Усилитель. Трижды воскресший

Глава 5

Владимирский военный госпиталь.

К занятиям по обследованиям и лечению дяди Толи и позже присоединившемуся к нему дяди Виктора, прибавились поездки в военный госпиталь города – Татьяну там хорошо знали и мне в её сопровождении разрешали присутствовать даже при обходах, когда врачи заходили в палаты и выслушивали и осматривали больных. Иногда я просто сидел на стуле в углу какого-нибудь кабинета и смотрел на то, как проводится приём. В один из дней, когда я скромно сидел на стульчике у врача и слушал жалобы на здоровье очередной бабульки, сестра Татьяна позвала меня в приёмную хирургии: – Посмотри на больного, у него с сердцем проблемы.

Я вплотную приблизился к большому стеклу, отделявшему меня от хирургической комнаты, в которой работало несколько врачей, столпившихся вокруг больного. Один из врачей вышел, и, пошептавшись с Татьяной, подошёл ко мне.

– Андрей, познакомься, это Юрий Васильевич Евич, главный врач госпиталя.

Я вежливо кивнул головой, а врач встал рядом со мной и негромко спросил: – Сердце слышишь? Видишь? Какое оно?

Я как мог, попытался рассказать врачу, помогая себе руками и шевеля пальцами, так как ещё не привык к медицинской терминологии, описывавшей работу сердца, и слов мне не хватало. Я «видел», что сердце функционирует неправильно, но описать было сложно.

– Мне Татьяна говорила, что ты и поправить работу сердца можешь. Отсюда справишься, или далеко?

Я ответил, что могу попробовать, хотя лучше бы было, чтобы руки были рядом с сердцем.

– А ты немного, чуть-чуть, аккуратненько, попробуй встроиться и потом немного исправить. Не получится – не страшно.

Я, прижавшись носом к стеклу, сосредоточился и закрыл глаза. Обычно, когда я лечил руками, мне казалось, что над кончиками пальцев создаются прозрачные плоские «подушечки» из света, которыми я и воздействую на организм. Здесь же эти «подушечки» нужно было создать на расстоянии и уже ими надавливать на сердце в нужных местах. Как я ни старался, сделать подушечки на таком большом расстоянии у меня не получилось: в процессе работы мне нужно было не только наращивать подушечки, но и удерживать их; концентрации или дара не хватало, чтобы справляться сразу с двумя работами и подушечки развеивались быстрее, чем я мог их нарастить. Через несколько минут попыток, я понял, что слишком устал…

– Не получается, руки соскальзывают, – расстроенно вздохнул я.

– Не страшно. Потренируйся дома, и попробуем ещё. Главное, старайся понять, что тебе нужно сделать. А навыки придут, – ответил врач, и, попрощавшись с нами, ушёл в хирургическую.

По дороге домой Татьяна мне рассказала, что выходивший к нам врач – не простой, а доктор наук. Он получил медицинское образование в Москве, в институте дружбы народов. Много работал в зонах военных конфликтов и спас сотни раненых. Обучил десятки хирургов, в том числе и Татьяна у него училась. И с отцом Игнатием он дружен и пообещал ему, что никто о моих занятиях в госпитале не узнает.

Владимир. Монастырь.

Каждый день пару часов мне выделяли на «медицинские тренировки», которые дядя Толя называл «медитациями». Постепенно я научился воздействовать на организм «больного» с расстояния в несколько метров. Я быстро уставал, иногда сложно было сосредоточиться, но, как опять же говорил дядя Толя – «прогресс налицо».

По мере того, как у меня всё лучше получалось лечить, отец Игнатий и сестра Татьяна давали мне всё новые задания. Но на очередной «медитации» отец Игнатий меня огорошил: – Сейчас ты работу сердца регулировал. Замедлял и ускорял. А теперь попробуй остановить сердце полностью, на два-три удара, и запустить его снова.

Я задумался, так как оробел, вспомнив поговорку: Разобрать что-то – не проблема – проблема потом собрать. Регулировать работу сердца я умел, но всегда это было воздействие в помощь работающему организму, когда ты немного «приглушаешь» или «разгоняешь» работу этого важного органа. В этом случае ты организму не мешаешь, а настраиваешься на него и помогаешь работать правильно. Остановить правильно работающее сердце – это пойти наперекор сложному миру, состоящему из десятков взаимоувязанных систем и называемому организмом, и неизвестно, как организм на это отреагирует. Что мозг подумает? И как отреагируют остальные органы? А если после остановки оно не запустится?

