В большом чуждом мире

XXI. Возращение Бенито Кастро

С самой минуты своего ухода из общины он все возвращался, возвращался и, наконец, вернулся. Он даже не зашел в город, чтобы перекинуться с кем-нибудь словечком. Ему хотелось, как бывало раньше, поскорее добраться до Руми, обнять родных, соседей, всех, встретиться с землей. Знакомые места самим своим видом веселили его и, кажется, уже не отвергали. Вот они, голые скалы предгорий, крутые утесы, петляющие тропы, пик Руми, каменный отец, величавый и благородный, как и другой его отец, алькальд Росендо. Наверное, Росендо еще бодр и встретит сына под навесом, у порога дома, с можжевеловым посохом в руке. Бенито скажет: «Тайта, тайта…» — и старик захочет шагнуть ему навстречу, но сын опустится на колени: «Не вставай, тайта», — и обнимет его. Как хорошо измученной грудью прильнуть к другой, мужественной груди… Старая Паскуала заплачет: «Не плачь, мама, я вернулся. Я так часто вспоминал тебя все эти годы». А она скажет, конечно, то, что всегда повторяла: «Одно мне нужно на старости: чтобы ты закрыл мне глаза в мой последний час». Потом придет Чабела, все Маки, а там и вся община. Некоторых он недосчитается, потому что жизнь по желанию не купишь, но будут улыбаться и новые лица. Сколько лет прошло! Ему не хотелось вспоминать Крус Мерседес, которая, наверное, уже замужем. О ней лучше не думать. После первых минут суматохи Хуанача или кто-то из ее сестер приготовит ему что-нибудь особенно вкусное. «Нет, не надо мне разносолов, дайте мне добрую миску картошки с перцем, маисовой каши да вяленого мяса». Он любил эти кушанья и в долгом странствии радовался всякий раз, когда мог их отведать, ибо они хранили вкус земли. Потом ему приготовят постель. Аугусто Маки, который теперь уже, конечно, знает толк в лошадях, будет удивляться: «Какой у тебя хороший конь!» Это верно, его Доброволец — крепкий и ладный жеребец. Тот же Аугусто его и расседлает, а потом отведет к яслям. Наконец Бенито расположится спать, покрывшись толстым пестрым одеялом из хорошо прочесанной шерсти, всем довольный, и наутро, вместе с общиной, начнет ту жизнь, о которой тосковал столько лет…

