину, и смиренно ждал кончины отца. Наступившая революция развеяла мечты Осипа.

— В деревню, где жил отец, прибыл какой-то отряд анархистов, — сказал Семейкин, — дом сожгли, лошадей угнали, а хозяйство разорили.

Собрав пожитки, Осип махнул подальше от этих мест, в Томск. Там он стал советским служащим по счетной части. Не будем больше утруждать читателя биографией Семейкина. Скажем коротко. В Томске он познакомился с девушкой-москвичкой, женился и, таким образом, «по воле господа» стал жителем столицы. Жена работала медсестрой, а Семейкин бухгалтером продуктового магазина. Сначала все шло хорошо; родилась дочь и жили в достатке.

Года за два до войны в служебное помещение магазина зашел средних лет мужчина. Директора не было. Он обратился к Семейкину с просьбой достать несколько банок черной и красной икры. Семейкин понял, что имеет дело с иностранцем. За оказанную услугу тот хорошо заплатил. После этого иностранец бывал в магазине еще несколько раз и всегда щедро платил. Так Семейкин познакомился с сотрудником германского посольства, который просил называть его просто Вальтером.

— Наши встречи, — сказал Семейкин, — участились. Дважды мы были с ним в ресторане, но Вальтер считал это опасным.

Виделись они на квартире Семейкина либо за городом. Семейкин понял главное: зарплата — мелочь по сравнению с тем, что он уже получил и может еще получить от Вальтера, которого пока интересовало, каковы запасы продовольствия на складах столицы, каков ассортимент продуктов, аккуратно ли удовлетворяются заявки магазинов? Используя служебное положение, связи с райторгами и базами, Семейкин доставлял Вальтеру нужные сведения. Каждый раз Вальтер старался убедить Семейкина, что существование коммунистической России недолговечно, что его, Семейкина, счастье не здесь, а там — на Западе, в Германии, Осип Порфирьевич уверовал в лучшее будущее и решил, что надо иметь ценности. На полученные от Вальтера деньги он покупал у частных лиц золотые монеты царской чеканки, кольца и другие ювелирные изделия. На квартире появился небольшой железный сундучок с крепким и сложным замком, доступ к которому имел только он. Семейный бюджет был урезан. Жене он отдавал треть своего заработка. На эти деньги она обязана была не только покупать все необходимое для себя и дочери, но и кормить Семейкина.

— Не выдержала такой жизни моя многострадальная жена, — жаловался Семейкин, — опротивел я ей, взяла дочь, да и уехала на Урал к родственникам.

Основное предательство, как сказал Семейкин, он по заданию Вальтера совершил через год после знакомства с разведчиком.

— Все началось с газеты «Вечерняя Москва», — сказал Семейкин. — В ней появилась заметка о сотрудничестве науки с производством. В заметке сообщалось о каком-то изобретении ученого, работавшего на одном из московских заводов. Заметка вызвала интерес германского посольства. Был установлен завод, куда часто приезжал ученый. Вальтер дал задание найти подходы к заводу.

Было обещано ценное вознаграждение, и Семейкин приступил к выполнению. Он несколько дней тщательно изучал обстановку около завода, наблюдал за людьми. Рядом находился пивной ларек, куда заглядывали рабочие выпить кружку пива. Семейкин обратил внимание на то, что некоторые из них, отпив полкружки, вынимали из кармана чекушку водки и делали «ерш».

Радостно забилось сердце Семейкина, когда он увидел, что один из рабочих балуется «ершом» ежедневно. Несколько раз Семейкин «случайно» оказывался рядом с пьяницей и угощал его своей водкой. Познакомились. Семейкин назвал себя техником одного из заводов, а новый знакомый оказался токарем Прокопом Исаковым.

Семейкин доложил Вальтеру, немец одобрил знакомство и предложил закрепить его.

Во время очередной встречи Семейкин пригласил Прокопа в столовую, где оба основательно выпили, но Прокоп еще был в здравом уме и твердо стоял на ногах. Семейкин затащил его в продуктовый магазин, купил пол-литра водки и колбасу. За углом магазина Семейкин напоил Прокопа до бессознательного состояния.