Тем не менее, глаза боятся – руки делают. Перекрестившись, подошёл к дяде Толе и положил руки ему на грудь. От дыхания она равномерно вздымалась. Кончиками пальцев я ощущал несильные толчки – это сердце выплёскивало очередные порции крови, разносившие кислород и питательные вещества по всему организму. Минуту или две я настраивался, пытаясь войти в резонанс с пульсом и когда почувствовал, что получается, стал быстро приглушать работу сердца и после десятка ударов нажал подушечками посильнее. Этого хватило, чтобы сердце остановилось. «Раз, два, три» – пронеслось в моём мозгу. Вновь нажимаю световыми подушечками на сердце и слышу в ответ радостный стук. Жду ещё пару секунд и убедившись, что сердце заработало в привычном ритме, шумно выдыхаю.

Дядя Толя рассказывает свои впечатления от остановки сердца, отвечает на вопросы отца Игнатия и Татьяны. По команде отца Игнатия вновь подхожу, останавливаю и запускаю сердце.

– Для закрепления материала, ещё разок, – говорит отец Игнатий. На третий раз сделать оказалось не проще, но привычнее.

– На сегодня достаточно. Но этим тоже будем заниматься каждый день, – подводит итоги отец Игнатий.

Западный регион. Зона ограниченного пограничного конфликта.

Напряжение, в котором пребывал командир бригады половину ночи и весь день, спадало. Операция по штурму прошла успешно: в чём-то удачнее, чем планировалось, в чём-то хуже; но так ведь на войне любой план действует до первого выстрела. Церковь штурмовать вообще не пришлось – оказалось, что там противник ночью никого не держал. Морпехи заняли церковь, дождались, когда отработают авиаторы и пошли на штурм. А лётчики свои трёхтонные подарки скинули умело – одним ФАБом разнесло траншею и два десятка окопов, отделив глубокой воронкой правый фланг оборонявшихся от остальных позиций, а вторым накрыли пару блиндажей, пустых, к сожалению, и один из складов боекомплекта, весело сдетонировавшего под трескотню автоматов. Плюс и потери от бомб у противника были немалые. И рота морпехов буквально за пятнадцать минут подавила сопротивление, захватив опорный пункт и полтора десятка пленных.

К рассвету, когда «западники» прочухались, на позиции завели ещё одну роту, раненых успели вывести. Жаль, обращённые в сторону запада позиции на склоне холма были почти полностью разрушены, так что оборона строилась с опорой на развалины завода, благо, и всё снабжение шло туда же.

Больше десятка атак противника за день успеха ему не принесли: за счёт господствующей позиции, постоянного пополнения людьми и боезапасом, морпехи раз за разом отбрасывали атакующих, нанося им чувствительные потери. Генерал ждал заката и был уверен, что на ночь штурм прекратится, а утром его неизбежно возобновят – противник ещё не смирился с потерей такого важного опорника.

– А мы за ночь к нему дорогу проведём и пару танков закопать успеем, – генерал встал и ещё раз подошёл к карте, висевшей на стене.

Раздавшийся звонок он воспринял спокойно: в случае кризисной ситуации ему должны были докладывать немедленно, а если ситуация под контролем – то каждые полчаса, и сейчас как раз подошло время для штатного доклада. Выслушивая сводку, генерал удовлетворённо хмыкал – к вечеру, как он и предполагал, атаки затихали… И напрягся, только во время заключительной части доклада, когда оперативный дежурный сообщил о ранении командира штурмовой роты.

– Подробности по его ранению есть? Обстоятельства, тяжесть, как проходит эвакуация?

Выслушав ответ, он присел в кресло, пододвинул к себе телефон и после соединения негромко сказал в трубку: – Миш, приветствую. Плохая новость у меня. Ивана сегодня ранили… Нет, живой, жизнь вне опасности. Эвакуировали в тыл, отвезут подальше от линии боевого соприкосновения и вертолётом доставят в госпиталь. Во время контратаки над ним взорвался кассетный боеприпас и суббоеприпасами несколько человек ранило. Ивану спину посекло и позвоночник задело.

Владимир. Монастырь.

А в один из дней, когда я кормил Красавку и её щенков, я обратил внимание на одного из её детёнышей – щенок был не таким игривым как остальные, да и рос он медленнее. Сам щенок был очень красивым, получив от мамы густую и гладкую черную шерсть и белый треугольник на груди, а на чёрной морде, над бровями, были два белых продолговатых пятна, и казалось, что у щенка четыре глаза. Его так и назвали – «Четырёхглазым», а потом кличка сократилась до короткого «Чет».

