Усилитель. Трижды воскресший

Глава 12

Владимир. Монастырь.

Я встал в сторонке – любил наблюдать, как люди, проходя сквозь широкие двери собора, степенно спускаются по ступенькам и оказываются на соборной площади. Точнее, мне нравилось глядеть на их лица: после службы люди были спокойные и сосредоточенные, от их лиц веяло просветлением, задумчивостью и мудростью, как будто во время нахождения в церкви они поняли какую-то важную истину и сейчас пытались её осмыслить. Они ступали не спеша, даже не ступали, а шествовали, как будто боялись резкими движениями спугнуть это настроение умиротворённой задумчивости. Увидев меня, некоторые приветливо кивали головой, я кланялся в ответ.

Дождавшись, пока подойдут и соберутся все Перловы, мы пошли к машине, чтобы забрать вкусности, которые привезли для детей приюта. Приютских же, по утренней договорённости, тётя Таня должна была собрать и отвести в трапезную. Торт, который мы привезли, тётя Оксана делала накануне вечером – сама, с помощью тёти Лизы и дочерей. Так что ни масла, ни крема, ни шоколада на это произведение искусства они не пожалели: «Наполеон» в виде большущей раскрытой книги из тонких коржей, на которой шоколадными буквами были написаны пожелания хорошей учёбы, а по периметру и подносу густо рассыпаны «пятёрки», вырезанные из шоколада и клубники и «четвёрки» из ананасов. Дополнить пиршество должны были две корзины, доверху загруженные сдобой, начинённой ягодами и мёдом и коробка с отборными сортами чая – как же Перловым куда-то ехать в гости без чая?

Женщины быстро нарезали торт и раздавали его детям; зазвенели чайные ложечки и чашки, и вскоре детский гвалт, стоявший в трапезной, замолк. Я тоже с удовольствием съел кусок торта, хотя меня, по-прежнему, немного мутило. Постепенно шум и диалоги возобновились, дети стали задавать мне вопросы об устройстве на новом месте, я отвечал, но честно сказал, что ещё не осознал изменений. Детей поразило, что у меня в распоряжении две комнаты; что в целом дом просторный, при нём большой двор и сад; а большая тренировочная площадка находится за калиткой.

Завершив героическое уничтожение торта и плюшек, и запив всё это компотами и чаем, дети вызвались сопроводить семью Перловых на экскурсии по монастырю, а мы с тётей Таней пошли к игуменье. По дороге я задал вопрос: получится ли мне и дальше практиковаться в госпитале? Тётя Таня ответила, что обращалась с этим вопросом к руководству, и они обещали приглашать меня, если у них будут сложные случаи.

– Как там офицер, ну, морской пехотинец, выздоравливает?

– Уже выздоровел. Мы в Бурятии были, когда его «поставили на ноги» и он начал ходить, поначалу в корсете и опираясь на тележку, чтобы позвоночник не напрягался, потом и корсет сняли, а когда уже стал гулять каждый день по несколько часов, то его выписали и отправили в санаторий на реабилитацию. Юрий Васильевич Евич, ну, главный врач госпиталя сказал, что при выписке он особенно благодарил за «новые методики лечения» и просил им кланяться.

Я засмеялся, так как вспомнил, как он меня раскусил, когда неожиданно проснулся во время лечения.

От игуменьи, где она подробно расспросила меня о жизни у Перловых, обучению «дворянским штучкам» и правовым вопросам и подготовке к занятиям в лицее, мы с Татьяной пошли к отцу Игнатию, обратившим внимание на мой не очень здоровый вид. Я ответил, что меня немного знобит, видимо, вчера простудился; в машине по дороге в монастырь было прохладно, потом в соборе разогрелся, а на улице опять продуло; но всё под контролем и я с помощью дара процесс регулирую и надеюсь, что к началу занятий в лицее буду полностью здоров.

