Усилитель. Трижды воскресший

Глава 18

Владимир. Лицей.

– Поединок деревянными стрелами? А почему не деревянными ножами? Или деревянными автоматами – встанем напротив друг друга с деревянными калашами и так «тра-та-та, тра-та-та»? Или деревянными саблями на деревянных конях? Это будет поединок века! – Эдуард Полуэктин, в класс которого я пришёл, чтобы ответить на его вызов и назвать оружие для дуэли, откровенно куражился. Стоявшие рядом с ним пацаны ржали в голос и крутили пальцем у виска.

Впрочем, на иной результат я и не рассчитывал. И такая реакция мне была даже выгодна – чем легкомысленнее он отнесётся к подготовке, тем легче мне будет с ним сражаться. Так что дождавшись окончания его тирады я просто сказал, что жду его предложение по дате и времени поединка.

– Я тянуть не буду. А после того, как твои стрелочки закончатся, и урон нанесён не будет, в соответствии с дуэльным кодексом уже я буду выбирать оружие. И это будут не деревянные сабли.

Развернувшись, я пошёл к выходу, и пока за мной не закрылась дверь в класс, слышал, как друзья Полуэктина, перебирая варианты, уже добрались до деревянных танков, самолётов и деревянной атомной бомбы.

***

В пятницу окончание первого факультатива я ждал с нетерпением – на это время Полуэктин предложил время для дуэли. Я согласился, и ближе к концу факультатива начал немного ёрзать, поглядывая на рюкзак со смартфоном – Василий Перлов вызвался привезти для меня снаряжение и стрелы, Борис набился ему в помощники, и я ждал от них смски, что всё в порядке. «Мы на поле» – звякнул смарт и я выдохнул. Можно и мне выдвигаться.

На стадионе всё было уже готово. Я предлагал Полуэктину расстояние для стрельбы в пятьдесят метров, но он настоял на тридцати, так что ровно на таком расстоянии были натянуты две ленты, за которые мы заходить не могли. Около моей ленты суетились браться Перловы, расставляя узкие длинные корзины со стрелами. Когда на поле стадиона появился Полуэктин, я уже закончил надевать снаряжение, разминался и рядами втыкал стрелы в грунт. В отличие от меня, Эдуард надел только кевларовый шлем с мощным прозрачным забралом и перчатки. Его красный спортивный костюм с белыми вставками ярко выделялся на пожухлой осенней траве стадиона. На такое легкомыслие я не рассчитывал. То ли традиционное для дворянства пренебрежительное отношение к стрельбе из лука, типа – занятие для простолюдинов – сыграло свою роль? Или же Полуэктин считал себя настолько непревзойдённым поединщиком, что рассчитывал на свою реакцию и надеялся, что я быстро расстреляю стрелы? Или в самом деле не верил, что деревянной тупой стрелой можно нанести серьёзный урон?

Зря не верил. Тупая стрела – это сила. Как говорил наш монастырский кузнец Виктор: – Не нужно недооценивать силу тупизны.

Появление на стадионе Полуэктина вызвало овацию – обычно на дуэли приходили только близкие друзья, но сегодня ситуация была иной: и Эдуард был знаменитым дуэлянтом, да и у меня с начала обучения в лицее набралось двенадцать дуэлей, которые я все выиграл. Предстояла тринадцатая – число считалось несчастливым, но заикнувшихся об этом Плетневых я одёрнул – суеверий только нам не хватало!

***

Мою подготовку к поединку Эдуард оценил своей знаменитой ухмылкой. Выйдя на поле, он помахал рукой трибунам, вызвав громкие крики и аплодисменты у сторонников. Я занял место возле ленточки, приготовившись к стрельбе. Примерно на метр передо мной в несколько рядов были воткнуты стрелы.

Дождавшись поднятия наших рук, сигнализировавших о готовности к поединку, секундант махнул рукой, и первая стрела сорвалась с моего лука.

Полуэктин, до этого лениво посматривавший по сторонам, подобрался, немного отклонился и резким движением поймал мою стрелу. Стадион зашёлся в овациях.

От второй стрелы он уклонился, от третьей – тоже, а вот четвертая его уже задела.

Я видел, что он обеспокоенно посмотрел на меня и потянулся к своему колчану, чтобы достать стрелу.

После первых пристрелочных выстрелов я разогнал стрельбу до максимального темпа: наложить, натянуть, выстрелить. Наложить, натянуть, выстрелить. Наложить, натянуть, выстрелить. На каждый выстрел – меньше секунды. Уклоняться от такой очереди сложно, а на тридцати метрах – ещё сложнее.