Взяв щенка на руки и приглядевшись зелёным зрением, я увидел у него в голове, под черепом, небольшое тёмное пятно.

На следующий день, идя на занятия к отцу Игнатию, я забрал этого щенка и принёс его с собой. Сестра Татьяна щенка осмотрела, никаких отклонений в его здоровье не обнаружила, но, выслушав меня, они с отцом Игнатием разрешили мне его «полечить».

Оказалось, что сделать это не так просто – щенок не хотел сидеть на месте, а когда я брал его на руки, он начинал их лизать или несильно покусывать, приглашая к игре. Наконец, передав щенка Татьяне, которая его немного успокоила и, посадив на колени, гладила, я смог приступить к лечению. На удивление, мне быстро удалось настроиться на «пятно», окутав его коконом из света, и дать команду организму на лечение. Иногда щенок непонимающе, но дружелюбно, смотрел на меня, но с началом лечения он присмирел, словно пытаясь понять, что с ним происходит. Повозившись с Четом с полчаса, я почувствовал, что начинаю уставать и закончил лечение. Несколько следующих дней я, когда выдавалась свободная минута, находил щенка, усаживал его к себе на колени и пытался лечить. С каждым разом у меня получалось всё лучше – или процесс уже был запущен и его необходимо было лишь «подогревать», или у меня улучшались навыки, но я видел, что тёмное пятно начинает уменьшаться в размерах, и его цвет из насыщенно-черного становится серым. Чет за эти дни привык ко мне, и когда я усаживал его на колени, он переставал играть и замирал, как бы сосредотачиваясь на ощущениях.

Чем мне ещё понравились игры с Четом – его непосредственной реакцией на всё происходящее: на его мордочке всегда было написано владевшее им настроение. Жмурился от счастья, когда его гладят или чешут за ухом, наслаждался едой, пугался резких хлопков или чего-то неизвестного, тревожился от далёкого лая или радостно бежал к матери – посмотрев на него сразу можно было сказать, какое настроение им владеет. Часто наблюдая за ним «зелёным зрением», я заметил, что и его свечение немного меняется при смене настроения. Присмотревшись внимательнее к людям, я заметил, что и у них свечение тоже не постоянное: оно, хотя и не сильно, варьировалось.

Когда я рассказал об этом отцу Игнатию, он некоторое время задумчиво молчал, размышляя над услышанным, а потом сказал, что чем больше я усвою из данного мне дара, чем сильнее, глубже и тоньше смогу им владеть – тем лучше.

Владимирский военный госпиталь.

Примерно через неделю, при ставшей традиционной поездке в госпиталь, сестра Татьяна вновь позвала меня к хирургии. Вышел знакомый мне врач – Юрий Васильевич. На хирургическом столе был другой больной, и я вновь попытался настроиться на работу его сердца. В этот раз мне удалось сделать это достаточно быстро. Я «видел» как сердце после нескольких ритмичных ударов «выдаёт» серию быстрых хаотичных ударов и потом вновь возвращается к стандартной работе. Все дни в приюте, когда у меня было свободное время, я тренировался создавать подушечки на расстоянии от себя: вначале в нескольких сантиметрах от кончиков пальцев, потом в десятке сантиметров, и постепенно довёл расстояние до нескольких метров. Немало времени ушло и на другую проблему – когда подушечки были рядом с пальцами, мне легко было рассчитать усилие, необходимое для нажатия. На большом расстоянии поначалу усилия были слишком грубыми – для такого чувствительного органа как сердце они не подходили. Помог мой добровольный пациент Чет, привыкший к моему обществу за время лечения тёмного пятна в его голове: он постоянно вился рядом со мной и хотел играть или просто гулял, сопровождая меня повсюду. Я стал на нём тренировать подушечки – создавал их и на расстоянии массировал его уши или поглаживал за ушами, гладил по спине и брюшку. Чету настолько нравился такой массаж, что он тихо поскуливал от удовольствия. Постепенно увеличивая дистанцию воздействия, я смог добиться того, чтобы подушечки были стабильными и чтобы я мог действовать ими очень аккуратно.