Так как запас по времени ещё был, мы с тётей Таней зашли на кухню: не смотря на праздничный день и отдых всех монастырских, на кухне работа кипела. Увидев меня, женщины дружно кинулись усаживать меня за стол, чтобы подкормить. На мои утверждения, что я только что поел торт и кушать не хочу, был ответ: – Это же котлеты. Раньше ты их в любое время ел – и до тортика, и после тортика, и вместе с тортиком, и вместо тортика. Неужто нашего Андрейку подменили?

Пришлось их успокоить и съесть три штучки, приятно хрустевших корочкой. Побывали мы у швей, зашли в теплицы, а оттуда направились до конюшни и кузницы: в честь праздника и воскресного дня дядя Толя и дядя Витя тоже не работали, но вечером им всё равно нужно было забирать коней с пастбища и вести на водопой: дядя Толя необходимость выпаса подтвердил своей привычной шуткой: война – войной, а обед – по распорядку.

Здесь отчёты мне пришлось давать более подробные: и какой у меня график занятий будет, и какая полоса препятствий на тренировочной площадке охраны, и сколько лошадей в конюшне и как за ними ухаживают. Пообещал наделать фото и скинуть, чтобы им легче было представить, какие изменения в тренировки мне прописать исходя из имеющихся тренажёров. Так как мы договорились, что после экскурсии будем ждать Перловых у конюшни, чтобы вместе сходить до храма Покрова на Нерли, то спешить нам было некуда, и я с удовольствием отвечал на вопросы. Да и просто пообщаться со своими наставниками мне хотелось – казалось бы, прошло всего несколько дней, а я уже успел соскучиться. Хватило времени до конюшни сбегать, где узнав меня, приветливо захрапели кони; а поняв, что я сегодня без вкусняшек – недовольно. И Красавка двух своих щенков привела – остальных уже разобрали, так что я с удовольствием поиграл с Четом и Уханом, которого так назвали за обвислые уши.

Вскоре семья Перловых вышла через калитку монастыря, и мы все вместе неспешно направились в сторону собора Покрова на Нерли. Впрочем, увидев пешеходный мост, проходивший над железной дорогой, младшее поколение Перловых стало ускорять шаг. Вслед за ними стали ускоряться и Геннадий Алексеевич с Оксаной Евгеньевной. Наигравшись на мосту, и посмотрев на поезда, проходившие внизу, дети спустились на дорогу к храму, выложенную из каменных плит и затрусили по ней.

Москва. Расположение Преображенского полка.

Идя из столовой, император обратил внимание на бледность и излишнюю серьезность внука.

– Что с Сашей? Он что-то сегодня хмурый и заторможенный, и молчит всё время, что на него не похоже, обычно-то он разговорчив и живо интересуется происходящим, – спросил он у наследника.

– Да, и пообедал он плохо. Говорит, что утомился во время молебна – в машине было прохладно, в соборе душновато и жарко, на перепад температур грешит.

Император подозвал внука, и пока они шли, расспросил о состоянии здоровья и впечатлениях от посещения Преображенского полка.

– Вернёмся в Кремль, врачу покажитесь, – бросил он коротко сыну.

Прохождение по территории части для императора и его свиты было организовано так, чтобы высочайшая делегация проследовала по самым ухоженным местам на территории полка и подошли к месту построения с его «парадной стороны». Полк к тому времени в полном составе стоял на плацу: построенные в ровные шеренги офицеры и солдаты были в новенькой исторической форме, блестели начищенными металлическими бляхами и кокардами, сверкали медалями и орденами, заливали округу бликами золотых погон, эполет и аксельбантов.

Как только император оказался в зоне прямой видимости, стоявший в середине плаца генерал Раевский прокричал: – Смирна!

Строй, и до этого не выглядевший расслабленным, немного встрепенулся: офицеры и солдаты развернули фигуры, приподняли плечи и подали корпуса вперёд.