Моя стрела бьёт Полуэктина по пальцам, вытягивающим стрелу из колчана. Он разжимает пальцы, и стрела возвращается в колчан. В эту же руку прилетает ещё две моих стрелы, больно ударяя его по костяшкам пальцев. Он поворачивается ко мне боком, прикрываясь луком, и с тридцати метров я вижу, что он растерян: на такой ход поединка он явно не рассчитывал. Мои стрелы начинают лететь ему в коленную чашечку. Гримасу боли на его лице, прикрытом шлемом, я увидеть не могу, но уверен, что он терпит, сцепив зубы. Ещё несколько выстрелов в пальцы левой руки, сжимающей лук.

Первые два ряда стрел сделали своё дело – теперь Эдуард, даже если захочет, не сможет по мне прицельно стрелять – разбитые пальцы не позволят хорошо выстрелить. Над стадионом повисла тишина, сопровождаемая не сильным шелестом ещё не до конца облетевших осенних листьев; думаю, его болельщики, ожидавшие весёлого приключения, оказались не готовы к такому неожиданному повороту, когда их кумир терпит поражение «от каких-то нанайских стрел».

У меня оставалось ещё полсотни стрел, воткнутых в два ряда перед ленточкой и нужно было постараться завершить поединок, не используя стрелы из корзин, которые пришлось бы вынимать, а это неизбежно приведёт к падению темпа стрельбы. Так что очередную стрелу я посылаю Полуэктину в шею, вижу, как он дергается, и представляю, насколько ему сейчас больно. Туда же летит вторая стрела, за нею третья. Мне нужно сорвать тупым наконечником хотя бы небольшой лоскут его кожи, чтобы пошла кровь, и тогда поединок будет считаться оконченным. Второй вариант – признание поражения с его стороны я не рассматриваю: слишком много в нём гонора, слишком много поклонников на стадионе – и дожидаться, пока он пройдёт через все стадии осознания реальности: отрицание – гнев – торг… времени нет…

А дальше он мне сам помог. Точнее, захотел уберечь шею и сорвал шлем, используя его как щит для прикрытия от моих стрел. Часть стрел он отбивал, от каких-то уклонялся, но всё равно большая часть достигала цели. Я собирался несколькими выстрелами сорвать у него на шее или голове небольшой кусок кожи, но обратил внимание, что у него такие довольно приличного размера уши. Не сказать, что он лопоухий, но они явно больше среднего. Странно, до этого, даже при разговорах с ним, я это не замечал. Первая же стрела, летящая в ухо, попадает. Полуэктин дёргается. Но туда же бьёт вторая, и вроде даже отрывает фрагмент кожи. Ещё удачнее попадает третья стрела, которая бьёт по уху перпендикулярно, а не вскользь, как две предыдущие. Я вижу, как секундант вскидывает белый флажок, быстро подходит к Эдуарду, и осмотрев его ещё раз, поднимает флажок, подтверждая своё решение: значит, кровь пролилась.

Владимир. Дом Перловых.

Ворота нашего двора были распахнуты и представительский автомобиль, на котором сам Геннадий Алексеевич никогда не ездил, плавно вкатился по узкой дорожке.

Мы с Оксаной Евгеньевной встречали гостя на улице. Открыв дверцу авто, Геннадий Алексеевич помог выйти учителю и обратился к нам: – Екатерина, Василий, Андрей, Борис, Юлия, поздоровайтесь с учителем Ван Фэном.

Мы склонились в глубоком поклоне.

Сухонький, невысокий старичок быстро подошёл к нам, и тоже слегка наклонил голову: – Добрый день, молодые люди. Рад вас видеть. А перед Вами, Екатерина Геннадьевна, я должен извиниться за своего непутёвого племянника, который не закончил Вашу учёбу.

– Уверена, что помимо китайского языка, Вы преподадите своей недостойной ученице и тысячелетнюю мудрость китайского народа, которая поможет ей в жизни, – Катя, единственная среди всех нас одетая в традиционную китайскую одежду – ханьфу, – склонилась в низком поклоне.

Оксана Евгеньевна сделал небольшой шаг вперёд и тоже поклонилась: – Отведайте хлеб да соль. И как только Ван Фэн проглотил небольшой кусочек хлеба, ещё раз поклонилась: – Прошу в дом.

Больше мы Ван Фэна и родителей сегодня не видели, даже ужинали без них.

А вечером следующего дня начались занятия. И я понял, что китайский – никакой это не язык. Видимо, когда-то в мире возникла необходимость заполнить лакуну между административным и уголовным кодексом, и какой-то умник сидит и такой: – А давайте выдумаем такой язык, сложный-пресложный, который выучить невозможно и заставим учить тех, кто уже по административному кодексу перебрал, а на уголовный – еще не набрал. Чтобы убоялись! И раскаялись!

