Уроки нежности

Глава 13

СЕРЕБРИСТЫЙ ЛУННЫЙ СВЕТ освещает спальню, и я не могу уснуть, глядя на пустую смятую постель Луны. Она не пришла ночевать. Неужели она с Беном? Я нисколько ее не осуждаю, мне вообще без разницы, кто с кем спит. Но тот факт, что она попросила Шнайдера разобраться со мной… Чего она хотела? До какой крайности Бен был готов дойти? Мысли сводят меня с ума. В безопасности ли Луна?

Что мы обычно делаем с теми, кто знает слишком много?

– И что же вы делаете? – шепчу я в тишину. – Сбрасываете их с башен?

Страх холодной волной поднимается от кончиков пальцев до самой груди, леденя сердце. Они убили тебя, Люси? Что ты знала? И почему мне не дает покоя случившееся с тобой? Опускаю веки и вижу ярко-зеленые глаза. Я никогда не была с ней знакома, мы вряд ли бы подружились. Люди гибнут каждый божий день. Богатые, бедные, всякие… К кому-то смерть приходит тихо, а кого-то встречает болью и кровью. Но почему образ Люси Ван дер Гардтс преследует меня?

Этой ночью необычайно тихо, отчего становится еще страшнее. Будто все живое вымерло. Раньше я любила такие моменты. Мне дышалось легче, полной грудью, мысли успокаивались и превращались в плавный поток тягучей горной реки. Но сейчас все внутри меня бурлит от тревоги. Я сажусь на постели, пытаясь осознать, с чего вдруг мое сердце, как тревожная сирена, начинает биться все сильнее и пытается вырваться из груди. Задерживаю дыхание. За дверью только что загорелся свет. Я вижу это сквозь узкую длинную щель. В коридоре автоматическое освещение, и оно срабатывает от датчиков движения. Кто не спит так поздно? Поток света перекрывает тень… кто-то встал перед дверью. Перед моей дверью. Луна? Замираю и, делая тихие вдохи, медленно считаю про себя секунды. Дверь не открывается. Тень все еще там. Я напряжена и слышу, как бьется мое сердце, улавливаю каждый шорох. Раз – и тот, кто за дверью, наклоняется, я слышу шелест холщовой одежды. Два – и в узкую щель снизу почти бесшумно проскальзывает послание. Конверт сверкает белизной на темном полу. Три – и тень исчезает. Тихий, едва уловимый звук шагов по кафельному полу. Руки у меня начинают дрожать, и вся спина покрывается потом. И лишь когда свет гаснет, я понимаю, что в коридоре больше никого нет…

Медленно считаю до ста. На всякий случай… вдруг кто-то меня поджидает. Но тишину больше ничто не нарушает. Она такая холодная и мертвая… Вся дрожа, я встаю с постели и на цыпочках проскальзываю к двери. Конверт средних размеров, и от него исходит запах… да, это же не могут быть галлюцинации? Я принюхиваюсь и улавливаю отчетливые нотки цветочного аромата. Неужели это послание оставила девушка? Пальцы не слушаются, когда я рву плотную бумагу. «Лучше не открывай, пойди с этим к мадам Де Са и потребуй разбирательств!» – твердит внутренний голос, любящий логику и порядок. Вот только вдруг происходящее – чья-то глупая шутка? И я опозорюсь перед мадам, которая знает, что мне выделили полную стипендию. Я не могу такого допустить, поэтому вытаскиваю из конверта напечатанное на компьютере послание: «Держись подальше от Маунтбеттена, маленькая стипендиатка, иначе остатки твоего тела придется отковыривать с каменной дорожки под башней». Но это не все – из конверта выпадает что-то еще. Я наклоняюсь к полу и с удивлением понимаю, что это фотографии. Глянцевая на ощупь бумага, по которой скользят мои потные пальцы. Я вглядываюсь в первую и… теряю равновесие. Не удержавшись на ногах, падаю и больно ударяюсь о стол. Ужас! Ужас! Ужас! Прикрываю рот рукой, подавляя рвущийся наружу крик. Вопли срываются с губ, и я плотнее зажимаю рот.