– Равнение на средину! – прокричал Раевский.

Саше даже показалось, что он слышал щелчок от синхронного поворота голов на флангах полка.

Генерал Раевский развернулся и строевым шагом, высоко поднимая ногу и старательно оттягивая носок, под «встречный марш» направился к Романову.

– Ваше императорское величество! Сто пятьдесят четвёртый! Отдельный! Комендантский! Преображенский полк! В связи с годовщиной! Вручения! Георгиевского полкового знамени! Пааастроен!: – командир полка генерал Раевский немного растягивал слова и произносил их короткими рублеными фразами.

Приняв доклад, император в сопровождении генерала Раевского поднялся на трибуну, оглядел строй, и, приложив руку к фуражке, громко произнёс: – Здравствуйте, преображенцы!

– Здрамжеламвашимпервеличество!!!! – дружно откликнулся строй.

Раевский подал команду: – Флаг Российской империи! Боевое знамя полка! Георгиевское полковое знамя! Патриаршую хоругвь! Внести!

Оркестр заиграл полковой марш:

– Знают турки нас и шведы,

И про нас известен свет.

На сраженья, на победы

Нас всегда сам царь веде́т

Славны были наши деды –

Помнит их и швед, и лях,

И парил орел победы

На Полтавских на полях!

Саша смотрел, как молодцевато под музыку этого старинного марша знамённая группа прошла рядом с трибуной, затем вдоль строя и встала на правом фланге. В другое время он был бы в восторге от полной синхронности в движениях четырёх групп со знамёнами и сопровождавшего их взвода охраны, но сейчас сосредоточиться на происходившем мешала головная боль, неожиданно возникавшая и так же неожиданно исчезавшая; его по-прежнему бросало то в жар, то в холод, немного першило в горле, и цесаревич расстроился: он подумал, что симптомы похожи на ангину и если это подтвердится, то он проболеет не меньше недели и пропустит начало занятий в лицее. А в лицей хотелось: его маленький детский мир был ограничен множеством обязанностей, условностей и вполне серьёзных запретов, и лицей оставался чуть ли не единственным местом, где он мог почувствовать себя обычным ребёнком. Конечно, с поправками на свой статус и на статус лицея, предназначенного для обучения отпрысков знатных семей. Саша пытался прогнать от себя мысли о болезни, старательно нагонял на лицо лёгкую улыбку, но давалось это ему нелегко.

Император между тем прокашлялся и подошёл к микрофону: – Преображенцы! Сегодня императорская семья вместе с вами отмечает годовщину вручения георгиевского полкового знамени. Нет, и не может быть в армии ценнее награды, чем та, которая вручается только за подвиги на поле боя и за кровь, пролитую в сражениях. И нет в России полка, прославленного своим героизмом в стольких сражениях, как Преображенский. Уверен, каждый из вас гордится теми, кто стоял в строю полка до вас. Но и они, первые петровские гвардейцы, суворовские чудо-богатыри, герои войны с Наполеоном и всех последующих войн, сейчас с такой же гордостью взирают с небес на вас. Потому что они видят, что вы – достойные хранители и продолжатели их традиций, мужества и героизма. Этот праздник ваш по праву. Поздравляю вас с годовщиной вручения георгиевского полкового знамени!

– Ура! Ура! Урааааа! – трижды прокатилось от одного конца плаца до другого.