Напротив магазина был вытрезвитель. Семейкин затеял скандал. Оба оказались в этом вытрезвителе. Рано утром Семейкина разбудили.

— Ну вот что, работяги, давайте подведем итог вашим похождениям, — обратился дежурный милиционер к Семейкину, — получайте остаток денег. Штраф с вашего приятеля взыщем через бухгалтерию завода. А может, вы уплатите за него?

Семейкин охотно согласился и уплатил за гостеприимство. Прокоп был растроган и поклялся Семейкину в вечной дружбе. В июле, а может, в августе 1940 года Семейкин познакомил Прокопа с «хорошим» человеком — Вальтером. Вручая Семейкину за труды солидную сумму, Вальтер запретил ему дальнейшие встречи с Прокопом. Подчеркнуто официальным тоном сказал:

— Забудьте дорогу к этому заводу.

Наступил 1941 год. Встречи с Вальтером продолжались. Он требовал от Семейкина сведений о работе магазинов, размещении баз и складов с продовольствием. Семейкин старательно выполнял задания и получал вознаграждение. Последняя встреча с Вальтером состоялась ранней весной. Он сказал, что временно встречи будут прекращены; есть опасность провала. Семейкин перепугался и спросил:

— Вы поможете мне уехать на Запад?

— Все в свое время, — ответил Вальтер и, не подав руки, ушел.

Это насторожило Семейкина. Уже немало ценностей легло в его железный ящик. Он стал готовиться покинуть столицу. Оставалась еще большая сумма денег, которую нужно было превратить в иностранную валюту и ценности. Случайная встреча заставила его поторопиться. Семейкин шел по улице Горького и заметил, что за ним следит Прокоп. Он свернул в переулок и ускорил шаг, но Прокоп нагнал его.

— Хочешь убежать, сволочь, — угрожающе заявил он, — втянул меня в грязное дело, а теперь в кусты. Не уйдешь. Сейчас я тебя сведу на Лубянку, вместе будем отвечать.

Семейкина трясло как в лихорадке, он дрожащими руками вытащил из бокового кармана пачку денег. Прокоп вырвал деньги и, не оглядываясь, удалился.

Семейкин взял такси и поехал на квартиру. Целый день он потратил на то, чтобы зашить ценности в пальто, пиджак, брюки и спрятать во второе дно чемодана. В боковой карман положил фальшивые характеристики и справку, в которой указывалось, что он едет в Минск к больной жене и дочери. В характеристиках говорилось, что он активный общественник и предан Коммунистической партии и Советской власти.

— Вот эти-то характеристики, — жаловался Семейкин, — испортили мне всю жизнь и лишили здоровья.

Война застала Семейкина в Белоруссии. Он умолял, плакал и упорно пробивался в Минск к больной жене и дочери.

Минск уже был занят гитлеровцами.

До него оставалось каких-нибудь сорок километров. По дорогам идти было нельзя, не пускали заслоны Красной Армии.

Семейкин, усталый и обессиленный, свернул в сторону и шел проселочными дорогами вдали от людей. В одной из лесных деревень попросился передохнуть и крепко уснул.

Нагрянули оккупанты.

Радости Семейкина не было конца. Но… при обыске у него обнаружили характеристику. Не поверив его клятве в преданности, фашисты отобрали все ценности и избили так, что он остался калекой на всю жизнь.

Так плачевно закончилась карьера предателя. Теперь он сидел перед нами и горько плакал.

— Скажите, Семейкин, — обратился я к нему, — почему вы так откровенно все нам рассказали?

— Э, гражданин начальник, когда человек знает, что стоит на краю пропасти, то у него есть потребность облегчить душу — неважно кто будет исповедовать — поп, дьякон или кто-то другой.

— Вы сами поставили себя на краю пропасти, когда дали согласие сотрудничать с немецкой разведкой, — заметил я.

— Тогда было другое дело…

В ответ на наш запрос с Большой земли сообщили, что Семейкин Осип Порфирьевич работал бухгалтером магазина, зафиксированы его связи с иностранцем. Из Москвы выехал в Белоруссию.

Предатель получил по заслугам.