Доброволец шел рысью навстречу сумеркам. Ущелья наполнялись тенями, а на далекой горной гряде лиловые и синие пятна впитывали мрак. Сама вершина Руми растаяла во тьме, и всадник уже не видел ничего, кроме тропы. Он был на перевале. Подул напористый ветер, протяжно свистя в сухой траве, словно сама бесконечность звала куда-то. Бенито вспоминал, что в ночь его ухода так же свистел ветер. А теперь он радовался, узнавая в нем голос родных мест. Ветер трепал ночную тьму, срывал с него пончо. Доброволец упорно шел вперед, хотя и спотыкался порой, не зная дороги. Наверное, коню передалась радость хозяина: он не проявлял признаков усталости, хотя не останавливался с утра. Но вдруг Бенито резко натянул поводья — начинался спуск, а он не увидел там, в глубине долины, привычных огоньков. Разве уже так поздно? Ночь наступила совсем недавно, и ехали они быстро. Объятый тревогой, Бенито бросил поводья. Конь медленно, с трудом спускался по крутой тропе. У Бенито из головы не шел тот Ромуло Кинто, о котором читал Медина. А что было после с ним самим?.. Много чего. Он снова нашел работу вместе с Лоренсо. Карбонелли удалось наняться на пароход, перевозивший гуано в Японию, и он не вернулся. Потом пришли бурные времена, в 1919 году рабочие Лимы и Кальяо объявилй забастовку. Лоренсо Медину судили и посадили в тюрьму, а Бенито сумел пробраться на пароход зайцем и попал в Салаверри. Потом в Трухильо его забрали на военную службу. Бенито мог бы отказаться по возрасту, но он так устал от поисков работы, что согласился. Солдатом он узнал, что такое палка и гауптвахта, но когда стал капралом, сам учил, наказывал других, а сержантом расквитался с теми, кто его мучил. Телесное наказание было древним законом и применялось прежде всего к рекрутам. Рассказывали, что маршал Кастилья[38] услышав, как солдат-индеец что-то напевает, заявил: «Индеец, поющий песню, — верный дезертир. Дать ему сорок ударов». Итак, Бенито дослужился до сержанта, а когда его должны были демобилизовать, остался на сверхсрочную службу, получив надбавку к жалованью и другие льготы. И вот его полк послали против Элеодро Бенеля. Партизаны отбивались в горах департамента Кахамарка с 1922 года. Вначале Бенель контролировал несколько провинций, но потом его зажали. По ночам вдали зажигалось десятка два огней — это располагался на ночлег отряд Бенеля. Гражданские гвардейцы, — которые, к своей вящей гордости, уже сменили жандармерию и войска, — устраивали засады, сами в них попадали и нежданно-негаданно оказывались под градом пуль. Партизаны не жалели себя, взять в плен можно было только труп. Широких военных действий не было. Бенель ускользал и нападал на тылы при поддержке крестьян, которые часто бывали ему солдатами и разведчиками. Полки возвращались в Кахамарку с огромными потерями, что не мешало сержантам и солдатам продавать доктору Мурге, агенту Бенеля, патроны, которые вынимали из патронташей убитых. Правда, многие потом умирали от этих самых пуль, но оставшиеся в живых продолжали продавать боеприпасы с завидным презрением к жизни и не без мрачного юмора. Лазутчики, ходившие по запутанным тропам, поддерживали это удивительное сопротивление. Кроме того, правительство Легии[39] не желало считать серьезным движение Бенеля и норовило представить партизан как простых бандитов. Но, несмотря на цензуру в прессе и контроль над всеми сообщениями, страну начало лихорадить, и настала необходимость нанести решительный удар. Шел 1925 год, когда полк Бенито Кастро был мобилизован. Пришлось драться. Войска продвигались вперед, расправляясь с непокорными. Сотню крестьян, молотивших зерно, просто расстреляли. Рота Бенито попала в засаду и понесла большой урон. Отступая, несколько солдат вошли в хижину какого-то индейца. «Эй, индеец, — спросили они, — ты за Бенеля?» — «Нет, тайта, я ни во что не ввязываюсь». Один из солдат, опершись на перегородку из пустотелого тростника, сломал ее, и двадцать патронов покатились по полу. Поискали в других углах и нашли еще. «А, бандит! Отдавай оружие по-хорошему!» Несколько винтовок уперлось индейцу в спину. «У меня ничего нет!» — закричал он, видя, что ему конец. Его вытащили в маленький дворик. Жена упала на колени перед выстроившейся ротой и стала молить: «Не убивайте его!» А два плачущих малыша обняли мать, ища защиты. Солдаты дали залп по всем четверым. Перед смертью женщина, с упреком взглянув на Бенито, стоявшего с краю, крикнула: «Защити нас, Бенито Кастро!» Бенито склонился над трупами. Лица не показались ему знакомыми. Солдаты подозрительно наблюдали за ним. Может быть, он сторонник Бенеля? В армии Бенито называл себя Эмилио. «Бенито мой брат, — объяснил он, — и мы похожи друг на друга». С этого дня он чувствовал, что за ним следят. «Защити нас, Бенито Кастро!» Взбунтоваться? Когда Бенито жил в Кальяо, на тюремный остров Эль-Фронтон десятками переправляли солдат, которые взбунтовались или намеревались бунтовать. Уже подходил конец его срока, и он ушел в отставку. Бенито накопил триста солей и получил винтовку и пятьдесят патронов. Сперва он думал было пойти к Бенелю, но, узнав, что тот — богатый землевладелец, разочаровался в нем. В самом деле, чего добивается Бенель? Вспомнит ли он о народе, если возьмет власть? На памяти Бенито президентами были Легйа, Биллингхертс, Бенавидес, Пардо, снова Легйа, а народ как жил, так и жил. В верхах одни обвиняли других и разглагольствовали о благе страны. Но что такое страна без народа? И, купив хорошую лошадь, Бенито отправился к себе в общину. А сейчас огней в долине не видно. Может быть, Ромуло Кинто… Может быть, эти расстрелянные… Неужели община распалась? «Защити нас, Бенито Кастро!» Стало быть, она его знала. Возможно, она приходила в Руми на праздники. Вспомним и мы, что, когда начался исход общинников, мы не назвали многих имен. А теперь уж не досуг выяснять, кто была та женщина. «Защити нас, Бенито Кастро!» Это был голос народа. Бенито хочется прогнать свои подозрения, он думает, что женщина познакомилась с ним где-нибудь в другом месте. Ромуло Кинто не тот, просто имя совпало. Наверное, он слишком запозднился, и огни уже везде погасли. Ведь в Кахамарке Бенито расспрашивал крестьян об общине, и никто ему ничего не сказал. Не стоит думать о беде, надо ехать вперед. Неподалеку от ручья, который называли Червяком, высился большой кактус. Бенито хорошо помнил грязно-белый ствол и пламя цветов на прочных зеленых ножках. Да вот и он среди скал бросает вызов времени. Ночью он как будто высечен из угля. И Бенито обрадовался, словно встретил старого друга.