Император спустился с трибуны, а место у микрофона занял один из свитских генералов. Ровным поставленным голосом он отчеканил: – Указом его императорского величества Николая Петровича Романова, за мужество и героизм, проявленные во время выполнения задач в зонах ограниченных пограничных конфликтов, звания Герой Российской империи удостоен …

Офицеры, чеканя шаг, подходили к императору, Николай Петрович брал ордена у стоявшего рядом гвардейца, и пристёгивал на китель награждаемого. После «Героя» прошло награждение орденами в порядке старшинства их статуса. Каждому прибывавшему для вручения император жал руку и обменивался парой коротких фраз и высказывал пожелания успехов в дальнейшей службе. Затем состоялась церемония вручения погон старшим офицерам, которым недавно присвоили очередные звания. Завершением участия императора в награждении стала торжественная передача офицерам, получившим наследственное дворянство, подлинника императорского указа и выписки о внесении нового рода в Общий гербовник Российской империи. Эта часть церемонии всегда была самой красивой, так как по традиции те, кто получал наследственное дворянство «за силу» – при переходе с оранжевого уровня на жёлтый, – демонстрировали, что имеют право на это претендовать: перед тем, как получить патент они подходили к тумбе, установленной неподалеку от императора и клали руку на шершавую плиту: вспыхивавшая красно-оранжево-жёлтая дуга зажигалась над испытуемым, довольный офицер убирал руку и направлялся к императору. Некоторые, наиболее опытные во владении силой, добавляли эффекты – разбрызгивая воду, делавшую дугу ярче, или закручивая небольшой смерч, срывавший с радуги разноцветные клочья, или изобретая какие-то свои «прибамбасы». Каждый раз, когда над будущим наследственным дворянином загоралась трёхцветная радуга, строй аплодировал, и это оживляло ритуал.

Наконец, император вручил последний патент.

Распорядитель подал команду провести вручение в батальонах; шустрые ассистенты быстро вынесли и напротив каждого батальона установили стол, генералы распределились и теперь конвейер заработал по новой: вручались медали, офицерские и сержантские погоны, а молодым офицерам – сразу и патент о ненаследственном дворянстве.

Император, наконец-то, смог отдохнуть и подозвал внука с сыном.

– Ну, как, лучше не стало? – спросил он у внука.

Тот с сожалением отрицательно покачал головой.

Император подозвал медика, постоянно сопровождавшего его на выездах, и попросил цесаревича описать симптомы. Пока Саша отвечал на уточняющие вопросы врача, император повернулся к сыну: – Сколько там при инициации до жёлтого уровня не хватало?

– Приборы показали, что двенадцати процентов, и вроде как потом небольшой откат был. Думаешь, за эти два с половиной месяца набралось? При переходе никаких симптомов ведь быть не должно?

– Так и при инициации никаких симптомов быть не должно. А у него было, хорошо, что выдержал и не расклеился тогда. Картинку для телевидения не испортил, впечатлил и подданных и наших заклятых друзей. Саша, – обратился император к внуку, – ну-ка, до тумбы прогуляемся.

Втроём они подошли к тумбе, где до этого офицеры демонстрировали свой уровень владения магической силой и по согласному кивку императора, Александр положил руку на тёплую, согретую летним солнцем, шероховатую, отливавшую серым металлическим блеском, поверхность плиты.

***

Генерал Раевский проводил вручение. Он привык не затягивать подобные мероприятия, чтобы не утомлять стоящих в строю, поэтому лежавшие на столе стопки коробочек с наградами и с погонами быстро таяли. Офицеры и солдаты аплодисментами поздравляли своих сослуживцев, молодцевато выскакивавших из строя для награждения и знаменитым «кремлёвским шагом» подходивших для рапорта к генералу, получавших награду и так же лихо становившихся в строй.

Вручая очередную награду, он понял, что что-то неуловимо изменилось: строй по-прежнему стоял на месте, получившему грамоту о дворянстве молодому младшему лейтенанту дружно похлопали, но офицеры и солдаты исчезли. Точнее, исчезли не они: исчезло их внимание, – им не стало дела до вручения наград, до обычно придирчивых оценок того, как их сослуживцы выходят из строя и рапортуют, насколько чётко принимают награды и погоны; все взгляды были устремлены за спину командира полка и Павел Николаевич, быстро поворачиваясь, за эти две секунды успел прогнать в своей голове десяток негативных событий, которые могли произойти и сообразить, что делать в каждом случае…

Мальчишка… Точнее, какой же он мальчишка – цесаревич, одетый в тёмно-зелёный мундир Преображенского полка, стоял около тумбы, положив на неё руку. Рядом находились император и наследник, чуть поодаль – десяток генералов свиты.