Китайский язык – это не просто четыре тона, хотя даже это понять русскому сложно. Точнее, в южных диалектах таких тонов, разницу между которыми мы даже не улавливали, когда Ван Фэн произносил для нас примеры, насчитывается шесть, а в некоторых – даже до девяти. Так что китайцы не говорят, а скорее – поют разными тонами: такой своеобразный рэп в исполнении полутора миллиардов солистов. А ещё – каллиграфия. Китайцы не пишут слова. Они их рисуют и тебя оценивают не только потому, насколько правильно ты написал иероглиф и насколько правильно изогнута каждая закорючка, но и по «красоте» иероглифа, которая обязательно должна присутствовать и то, насколько красиво ты машешь кисточкой, выводя на бумаге сложные построения из разной длины чёрточек, важно ничуть не меньше, чем правильность начертания.

С самого раннего детства я избегал пения и рисования. В храме меня как-то пытались поставить в хор, благо все тексты я знал. Я старался изо всех сил. Но почему-то руководитель и соседи по хору мои старания не оценили и отправили помогать в службе. В начальной школе хорошие оценки по пению мне ставили за старательность и отличное знание слов к песням. Все мои потуги в пении ни к чему не приводили: было впечатление, что по моим ушам пробежалась целая дивизия медведей, куда-то спешившая по собственным делам. То же и с рисованием. Писал я более-менее красиво. Не разборчиво, а именно красиво. Но рисование как предмет, помимо непосредственно уроков, игнорировал – ну, не моё это.

И вот теперь рисование и пение настигли меня и решили безжалостно отомстить.

А ещё «ключи».

Помогало то, что на пекинском диалекте, который начали учить и мы, отлично говорили Геннадий Алексеевич и Оксана Евгеньевна и за столом, при вечерней работе по вышиванию и сборке коробок, беседа часто велась на китайском языке, а обычно мы просто хором заучивали слова, тренируясь произносить их нужным тоном. К нашим работам по сборке коробок неизменно присоединялся и Ван Фэн.

Занятия Ван Фэн всегда сопровождал небольшими рассказами по истории Китая, китайской культуре, сценками из китайской жизни. Он говорил, что это поможет нам понять философию китайского языка.

– Ключевой иероглиф «работа» очень простой: две горизонтальных черты, между ними – вертикальная черта. Это – небо и земля, а между ними – человек. Главное предназначение человека – работа. Этим он не только выполняет свою миссию на земле, но и поддерживает равновесие между небом и землёй. В Китае все, даже императрица и принцессы занимались трудом. Причём, не изображали и не имитировали, а реально и напряжённо работали: у них была норма выработки шёлковой ткани. И они сами в императорском саду собирали шелкопрядов, варили их, затем вытягивали нити и ткали. Всё сами. Своими руками. И чтобы выработать норму изготовления шелка, они работали каждый день. И сейчас также: все работают много, а лентяев презирают. В России учится немало китайских студентов. И если где-то в университете после двадцати часов вечера вы увидите в аудитории студента, закопавшегося в книги, то, скорее всего, это будет китаец.

– Оооо. У нас тогда тоже есть китаец – Андрей. Он вначале учится, потом тренировки и факультативы, потом домашка, закончив бежит на тренировку, а оттуда в конюшню. И после ужина ещё часа два с книгами и языками возится.

Все заулыбались, а я ответил: – Ну, так всё такое вкусное.

Все в голос рассмеялись, а не понявшему шутки китайцу рассказали анекдот про алкоголика, которому задали вопрос: Что он будет пить – водку, пиво, коньяк? И тот ответил: – Прям не знаю, всё такое вкусное…

Владимир.

Я любил, возвращаясь с воскресных прогулок по городу, менять маршруты, выходя на разных остановках транспорта и проделывая пешком небольшой путь до дома. Так я лучше узнавал район, да и весь Владимир – город нужно любить ногами; когда пешком идёшь по городу, выглядит он совсем не так, как из окна машины или автобуса.

На двух пацанов, двигающихся мне навстречу, я внимания не обращал до того времени, пока на противоположной стороне улице не нарисовался ещё один. Улица здесь резко изгибалась, так что из-за поворота я их увидел на небольшом расстоянии. И сзади меня подпирали четверо – точнее, трое приближались, а один поотстал, страхуя. Все лицеисты, видел в той же столовой неоднократно. И большинство на два, или даже три года старше меня. Похоже, случай в коридоре, о котором я уже начал забывать, получал развитие прямо сейчас.