Вот наконец и селение, утопающее во мраке. Не услышав ни мычания, ни лая, Бенито насторожился и тут же увидел, что первые дома — в развалинах. Ни на что больше не глядя, Бенито поскакал к дому Росендо. Мертвая тишина нависла над ним, словно камень. Он спешился, задыхаясь от страха. Галерея без очага, комнаты без дверей, несмелые тени в пустоте… Он вошел и услышал стук собственных шагов. Там, где укладывался на ночь Росендо Маки, никто не спал. Он перешел в другую комнату. Хрюкнул боров, задвигался в углу, и во тьме зажглись желтые огоньки его глаз. Дом Росендо превратили в свинарник. Бенито хотелось кричать, вопить, проклинать людей и судьбу, но он не мог выдавить из себя ни звука, горло сжалось, виски горели, как горы под прямыми лучами солнца. Он вышел на порог, не зная, куда направиться. Конь, почуяв безлюдье, громко заржал, распугивая тьму. Из конца в конец прошел Бенито всю главную улицу, ведя лошадь под уздцы. Дома были пусты, и зияющие пасти дверей, скелеты черепичных крыш, клочья и дыры крыш соломенных — все вопило о том, что люди ушли. Бенито вернулся на площадь и громко, протяжно крикнул, как кричат крестьяне, когда зовут на помощь: «А-а-а-а!..» Шли минуты, но никто не отзывался. Эхо растеклось и заглохло вдали. Бенито знал, что первой всегда откликается Пеанья, самая скалистая и ближняя из гор. Он закричал снова и услышал в ответ лишь ее мрачный голос. Тогда он пошел к церкви. Шум шагов и звяканье шпор тонули в тишине, как в громадной пустыне. Эвкалипты еще стояли на своем месте, вытянувшись ввысь и сухо шелестя под ветром. Церковь была без крыши, и между балок виднелись далекие звезды. Не зная, что делать и куда идти, Бенито сел на паперти и прислонился к стене. Конь его стоял рядом, тихо дыша и порою нервно подрагивая. Ветер отрясал эвкалипты, они ворчливо поскрипывали и роняли листья, мягко падавшие на шляпу. Что же случилось? Мор? Он редко скашивал всех. Почему же остальные ушли? Их согнал с земли какой-нибудь помещик? Но куда они могли уйти? И где Росендо? Где Паскуала? Все беды, перенесенные Бенито, слились в одну: в утрату общины. Он был совершенно подавлен и не знал, что думать. Вдруг он почувствовал, что у него влажное лицо. Бенито плакал, тихо и молчаливо, как старые камни гор. Может, он и есть последний камень горы, низвергнутой бурей. Он словно застыл, и только слезы связывали его с жизнью. Бенито не чувствовал, как текло время. Лишь когда воздух наполнили птичьи голоса, он догадался, что жив и наступает новое утро. Он поднялся, вытирая слезы краем пончо, проверил заряд в винтовке и переложил в карман несколько патронов, которые вез в переметной суме. Внезапно Бенито отчетливо понял, что во всем виноваты люди и надо готовиться к борьбе. Бедный Ромуло Кинто, бедные расстрелянные крестьяне! Теперь он уже не подавил бы своих подозрений.

Свет потоками хлынул с вершины Руми, и птичий хор стал звонче. Красногрудый уанчако весело кружил над головой. Четыре свиньи неспешной вереницей вышли на площадь и с хрюканьем двинулись к первому дому на главной улице. Бенито вскочил в седло и тоже направился к дому. Дверь здесь была на месте и заперта. Вскоре из нее вышла какая-то женщина, вскрикнула, увидев вооруженного всадника, и юркнула в дом, снова захлопнув за собой дверь.

— Выходите! — крикнул Бенито. Тогда появился хозяин с карабином в руке.

— Что такое? Кто вы?

— Бенито Кастро. А вы?

— Рамон Брисеньо.

— Что здесь произошло?

— Смешной вопрос!.. Разве не видно, что общины уже нет?..

И взоры их, и дула винтовок уперлись друг в друга.