На пяти снимках изображена Люси Ван дер Гардтс. Точнее, ее окровавленное, изуродованное тело. Я вижу ее мозги в луже крови, неестественно торчащую вверх правую руку. Ее глаза, вытекшие из глазниц, открытый рот и выбитые зубы. Снимки детальные, сфокусированы на каждой части ее тела. Из левой ноги торчит кость, плиссированная школьная юбка задрана и обнажает вывернутое бедро. К горлу подступает тошнота, я хватаю мусорное ведро, и все содержимое желудка вываливается из меня. На оборотной стороне одной из этих фотографий приклеено маленькое послание, напечатанное на компьютере: «Уж поверь, я сделаю из тебя такую же красавицу». А на шестом снимке – фото стены из ванной в Гштаде: YOU ARE NEXT.

Я хватаю первый попавшийся свитер, в тапочках выскакиваю из спальни и, когда за мной закрывается дверь, понимаю, что оставила ключ-карту внутри. Но этот промах не огорчает меня даже на секунду, в комнате я не чувствую себя в безопасности. Мне срочно нужно… нужно… куда бежать? На стене в коридоре висят часы. Три ночи ровно. Маленькая стрелка на трех, большая на двенадцати… Я не знаю, куда несут меня ноги. Но я крепко прижимаю к груди фотографии мертвого тела и бегу по лестнице вниз. Хочется оказаться как можно дальше отсюда. Хочется сбросить с себя весь ужас и страх. Вот только я, напротив, вцепилась в послание и в снимки, боясь выпустить их из рук. Мне нужно уезжать из этого сумасшедшего дома! Но стипендия, мое будущее?

Я выбегаю на улицу, ноги мгновенно промокают. Мои тапки, как губка, впитывают влагу. И прежде чем рациональная часть меня продумывает правильный следующий шаг, я бегу в сторону мужского общежития. Бегу так быстро, как никогда. Во рту появляется привкус крови, и в боку покалывает, но я не останавливаюсь и, лишь оказавшись перед дверьми, понимаю, что у меня нет ключа.

– Селин? – слышу я за спиной.

От неожиданности подскакиваю на месте. Пульс учащается, в глазах на миг темнеет, но я заставляю себя сосредоточиться на подошедшем. Это Этьен. Он снимает с головы капюшон худи и оглядывает меня снизу вверх. Мой красный вязаный свитер весь в катышках, клетчатые пижамные штаны из хлопка под сильным ветром надуваются, словно парашют. Я прикусываю сухие губы и внимательно изучаю лицо парня. Что он делает в три часа ночи на улице?

Взгляд темных глаз падает на конверт в моей руке.

– У тебя что-то случилось? – спрашивает он.

Я надеюсь, что ширины моих ладоней хватит, чтобы прикрыть ужасные снимки. Продолжаю крепко прижимать их к груди. Молча буравлю парня взглядом. А вдруг это он подкинул мне фотографии? Почему он не спит?

– Где ты был? – Я не узнаю свой голос, хриплый и пронизанный страхом, как у загнанного в угол животного.

Я отступаю на несколько шагов и ударяюсь о холодную кирпичную дверь. Затылок больно покалывает. Этьен несколько раз удивленно моргает:

– Что с тобой стряслось?

– Ты не ответил на мой вопрос. – Я с облегчением замечаю, что он стоит где стоял, и не сделал ни единого шага в мою сторону.

– Ты пришла к Уиллу? – Он засовывает руку в карман.

Мне кажется, еще секунда – и он вытащит оттуда огромный острый нож. Не знаю, почему именно так работает моя фантазия, но я столь напугана, что перестаю дышать и с ужасом смотрю, как Этьен медленно вытаскивает ладонь.

– Я тебя не обижу, – почему-то говорит он и трясет в воздухе ключ-картой. – Я открою?

На его пластиковой карте что-то написано, но у меня от страха все расплывается перед глазами.

– Пошли, а то заболеешь, – с тревогой произносит Этьен. – Ты вся промокла и дрожишь.

И лишь сейчас я замечаю, что моя челюсть ходит ходуном, а зубы стучат.

– Если хочешь, я проведу тебя до твоей спальни.

В голосе парня звучит тревога. Видно, что ему неловко и он теряется, однако предлагает мне свою помощь. Но я с ужасом думаю о том, чтобы оказаться одной в своей спальне. Я молча качаю головой, потому что знаю: если открою рот, то просто разрыдаюсь.

– Хорошо, Селин. Пошли согреем тебя. – Он открывает дверь и придерживает ее для меня.

Я быстро проскальзываю внутрь. В здании сухо и тепло. Кончики пальцев моих ног покалывает от холода. Этьен идет вслед за мной, но держит расстояние. Я благодарна ему за это.

– Что у тебя в руках? – все-таки спрашивает он.

Я каменею перед входом в лифт.

Через какое-то время он бросает:

– Понял! Не хочешь говорить – не будем.