Понимаю, подловили они меня грамотно, как раз на изгибе улицы и единственный переулок с неё заканчивается тупиком. Но я же здесь редко хожу, обычно пользуюсь разными маршрутами. Значит, отслеживали, и в другом месте тоже перекрыли бы дорогу? Видимо, вычисляли маршруты и подбирали подходящий. Господи, прости, что всуе: не лень им тратить время на такую фигню – выслеживать, подлавливать? Это же ещё и всю толпу оповещать и собирать надо.

Останавливаюсь и спрашиваю у приближающихся троих, явных лидеров: – Вы реально всемером против меня драться собрались?

Возглавляющий процессию холёный восьми?- девятиклассник? – с правильными чертами лица и вздёрнутым узким носом инициативу ответа берёт на себя: – Нет. Мне просто поговорить с тобой надо.

– Аааа…а шестеро других – это переводчики. Ты в курсе, что я так-то русский знаю, и чтобы со мной разговаривать, переводчики не нужны?

– Вот ещё, – фыркнул пацан, – мне нужно перекрыть тебе выходы, чтобы ты не убежал.

– Очень тебя понимаю. У меня та же проблема, вот только мне перекрывать выходы некем, когда вы убегать будете, придётся за вами гоняться самому – улыбаюсь ему в ответ.

– Мне нравится твоя наглость и безбашенность. Но суть такова: я барон Владислав Плетнев, мне скоро инициацию проходить, месяца через два-три думаю, в том же возрасте, как у всех в моём роду, и я собираю поддержку. Всего и делов-то: дать мне вассальную клятву. Дело двух минут.

Так вот в чём дело: среди пацанов существовало убеждение, что, заблаговременно создав собственный «клан», при инициации можно получить дополнительную силу. Так это или нет, никто не знал. Учёные утверждали, что данных, подтверждающих эту теорию, у них нет. На уроках тоже говорили, что «ложный вассалитет» ничего не даёт. Но кого интересуют рассказы учителей или мнение учёных, если среди «реальных пацанов» уже сложилось стойкое убеждение?

– Не получится. Я не хочу. Но даже если бы хотел, то не имею права брать на себя какие-либо обязательства в силу ограничений, накладываемых на меня опекунством со стороны Перловых.

– Ты, блин, с темы не съезжай. Я тебя здесь не уговариваю, а даю шанс прямо сейчас закрыть вопрос. В выигрыше буду не только я, но и ты тоже – ты в моём лице получишь надёжного покровителя и друга.

– Не нужно меня ни уговаривать, ни шанса давать – вы уже деритесь быстрее: время идёт, у меня дел навалом.

– Ну, ты сам выбрал.

Двое старших пацанов приближаются ко мне, подстраховывая друг друга. Но действуют достаточно небрежно – для них я малолетка, и даже если им и известно о моих дуэльных победах, то они вполне резонно могут рассчитывать на свой больший возраст и опыт. Хорошо, что они впереди себя не пустили тройку, подходящую слева – точнее, всё-таки двойку, третий так и держится поодаль, как и один справа – они постоянно озираются в стороны, видимо, чтобы предупредить, если появятся люди.

Делаю испуганное лицо, пячусь, немного сгибаюсь… Оба противника презрительно улыбаются и ещё больше расслабляются. Отступаю ещё на шаг – теперь у меня за спиной высокий сплошной забор и сзади меня не обойти.

Приблизившись ко мне на пару метров, тот, что повыше, делает шаг вперед и начинает размахиваться. Как же лениво и медленно – ну кто так заносит руку! Он делает ещё шаг – и я понимаю: пора! Делаю небольшой рывок вперёд, слегка отклоняюсь от его кулака и со всей силы пробиваю ему в левый бок – по рёбрам. Вижу удивление в глазах и стиснутые от боли зубы. И тут же добавляю левой рукой в живот. «Высокий» сгибается пополам, но не падает, и я прикрываюсь им, пятясь от «низкого». Сам Плетнев ещё метрах в шести-семи от меня, и толкнув высокого, делаю шаг в сторону низкого. Он, по-боксёрски прикрываясь одной рукой, второй пытается пробить мне. Подаюсь немного назад, обхватываю ладонями его руку и дёргаю на себя. Низкий летит вперёд, я добавляю ему локтем, и падая, он ударяется о забор.