— Говорите прямо, что случилось.

— Дон Альваро Аменабар выиграл судебный процесс, и они теперь в Янаньяуи…

Бенито пришпорил Добровольца. Поднимаясь по узкой тропе, он все оглядывался на родное селение с нежной и безнадежной настойчивостью. Сорванные и провалившиеся крыши обнажали пустые комнаты, теперь заросшие травой и бурьяном. Стены были источены, размыты дождями и словно корчились в предсмертных муках. В доме Росендо еще сохранилась крыша, потому его и отвели под свинарник. Старые эвкалипты трепетали, стараясь скрыть остов церкви, а по окраинам селения, где раньше были поля, теперь бурно разрослись сорняки и желтые травы. На площади, когда-то звеневшей детскими голосами, копошились свиньи. Доброволец потянулся за клоком сена, и Бенито с болью вспомнил, что не дал ему ночью корма. Но сейчас задерживаться было некогда. Оглянувшись в последний раз, Бенито увидел, что жена Брисеньо разбирает на топливо крышу соседнего дома…

Вот наконец и небольшое плато Янаньяуи, вот старые развалины, вечное озерцо, притулившаяся к Руми у самого его подножья новая каменная деревня и бурые поля, на которых, должно быть, уже закончилась жатва. Молочные коровы мычали в сараях, другие паслись в пампе.

У въезда в деревню ему встретился паренек.

— Как тебя зовут?

— Индалесио…

— Где живет алькальд?

— Вот там, у синего камня…

Бенито проезжал вдоль ряда домов, когда его остановил радостный изумленный крик:

— Бенито!

Это была Хуанача. Она спешила обнять его:

— Братец, братец!

Спешившись, Бенито очутился в кругу общинников, которые выскочили из соседних домов. Он обнялся с Хуаначей и почувствовал, как она взволнована. Потом подал руку одним, похлопал по плечу других и поспешил спросить у сестры:

— А где тайта Росендо? Где мама?

Хуанача печально склонилась, и Бенито все понял. Лицо его потемнело, вмиг исчезла нахлынувшая было радость. Подоспели новые общинники, среди них Панчо и Никасио Маки, и Бенито поздоровался с ними.

— Кто же алькальд? — поинтересовался он.

— Клементе Яку, но сейчас он болен. Вон его дом.

Хуанача заботливо спрашивала:

— Ты ведь останешься у нас?

— Ладно, но сперва я поговорю с Клементе…

Старший сын Хуаначи занялся лошадью, а Бенито, раздвинув тесный круг обступивших его общинников, пошел вместе с Панчо и Никасио и некоторыми другими, а вернее, повел их за собой. Все смотрели на него с нескрываемым восхищением. Он очень переменился, стал зрелым, уверенным и сильным. Широкополая фетровая шляпа, через плечо перекинуто пончо, светло-коричневое, как у помещиков, черная куртка, серые кавалерийские штаны, сапоги на толстой подошве с посеребренными шпорами… Он не зашел к Хуаначе оставить винтовку, и казалось, что это идет на охоту в горы какой-нибудь сеньор. Даже повадки у него изменились: здоровается за руку, треплет по плечу, гладит по щеке… Да, Бенито вернулся другим человеком. По дороге к нему присоединились многие, но он всех оставил у дверей и один вошел в дом Клементе Яку. Алькальд лежал под грудой одеял. О приезде Бенито он уже слышал. Они пожали друг другу руки.

— Так вот здесь и лежу, ревматизм проклятый заел…

— Что случилось?..

— Ты о чем?

— Ну, с общиной. Ведь я же ничего не знаю…

Бенито приставил винтовку к стене, положил шляпу на скамью и сел в ногах постели. Алькальд рассказал о беде общины, и по замечаниям, которые вставлял Бенито, ему становилось все яснее, что в этой стриженой голове мысль работает четко. Жена Яку приготовила горшок картофеля с перцем, а вскоре Хуанача принесла копченого мяса. Бенито вспомнил не только вкус земли, но и вкус братского участия, от которого он давно отвык, и немного смягчился. Беседа была долгой. Клементе Яку рассказывал о делах со всем старанием, какого заслуживал сын старого Росендо. Мы, со своей стороны, прислушиваясь к разговору, попробуем разобраться в том, чего до сих пор еще не знали.