Я даже не поворачиваю голову в его сторону. Мы входим в лифт, и я впечатываюсь в самый угол. Этьен озадаченно поджимает губы и держится в стороне. Парень проявляет чуткость, но все же… что он делал в три часа ночи на улице? Откуда шел? Не притворяется ли?

Лифт подает сигнал, что мы прибыли, железные двери разъезжаются, и Этьен жестом приглашает меня пройти вперед. Я выскакиваю и слышу за спиной его размеренные шаги. В коридоре лишь мы вдвоем. Наконец мы подходим к двери. Этьен стучит и, поскольку никто не открывает, прикладывает к ней свой ключ. Я замечаю надпись. Черным лаком для ногтей на карте написано: Alohomora. Этьен ловит мой взгляд, и уголок его губ приподнимается.

– Да, это именно то, о чем ты подумала. – Он придерживает открытую дверь.

И только сейчас я осознаю, что не знаю, чья это комната, на каком мы этаже, как долго шли от лифта. Если мне нужно будет бежать, то в каком направлении? Мой топографический кретинизм меня погубит.

– Где мы? Это твоя спальня? – Я облизываю пересохшие губы.

Брови Этьена удивленно взлетают вверх.

– Комната Уилла, – качает он головой.

Я кошусь на ключ-карту в его руках:

– У Уильяма нет соседа. – Мой голос дрожит.

– Его действительно нет. – Он прячет карточку в карман и постукивает по нему. – Это заклинание открывает все двери.

Наконец я собираюсь с духом и заглядываю ему в глаза. Он молчит, будто ждет, что я открою рот и расскажу о случившемся. Но у меня в глазах собираются слезы, а в голове мелькают ужасающие кадры со снимков, которые я изо всех сил прижимаю к груди.

Этьен покашливает:

– Селин, заходи.

Я качаю головой, осознавая, насколько это плохая идея. Держись подальше от Маунтбеттена, иначе… я сделаю из тебя такую же красавицу. Перед глазами стоит изуродованное тело, тошнота подкатывает к горлу, и, не в силах справиться с ней, я наклоняюсь, все тело сотрясается в рвотных судорогах. «Я только что блеванула Этьену на кроссовки», – с ужасом думаю я и готова провалиться от стыда сквозь землю. За моей спиной слышны тихие шаги.

– Твою мать, – тихо ругается парень.

Неожиданно перед моим носом появляется черный платок. Я знаю, кому он принадлежит. Аккуратно беру его и протираю лицо.

– Что с ней? – грубо спрашивает Маунтбеттен у Этьена.

Я вижу, как темные брови последнего приподнимаются.

– Я откуда знаю? Это я должен у тебя спрашивать, – тихо рычит он. – Она стояла внизу перед дверью и дрожала.

Внимательный взгляд Уильяма сканирует меня. Хочется спрятаться от него, но сил нет.

– Дрожала? Почему?

– Что ты опять натворил, Уилл? – Этьен устало прикрывает глаза. – Я думал, что все твои выходки в прошлом.

Маунтбеттен не реагирует на обвинения друга, его внимание приковано ко мне. Я закрываю глаза и опираюсь на стену.

– Мне кажется, у нее шок, – доносится до меня голос Этьена. – Я предложил проводить ее к женскому общежитию…

Я резко открываю глаза и качаю головой. В глазах вновь собираются слезы, подбородок дрожит.

– Видишь! – чуть не кричит Этьен. – Я решил, что ее лучше привести к тебе.

Я не понимаю, почему Этьен так решил. Чем он вообще думал? Однако я ведь сама пришла сюда. Он встретил меня у входа. Так что этот вопрос скорее ко мне. Что было у меня в голове? Что я забыла рядом с ним? Необъяснимо, но я чувствую себя в безопасности только рядом с этим психом.

Уильям крепко хватает меня за плечи.

– Кто тебя обидел? – тихо спрашивает он. В его свинцовых глазах полыхают молнии.

И я прижимаюсь к его груди. От него исходит успокаивающий запах леса, я вдыхаю его, изо всех сил стараясь прогнать липкий, холодящий изнутри страх.

Этьен неуверенно переминается с ноги на ногу.

– Ладно, я пойду, – неловко бормочет он.

Мы не прощаемся. Я слышу его шаги, а затем звук закрывающейся двери. Чувствую прикосновение теплых ладоней. Уильям обнимает меня и аккуратно подталкивает войти. В его комнате темно, но серебристый луч луны освещает стерильную чистоту, лишь постель не застелена и одеяло клубится облаком.