На этот раз создать рядом с сердцем больного небольшие «подушечки» мне удалось довольно быстро, я их растянул и аккуратно окутал ими сердце. Еще пара минут у меня ушла на то, чтобы настроиться на работу и поймать ритм сердцебиения, а затем я постепенно стал усиливать нажим на подушечки в те моменты, когда сердце начинало сбоить, стараясь ввести его работу в стандартный режим. Я чувствовал испарину, выступившую на моём лице, а по лбу стекали капли пота, но я не мог смахнуть их, так как боялся потерять концентрацию. Казалось, прошло много времени, но когда я решил заканчивать и постепенно убрал давление, оказалось, что минуло всего около пяти-шести минут.

Евич куда-то ушёл, а вернувшись, повёл нас с Татьяной в один из кабинетов. Достав длинный белый лист бумаги, исчерченный цветными тонкими линиями, Юрий Васильевич показал его Татьяне: – Вот на графике начало воздействия. Дальше, видишь, здесь на кардиограмме заметно сглаживание и улучшение работы сердца. Здесь воздействие нарастает и дальше остаётся стабильным и сердце работает без отклонений. Здесь – я время засекал – Андрей воздействие закончил, но последствия лечения остаются ещё больше десяти минут.

Он поднял глаза на Татьяну и, кивнув в мою сторону, тихо проговорил: – Ребёнка беречь надо, и прав отец Игнатий, если кто-то узнает, то детства у него не будет...

***

Когда мы приехали в госпиталь в очередной раз, Юрий Васильевич сразу повёл нас в отдельную палату. В небольшой комнате спал молодой парень, точнее, как пояснил доктор, его временно усыпили. Доктор попросил меня осмотреть его. Организм больного был не просто здоров – он излучал здоровье и силу. Несколько свежих небольших ранений не в счёт: их вылечат быстро. Кроме одного – на середине позвоночника, «зеленым зрением» отчетливо был виден красно-багровый овал, который перекрывал место сочленения позвонков.

– У него похоже, – я задумался, стараясь подобрать правильное название, но в ходе изучения медицинских книг я всё больше приобщался к «докторской терминологии» и не найдя подходящей формулировки сказал по-латински: – Medulla spinalis ruptura (рус: «разрыв спинного мозга»). И травма позвоночника, там у двух или трёх позвонков отколоты фрагменты.

– Да, это Иван, командир роты морпехов, его из зоны ограниченного пограничного конфликта привезли, мина над ним взорвалась. Операцию на позвоночнике я сделать могу, кости без проблем восстановим, там всё понятно и отработано. А вот спинной мозг правильно прооперировать может и не получиться – случай сложный. Ты что-то сделать сможешь?

– Постараюсь, – я согласно кивнул головой. А про себя подумал, что офицер, наверняка, герой, раз он на фронте был и получил ранения, и не просто воевал, а командовал ротой морской пехоты. – Прямо сейчас? – спросил я у Юрия Васильевича.

– А ты готов?

– Готов, сегодня же ещё не лечил. И лучше побыстрее начать, там же спинной мозг, который на куски разорвало, и кусочки от позвонков. И кровать бы такую, чтобы я снизу мог руки поднести к спине.

Евич согласно кивнул: – Сейчас всё организую. Татьяна, покорми пока пацана в столовой.

Сестра Татьяна повела меня в столовую, где санитарки быстро принесли нам еду, а мне, приговаривая про то, что я «худющий» положили к пюре две котлеты. Я хотя и возмутился в душе, так как считал, что от постоянных занятий спортом телосложение у меня вполне нормальное, но возражать не стал – две котлеты на дороге не валяются. За них и помолчать можно. Мы ещё обедали, когда в столовую зашёл Евич, выпил компот, ожидая, пока мы доедим, и повёл нас в соседний корпус, где в одной из палат находился знакомый мне офицер.

– Ну, готов? – спросил Юрий Васильевич, и я согласно кивнул головой.

– Тогда настраивайся, мы с Татьяной в соседнюю комнату пойдём – он показал рукой, – там аппаратура стоит, и тебя будем видеть: здесь вместо стены стекло и с той стороны оно прозрачное.

Я сел на стул рядом с больным. В этой комнате, в ярком освещении, раненый офицер уже не казался таким здоровым: бросалась в глаза лёгкая бледность на лице и не сильные круги под глазами, на щеке был отчётливо виден шрам. Я протянул руки к больному месту, сосредоточился, и начал создавать «подушечки». Лечение с каждым разом у меня получалось всё лучше, вот и сейчас я старался поставить на место несколько небольших осколков позвонков, медленно двигая их подушечками. Расчистив себе место для работы со спинным мозгом, я подтягивал оборванные фрагменты спинного мозга, чтобы выставить их на место, «приложить» друг к другу и склеить в местах разрыва. Проблема был в том, что между кусочками спинного мозга были ткани или полости, заполненные жидкостью; ткани приходилось раздвигать, а жидкость выдавливать и на это уходило тоже немало сил. Как и обычно при лечении, я совсем не замечал течения времени и остановился, когда понял, что руки устали и их покалывает.