Красная дуга колыхалась над ним, переливаясь оттенками. Под ней же уверенно разгоралась оранжевая; не прошло и минуты, как она вытянулась на всю длину и стала такой же широкой, как и красная. Медленно, клубясь в оранжевых бликах и рассыпаясь яркими искрами, под ней стала появляться узкая полоска жёлтого цвета.

Генерал Раевский был в начале лета на инициации цесаревича и видел тогда, что Александру для перехода на третий уровень не хватило совсем немного. И вот, похоже, прямо сейчас весь полк станет свидетелем, что за минувшие месяцы он это «немного» добрал.

И в самом деле, жёлтый цвет всё ярче разливался узкой полосой; сполохи и переливы оранжевого цвета её уже не заглушали. Трёхцветная радуга слегка вибрировала, изгибаясь и выпрямляясь над цесаревичем, как будто дышала, жёлтый цвет стабилизировался, «гулял» вместе с другими цветами и гаснуть не собирался. А значит – цесаревич перешёл на третий уровень. Весь плац замер, тысячами глаз в изумлении наблюдая за этой картиной.

Цесаревич убрал руку, и, виновато улыбаясь, повернулся к отцу и деду. Радуга медленно, словно неохотно, стала гаснуть.

Кто-то выкрикнул из строя: – Рядовому Преображенского полка, его императорскому высочеству цесаревичу Александру Владимировичу Романову, наше троекратное «Ура!».

Первое «Ура» получилось не громким и нестройным, второе – гораздо дружнее и на весь плац, а к третьему все успели сделать паузу и набрать побольше воздуха в лёгкие и казалось, что стёкла в казармах задрожали от восторженного и дружного гвардейского крика!

Владимир. На дороге от монастыря к храму Покрова на Нерли.

Я любил ходить к Покрову на Нерли в такие моменты, когда дорога, постоянно забитая туристами, двумя разноцветными многоголосыми потоками спешащая к нему и от него, становилась пустой. Но так становилось только поздно вечером, когда храм закрывался, а из приюта в вечернее время за территорию монастыря выпускали не охотно, как говорила сестра Татьяна – от греха подальше. А сейчас получилось даже лучше: на две недели храм закрыли на ремонт, и дорога была свободна от посетителей уже днём; она серой каменной змеёй, поблескивавшей в заходящем солнце, извивалась среди травы и редких деревьев, и каждая сланцевая плита, лежавшая на дороге, казалась чешуйкой этой огромной змеи. Кружились бабочки, стрекотали и изредка выпрыгивали на дорогу кузнечики, периодически проносили мухи, а заботливые пчёлы и шмели перелетали с цветка на цветок в поисках пыльцы, стремясь до конца лета забить соты зимними припасами.

Перловы так и держались впереди нас, и их голоса раздавались уже возле храма. Тётя Таня немного отстала от меня, выглядывая в траве лекарственные растения или цветы. Я начал спускаться в ложбинку, которая когда-то давно была руслом Нерли, и вдруг ощутил сильный удар внутри организма. Точнее, слабость, лёгкое подрагивание рук, учащавшееся сердцебиение, которые я регулировал сегодня в течение всего дня, внезапно объединились и закружились, обжигая изнутри. Внутри меня понеслась раскалённая лава, настолько горячая, что я выгнулся, лишь бы увеличить ей путь по моему телу и немного рассредоточить боль и плотно сжал зубы, чтобы не закричать от внезапно нахлынувшей боли. Мускулы, сведённые судорогой, сковало, в горле образовался спазм, а сердце зачастило от этой горячей волны и остановилось…

И я умер…