– Ламботт, – зовет Маунтбеттен, и я хмурюсь. Он ловит мой взгляд. – Что стряслось? – Пауза, а затем его ладонь ласково скользит по моей щеке. – Ты… – запинается он, качает головой, будто собирается с мыслями, и наконец произносит: – Ты можешь мне все рассказать. – Очередная неловкая пауза, и неожиданно шепотом: – Селин.

Мое имя его голосом… он впервые назвал меня по имени. Я перестаю прижимать кисти к груди и протягиваю их к нему. Мой взгляд падает на снимки и послание, руки начинают дрожать от страха, а в горле застревает крик. Морщинка между бровей Маунтбеттена становится глубже. Он аккуратно, будто боясь меня спугнуть, забирает у меня снимки. Раньше он казался мне роботом без эмоций. Но сейчас, когда его серые глаза изучают фотографии, я так отчетливо вижу боль, страдание, муку, исказившие его лицо, что мне хочется забрать снимки обратно, извиниться за… не знаю за что, черт. За то, что показала ему их, приехала в эту академию, вляпалась непонятно во что.

Уильям прикрывает веки, и я вижу слезинку. Она медленно ползет по его скуле. Мраморные статуи тоже плачут. Это кажется столь меланхолично-прекрасным, что я невольно задаюсь вопросом, не сошла ли с ума. Он резким движением смахивает слезу и сильно сжимает губы. Наконец его глаза находят мои. Влажные, они блестят серебром в белом свете луны. Уильям не задает ни единого вопроса. Он просто смотрит на меня, а затем кладет листы на стол и берет меня за руку.

– Тебе нужно умыться, – хрипло произносит он.

Моя ледяная ладонь тонет в его горячей. Он включает воду и подводит меня к раковине. Молча изучает мой профиль. Уверена, мысли в его голове взрываются одна за другой. Стою как истукан и смотрю, как течет вода.

– Губа все еще болит?

Я оцепенела и не могу пошевелиться. Уильям подходит ближе, его тело прижимается к моему, когда он наклоняется, чтобы зачерпнуть воду. Мокрая ладонь касается моего лица. Один раз, второй, третий, четвертый. Нежно, аккуратно, он будто пытается смыть с меня весь ужас произошедшего. А затем резко отводит руку и опасливо заглядывает мне в глаза. Он сделал это бессознательно, поддавшись порыву, а сейчас пытается уловить мою реакцию.

– Прости. – Его шепот едва слышно за шумом воды. – Губа болит?

Я медленно качаю головой. Уильям отворачивается; он выглядит так, словно жалеет о содеянном. Открывает шкаф и достает оттуда новую зубную щетку.

– Вот, возьми, Ламботт. – Не дожидаясь, пока я ее возьму, он кладет щетку на раковину и выходит, плотно прикрыв за собой дверь.

Поднимаю голову и смотрю на себя в зеркало. Я такая бледная, сливаюсь с белоснежными стенами, а глаза красные – капилляры полопались. Под нижними веками тянется сеточка из красной паутины. Мои губы мокрые, видны ранки, что слегка кровоточат даже сейчас. Я, видимо, слишком сильно их кусала этой ночью.

Держись подальше от Маунтбеттена, иначе… я сделаю из тебя такую же красавицу, тревожно эхом звенит у меня в голове, и изуродованное лицо Люси отчетливо всплывает в сознании.

– Ты и правда идиотка, – злобно шепчу я своему отражению, затем беру зубную щетку и начинаю яростно чистить зубы. – Иначе что именно ты забыла в его комнате? Тебе действительно жить надоело?

Десны начинают болеть от моих стараний, но я продолжаю механически и грубо работать щеткой.

Шесть снимков. Последний мог сделать только кто-то из тридцати студентов. На Ника тоже покушались? Люси точно убили, сомнений нет. У какого-то извращенца есть коллекция снимков ее мертвого тела. Зубная щетка падает из рук и со стуком ударяется о керамическую раковину. У меня начинается паническая атака. Мятная зубная паста обжигает горло и пенится на языке. Я делаю несколько хриплых вдохов, но воздух не попадает в легкие. Панические атаки – частые мои гости, но с такой я сталкиваюсь впервые. Оседаю на пол и упираюсь щекой в холодный кафель. Очередная попытка вдохнуть безуспешна. Я задохнусь прямо здесь и сейчас.