Юрий Васильевич вначале хотел, чтобы мы дождались результатов сканирования, но видя мой усталый вид, отправил нас домой. На прощание я сказал, чтобы больному давали белковую пищу и жиры, витамины и две котлеты на обед.

Врач потрепал меня по голове и с улыбкой ответил: – Обязательно! Будут ему две котлеты!

Мы снова приехали в госпиталь на следующий день, и потом ездили всю неделю. Евич и бригада врачей оперировали позвоночник, «собирая» крупные осколки, а я помогал «стыковать» самые мелкие фрагменты позвонков и постепенно сращивал спинной мозг. Там, где спинного мозга не хватало, чтобы заполнить пустоты, я научился «хватать» маленькими подушечками в месте обрыва нити спинного мозга и медленно вытягивать их, чтобы тонкими «ниточками» соединить фрагменты. Некоторое время вытянутую ниточку нервного волокна приходилось удерживать в месте соединения – чтобы она «приросла». То, что такое прирастание происходило быстро, я посчитал за хороший знак – значит, организм борется и старается сам излечиться. Протянутые ниточки я потом соединял в более толстые и был рад, когда увидел, что соединённые таким образом участки спинного мозга начали работать и уже сами утолщались, обрастая новой нервной тканью.

Меня порадовало, когда на второй день лечения снизу к кушетке привязали широкие ремни, в которые я просовывал руки – теперь их не приходилось держать на весу, и пальцы не так быстро уставали.

Спустя чуть больше недели, Юрий Васильевич встретил нас и сказал, что сегодня утром, придя в себя, офицер Иван Михайлович сообщил, что он чувствует ноги, а это значит, что мне хотя бы тонкими нитями, но удалось соединить спинной мозг в местах разрыва на всю длину.

Юрий Васильевич подтвердил, что это так, но они пока другими методами убедиться, что лечение идёт хорошо, не смогли: – Там рентгеном или томографией, да и другими видами сканирования рассмотреть сложно, ну и перекладывать желательно не часто, так что он у нас в этой палате и живёт.

Когда мы дошли до палаты, капитан уже был под наркозом, и я, войдя, сразу же уселся на стул и протянул руки под позвоночник. Я порадовался тому, что при переходе на «зелёное зрение» свечение от офицера стало светлее и ярче, и воспринял это как улучшение его настроения и внутреннего состояния. Мне казалось, что я стал лучше разбираться в даре, моё восприятие становилось более чувствительным и вот это изменения окраски и яркости зеленоватого свечения, которое я считал признаком выздоровления офицера, ранее мне было недоступно.

В этот день, я почему-то устал больше обычного – казалось, что нужно сделать ещё чуть-чуть, чтобы скрепить нервные нити: если я не сращивал их надёжно, то за ночь они втягивались назад, и чтобы вытянуть их, приходилось тратить силы заново. Когда я закончил, сестра Татьяна обратила внимание, что я бледный, но я лишь махнул рукой, садясь в машину – в школу завтра не идти, домашку вечером делать тоже не нужно, вечером погуляю до конюшни, к утру высплюсь – и всё будет в порядке. Однако в машине мне стало гораздо хуже – то ли организм почувствовал, что не нужно больше напрягаться и решил расслабиться, то ли просто усталость накатила, или укачивать начало… Сдерживая позывы к рвоте, я замахал руками и, чтобы привлечь внимание, заколотил рукой по спинке сиденья. Как только машина остановилась, я выскочил, сделал несколько шагов по обочине и сложился пополам – настолько сильно меня выворачивало. Через несколько минут, отдышавшись, я поднялся, прополоскал рот водой и вновь сел в машину.

– Как ты? – расстроенно спросила Татьяна.

– Плоховато: две котлеты пропали…

Вечером меня за переработку отчитал ещё и отец Игнатий. Он же предложил, чтобы я, попробовал лечение и на себе – и оказалось, что так я гораздо быстрее учусь – на своём организме я сразу же видел, какой эффект производят «подушечки» на разные органы и участки тела и как ими эффективнее пользоваться. Так что «самолечение» стало для меня чем-то вроде развлечения, которым можно было заниматься на досуге или в паузах между делами.