Суд все тянулся. Поговаривали, что дон Альваро Аменабар хочет заполучить пеонов, чтобы выращивать коку на берегах реки Окрос. Землю, где находился рудник, продали ему, как только его сын прошел в депутаты. Потом, уничтожив документы общины, он потребовал доказательств ее прав на землю, а Корреа Сабала в ответ потребовал доказать права самого имения Умай. Бумажная волокита тянулась несколько лет. Судья вынес решение против общины. Тогда послали апелляцию в верховный суд провинции. По настоянию Сабалы курьера сопровождали двадцать жандармов, выделенных супрефектурой, и общинники, которые вызвались добровольно. Среди них, пряча карабины под пончо, шли Доротео Киспе, Элой Кондоруми и еще несколько человек из банды Васкеса, которые после смерти своего главаря осели в общине.

Эваристо Маки, кузнец, умер от рома. Работал он мало и плохо, а однажды от искр из горнила сгорел его дом. Аврам Маки, Крус Мерседес и многие другие умерли от испанки, которая ходила по гористым районам в 1921 году. Болезнь была очень заразна и косила людей, главным образом — колонов, ослабленных малярией. Индейцы говорили, что испанка — это женщина в белом, которая скачет ночами по пуне на белом коне и сеет болезнь. Совсем недавно, всего неделю назад, умер Гойо Аука, но не от испанки. Перекатывали камни для ограды, и он, кичась своей силой, захотел сам катить очень большой валун, надорвался и прожил после этого только два дня. Лечила теперь общинница Фелипа. А Нарцисса Суро объявилась в округе Уйюми, подтверждая тем самым, что ведьмы долголетни. Престиж ее поднялся после одного случая, связанного с авиацией. Аэроплан, посланный против Бенеля, сошел с курса в тумане и приземлился в пампе близ Уйюми. Индейцы очень испугались странно одетых людей, которые умели летать, и когда аэроплан только оторвался от земли, откуда-то выскочила черная корова, и об нее задело колесо. Аэроплан потерял равновесие и упал, винт и крыло треснули, а летчики — один сломал нос, другой — плечо. Корова в страхе убежала, воздухоплавателям пришлось пересесть на лошадей, а бесполезный аэроплан остался на попечении губернатора. Вскоре после этого Нашу Суро видели с завязанной рукой, и крестьяне стали поговаривать, что это она обернулась черной коровой, чтобы погубить диковинную штуку. Но и у нее были недруги, поскольку дон Хервасио Местас обличал ее с амвона. К тому же священник завел лавку, где было аптечное отделение, и объяснял, что вера в снадобья, изготовленные с помощью черной магии, — большой грех. Помня неудачу с Аменабаром, Наша поостереглась предсказывать ему конец, В своем отношении к нему она держалась середины между сдержанностью и презрением, а пока пожинала плоды победы над авиацией.

Что касается судебного дела, здесь можно было на многое надеяться. Люди высказывались в пользу общины, в том числе Сенобио Гарсиа, который после всего пережитого невольно вспоминал общинников. Он уже не был губернатором, но сохранил кое-какое влияние, а вот Бисмарк Руис все влияние потерял. Обвиненный семьей Кордова в сговоре с доном Альваро, он понадеялся было, что тот примет его к себе на службу, но прогадал. Корреа Сабала, отвергнутый всеми состоятельными людьми, жил очень плохо, и ходили слухи, что он защищает бедных просто назло богачам. Однако, не боясь городского злословия, Сабала сообщал индейцам обо всем, что могло интересовать их. Дон Альваро не получил поддержки и не стал сенатором — ему перешел дорогу родственник президента, но Оскар Аменабар держался в депутатах. Его нерушимая приверженность Пардо[40] сменилась пылкой верностью Легии, и он выступал с речами, величая своего нового любимца сверхчеловеком и гением. У него оказались недюжинные политические способности.

— Вот, Бенито, — сказал алькальд, завершая свой рассказ, в котором, как уже заметил читатель, мы передаем лишь неизвестные нам ранее детали, — какие у нас дела… Самой тяжелой утратой для всех была смерть нашего дорогого Росендо. Но, помня, чему он нас учил, мы пашем землю и так вот здесь живем…

Бенито вернулся домой. Полуденное солнце сверкало над острым пиком Руми. Завет старого алькальда прозвучал наказом для его приемного сына. Дух Росендо еще жил в этом мире, вознесшись на вершину вечной горы. С нежностью вспоминая его, Бенито исполнился еще большей любви к земле и к детям земли, которых не покорили никакие беды. Ложась на шуршащие простыни, он подивился, как тиха его скорбь о Росендо. Но потом понял, что это не полная утрата — дух Росендо остался в общине. И с этой мыслью он спокойно уснул.