Глаза наливаются кровью. Стучу ногами и руками по кафелю, но боюсь, что Уильям не услышит меня за закрытой дверью из-за воды, звонкой струей текущей из крана. Выхода нет, я пытаюсь дотянуться до двери и громко хлопаю по ней голой ступней. Через секунду дверь открывается, но я не вижу выражения лица Маунтбеттена. Перед глазами все сливается, еще мгновение – и я потеряю сознание. Но я чувствую его крепкие руки на своей талии, он поднимает меня и кладет на что-то мягко-твердое – не могу разобрать. Затем мощные струи ледяной воды летят мне в лицо, и я жадно приподнимаю голову им навстречу, ведь вместе с холодом ко мне возвращается жизнь. Резкие, короткие вдохи – и в кровь вновь поступает так нужный ей кислород. Лишь спустя пять минут я понимаю, что мягко-твердое – это Уильям. Он гладит меня по мокрым волосам, а я ощущаю спиной бешеное биение его сердца.

– Я никому не позволю обидеть тебя, Ламботт, – шепчет он мне на ухо.

Я слышу, что его голос дрожит, поднимаю голову. И первое, что вижу, – синие губы и трясущийся подбородок. А затем встречаюсь взглядом с его глазами, и от волнения в жилах стынет кровь.

– Слышишь? – повторяет он напряженно. – Я хочу, чтобы ты запомнила. Я не позволю никому, никому, – подчеркивает он и сжимает губы в тонкую линию, – обидеть тебя.

И я не нахожу, что ответить. Тело покрывается мурашками.

– Верь мне, – цедит Уильям. – Верь, Селин.

Мурашки бегут и бегут. Я тону в его глазах. В его твердом взгляде, в котором читается данное мне обещание. Коротко киваю, и с моих губ слетает:

– Верю.

А внутренний голос прагматика шепчет: невозможно быть такой дурой. Но дурой меня сделали эти серебристые глаза, полные отчаяния и искреннего гнева, от которого прерывается дыхание и хочется умереть.

Я засыпаю, глядя на его профиль и слыша тихое дыхание. И пусть у меня нет логического объяснения, почему я позволила ему снять с меня мокрые вещи и надеть чистую мужскую футболку, как именно мы оказались накрыты его одеялом и почему воздух, которым я дышу, пропитан запахом хвойного леса. Я не знаю, как объяснить, почему я прильнула к его крепкому и теплому телу, чувствуя напряженность, исходящую от него, – я знаю точно лишь одно: он не спит. Он слушает мое дыхание и смотрит на меня полузакрытыми глазами. Думаю, мы оба, мягко говоря, удивлены тем, как заканчивается наша ночь – или, правильнее сказать, начинается день. Ловлю себя на мысли, от которой готова задохнуться. Мне отчаянно хочется ощутить на вкус его бледно-мраморную кожу, до такой степени, что кровь в жилах закипает. Впервые в жизни я ощущаю подобное к парню. Прошлым летом я прочитала миллион статьей об асексуальности и даже была уверена, что отношусь к подобным людям. Абсолютно точно уверена. До сегодняшней ночи. Сейчас же жар внизу живота усиливается, и я сглатываю нервный ком в горле. Приподнимаю голову и тянусь к его лицу, останавливаясь в миллиметрах от его кожи. Мне страшно касаться его губ, и я приникаю к подбородку. Кожу покалывает легкая щетина. Уильям, словно статуя, замирает, а затем я чувствую его руку в моих волосах, и он меня слегка отстраняет.

– Это последствия стресса, – не глядя мне в глаза, шепчет он. – Это не твое истинное желание, – объясняет, как глупому ребенку.

Мне становится стыдно, и вместе с тем приходит осознание.

– Конечно, стипендиатки точно не в твоем вкусе, – вторю я его шепоту. – Тебе не нужно придумывать для меня глупые оправдания.

Уильям смахивает волоски с моего лба и наконец смотрит прямо в глаза:

– Я не нужен тебе.

– Почему? – глупо слетает с губ.

– Потому что я несу лишь смерть и боль, – произносит он, и отчаяние, с которым сказаны эти слова, леденит душу.

Я хватаю его за руки и хочу что-то сказать. Как-то облегчить эту ношу. Но нащупываю шрам на коже, что тянется вниз по запястью. Мои глаза округляются, и я смотрю на него с немым вопросом.

– Не получилось. Не смог, – тихо произносит Уильям и вытягивает свою руку из-под моей. – Всего лишь попытка…

Попытка… самоубийства. Холодящая недосказанность повисает в воздухе.