Вся следующая неделя ушла у меня на лечение офицера, постепенно я увеличивал время работы с пациентом, так как меньше уставал и с каждым разом мог удерживать концентрацию всё дольше. А иногда, пообедав и отдохнув, я проводил ещё один сеанс.

В один из дней заключительная часть лечения пошла не по плану – офицер вдруг открыл глаза и негромко сказал: – Так вот он какой – новый метод лечения. А мне по ушам тут ездят и ничего конкретно не говорят. Я сегодня метаболизм подразогнал, чтобы наркоз быстрее кончился – я «водяной» по силе и с жидкостями хорошо справляюсь, хотелось увидеть, что со мной делают. Спасибо тебе, пацан. Я-то уж, когда в себя пришёл после ранения, думал, что всё, отвоевался Ванька: когда спина всмятку, кости торчат во все стороны, и нижнюю часть тела не ощущаешь – какой я солдат? Да и жить не хотелось: разве это жизнь – в каталке? А теперь ещё повоюем! У меня сын скоро родится – я ему в честь тебя имя дам. Зовут-то тебя как?

– Андрейка я, Первозванов. Но никому про лечение рассказывать нельзя. А то мне влетит.

Офицер внимательно посмотрел на меня и слегка кивнул головой: – Честью клянусь.

Пока мы разговаривали, концентрация у меня упала. К тому же, в палату вошли Юрий Васильевич и Татьяна и стали мне делать непонятные знаки руками. Я встал и отправился на выход.

Ещё несколько дней я приезжал в госпиталь, пока врач не сказал, что лечение офицера-морпеха успешно завершено, работа спинного мозга полностью восстановилась, операции на позвоночнике тоже завершены и прошли с положительным результатом, Иван Михайлович идёт на поправку, и котлеты мечет чуть ли не десятками.

Я порадовался выздоровлению офицера – батюшка Игнатий всегда говорил, что надо по мере сил помогать тем, кто сражается в пограничных конфликтах, ведь они за нас воюют. Я ещё не вырос, и в солдаты меня пока не возьмут, но вот хотя бы так, полечив героя, я что-то сделал для нашей армии.

***

– Иван Михайлович, можно к Вам? – Евич, главный врач госпиталя, в принципе, не нуждался в разрешении, чтобы заходить в палаты к больным, но правил вежливости придерживался сам и настойчиво внедрял среди подчинённых.

– Да, заходите, Юрий Васильевич, рад Вас видеть, – раненый офицер отложил в сторону книгу.

– А я очень рад хорошему прогрессу в Вашем лечении. Я Вам свежие снимки спины принёс. Посмотрите на позвоночник, – Евич протянул одну из рентгеновских фотографий: – он как новый. Точнее реально новый. Мелкие осколки позвоночника, которые раздробило при ранении, соединены новым костным материалом – собственным материалом Вашего организма, который пока не полностью затвердел, но в течении месяца станет прочным. Пока придётся немного походить в корсете, чтобы уменьшить нагрузки. Это же касается и спинного мозга, который в местах разрыва воссоздан из новой ткани. Старые снимки, я думаю, Вы видели и помните, как это всё выглядело.

– Юрий Васильевич, в Вашем госпитале мне вернули возможность полноценно жить, Вы можете не сомневаться, моя семья состоятельная; как госпиталю, так и Андрею я готов оказать значительную помощь.

– Иван Михайлович, у меня и у Андрея к Вам просьба противоположного плана: мне нужно, чтобы Вы не только забыли о «методике лечения», – Евич при этом показал пальцами кавычки, – но и распорядились об уничтожении всех документов, касающихся Вашего лечения у нас. И никаких следов, в том числе и финансовых, остаться не должно. Вы в своём требовании об уничтожении медицинских данных можете просто сослаться на тайну рода, это будет достаточным основанием. Я пообещал, и крест целовал, что сохраню тайну Андрея: если где-то всплывёт информация об уникальных возможностях ребёнка, он на всю оставшуюся жизнь превратится в подопытного кролика. Ему и так в жизни не повезло – он в приюте воспитывается, а там, как бы ни старались, семейного уюта и тепла не получится. Пусть вырастет, и уже во взрослом состоянии сам принимает решение – что делать со своим даром.

– Понимаю, Юрий Васильевич. Обещаю всё исполнить. Сегодня же позвоню семейному нотариусу и он выправит все бумаги и через два-три дня документы за моей подписью будут у Вас.