Приходится биться жёстко и в полную силу – при проведении дуэлей я старался выдавать уровень чуть выше соперников, чтобы у лицеистов не было точного представления о моих боевых качествах. Сейчас же ситуация другая – если я втянусь в драку, то меня просто измотают и задавят числом, поэтому нужно как можно быстрее выключать противников. Итак, минус двое. Плетнев метрах в трёх от меня, но нападать не спешит, вижу, что потеря двух, видимо, лучших, бойцов, произвела на него впечатление. Он дожидается, когда к нему подбегут двое из числа перекрывавших мне дорогу, и вместе с ними начинает сближаться со мной. Эти двое примерно моего возраста, ну, может, на год постарше, и с ними проблем быть не должно. А вот сам Плетнев, похоже, боец опытный и видно, что и фигура у него, хоть и худощавая, но развитая.

Так что вновь отступаю к забору, оглянувшись, убеждаюсь, что первых нападавших вывел из строя основательно.

Между тем, подмога к Плетневу подтянулась, и они начинают со мной сближаться. Приближаются не спеша, аккуратно. Осторожничают. Делаю ложный выпад вправо, противник немного отшатывается, тут же отскакиваю влево и, сделав ложный замах, резко пробиваю ногой в районе икроножной мышцы. Негромкий вскрик, тяну противника на себя, делаю подсечку и добиваю кулаком пару раз в живот. Тут же сам кривлюсь от боли – хотя я и старался удержать расстояние, всё же и мне прилетело. Машем руками с Плетневым, отбивая удары друг друга, а ложными выпадами я отгоняю одного из его «адъютантов». Взвинчиваю темп ударов, подключаю ноги, начинаю применять наработки братьев Окиновых, и вижу, что для Плетнева мой уровень оказался сюрпризом. Ну что ж, сам виноват – лучше надо было изучать противника. Пару раз вскользь попадаю ему по туловищу, всё плотнее загоняю его в оборону, суетящегося и пыхтящего рядом его бойца из виду не упускаю, и ему тоже попадает ногой. Понимаю, что на подходе, где-то рядом, ещё двое и с Плетневым пора заканчивать. Он, видимо, устал от такого темпа, и начинает медленно пятиться и увеличивать дистанцию. Мне такого допускать нельзя – и рост у него больше, а значит, руки длиннее, да и численное преимущество на его стороне. Так что рывком сокращаю расстояние между нами и закладываю серию сильных ударов руками и ногами, почти не глядя, куда бью, и, наконец, пробиваю его защиту. Вначале по туловищу, потом еще раз туда же, потом и по лицу, правда, вскользь. Параллельно мне тоже прилетает в туловище, удар сильный, и мельком успеваю подумать: как бы ребро не сломали. Плетнев отскакивает, я пару раз пробиваю ему ногами, и он, наконец, падает. Тут же парой ударов рук кладу на землю суетящегося рядом последнего из его бойцов и оглядываюсь по сторонам – там же ещё двое было поблизости, они-то где? Но страховавшие так в драке и не участвовали, оставшись на расстоянии около полусотни метров: видимо, полученные инструкции не предусматривали для них других вариантов, кроме как «стоять на стрёме», а Плетнев новых выдать не успел.

Оглядываю поле боя. Двое из противников уже пытаются встать, один стоит, опираясь на дерево, ещё один стоит на четвереньках – все они не бойцы. Пока, во всяком случае. Разворачиваюсь и начинаю быстро уходить. Лицеист, перекрывавший мне дорогу, перебегает на другую сторону улицы, я его не преследую, и когда он оказывается за моей спиной, срывается к «своим». Далековато для рассмотрения мелких травм, но перехожу на «силовое зрение», бросаю его на пацанов, вроде бы всё нормально. Пробегаюсь по себе: ну, мне тоже одной зелёнки будет достаточно для лечения.

Ныряю в переулок, прохожу квартал, снова сворачиваю. Так: война – войной, а доклад – по расписанию. Набиваю на смартфоне сообщение Геннадию Алексеевичу: «Гулял по городу. Подрался с бароном Плетневым. Всё в порядке. Дома буду минут через двадцать». Перечитываю, частично переписываю: «Гулял по городу. На меня напал лицеист Плетнев (баронский род) с друзьями. Всё в порядке. Дома буду минут через двадцать». Отправляю.

По мере того, как спадает возбуждение, всё сильнее ощущается боль в пальцах левой руки – основная нагрузка выпала на них, частично их сбил, вроде даже вывихнул. Потрогал ребра – вроде не болят, видимо, всё-таки не сломали. Неприятно заныла нога – а я даже не заметил, когда по ней прилетело. Зеркала нет, так что лицо просто ощупываю – вроде без ранений, нигде не саднит и крови нет. Ещё не дошёл до дома, как получил ответ от Геннадия Алексеевича: «Мы на фабрике. Вечером поговорим. Загляни в аптечку в прихожей, смажь йодом, если есть царапины».